Александр Матросов
(Повесть) - Журба Павел Терентьевич - Страница 39

— Хватит! — засмеялась она. — Думала, ты серьезно.

— Нет, ты не смейся! Мне еще хотелось бы построить такую машину, чтоб управляла тучами и бурями…

— Ого, какой!

— Да я и музыку люблю. Вот по радио слушал ноктюрн Шопена! Ох, до чего ж хорошо! Мы с Виктором на баяне хотели… Не получается… Люблю я и живопись, и книги. Все-все люблю. И теперь кем захочу, — тем и стану. А Циолковский, Мичурин, Лысенко, думаешь из кого вышли? Только учиться надо! Знаю, учиться трудно, но до чего ж интересно! Только представь себе: институт или университет, аудитории, лаборатории, кафедры, профессора, академики… Каждый час перед тобой открывается что-нибудь новое, да такое, что дух захватывает. И я обещаю тебе — учиться буду много-много, Линуся.

Лина смотрела на него испытующе и ласково:

— А где ты был до колонии?

Он сразу померк:

— Не спрашивай, после скажу.

— Почему не сегодня?

— Сегодня у меня праздник. Особенный день. Понимаешь?

— И вечер вчера?

— И вечер был особенный. Теперь у меня все особенное…

Он хотел еще что-то сказать, но произнес только одно слово:

— Ли-ну-ся…

Не в силах дольше выдержать напряжения счастливой минуты, он вдруг спохватился:

— Ну и чудак же я, честное слово, чудак! Заговорился. А ведь мне надо срочно в сушилку — паровые трубы осмотреть. Ну, до вечера, Линусенька. — И помчался.

Она глубоко вздохнула, глядя ему вслед.

— Какой странный и… и хороший!

На следующий день Александр подал заявление в военкомат.

Глава XXVI

«ПРОСТИ-ПРОЩАЙ»

аконец сбылась беспокойная, страстная мечта Александра: комиссия признала его годным, Родина зовет и его в бой. Что же, постоять грудью за мать Родину — выше и чести нет! Только жаль расставаться с Линой, будто самое кровное отрываешь от сердца.

Они стоят у пруда в эти последние минуты перед его отъездом в военкомат. Зябкий сентябрьский ветерок рябит свинцовую гладь студеной воды. В небе — тревожный крик запоздалых птиц. Кружась на ветру, летят пожелтевшие листья тополя и ракиты.

Александр, стройный, по-военному подтянутый, в черной шинели с блестящими пуговицами. Лина с грустной улыбкой смотрит на него. Вот и конец их встречам и песням.

— Сашенька, как же мы теперь будем?

— Я так думаю, Линуся, будем ждать друг друга… Потом вернусь с победой, и все будет хорошо.

Она строго смотрит ему в глаза:

— Не утешай. Сама все понимаю.

Он опустил глаза, уголки губ его дрогнули.

— Но ты не волнуйся, — продолжала Лина. — Иди и помни: дни и ночи тебя ждать буду. — Она дает свою фотографию. — Возьми и помни меня.

Александр вынул записную книжку, бережно положил туда карточку и вчетверо сложенный лист бумаги.

— А это что? — спросила Лина.

— Характеристика. Расписали меня тут — спасу нет! — И протянул бумагу.

Она прочла вслух:

— «Матросов, Александр Матвеевич, 1924 года рождения, уроженец города Днепропетровска, происходит из семьи рабочего, образование семь групп, русский. В Уфимской детской трудовой колонии зарекомендовал себя исключительно с положительной стороны. Работал на мебельной фабрике в качестве слесаря систематически стахановскими методами. За хорошую работу на производстве, отличную учебу в школе и поведение Матросов А. М. с 15 марта по 23 сентября 1942 года был в должности помощника воспитателя. Кроме этого, был избран председателем центральной конфликтной комиссии. Активная работа в учебно-воспитательной части и личное желание Матросова окончательно подготовили его к самостоятельной жизни. Тов. Матросов выдержан, дисциплинирован, умеет правильно строить товарищеские взаимоотношения. Характеристика дана для представления в РККА».

— Так вот какой ты у нас! — ласково и в то же время печально сказала Лина.

— Ну, сама понимаешь, хватили через край…

— Нет, они тебя еще мало знают. Хоть и правду написали, но этого недостаточно. Ты лучше, гораздо лучше!

— Хватит, Лина, а то поссоримся на прощанье… Эх, жаль, что я мало учился и мало знаю! Один мудрец сказал, что и двадцатилетний человек может принести народу такую пользу, что его никогда не забудут, и можно, понимаешь, сто лет прожить без пользы, как гнилушка. Здорово сказано, — а? И я мог бы уже среднюю школу окончить, в армии был бы полезней, а после армии сразу в институт или в университет. А я что делал? Вспомнить противно.

Он умолк. О чем бы еще самом нужном не позабыть сказать? Но чувств и мыслей так много, что трудно выбрать из них главные. А секунды текут, и волнение растет.

Белые облака, прозрачные и чистые, быстро плывут на юг, чуть прикрывая солнце. Тихо шумят, качаясь, длинные, свисающие к воде полуоголенные ветки ракиты. Но вот слышится нарастающий рокот автомобиля. Александр и Лина переглянулись и пошли к машине. Его окружили товарищи, пришедшие проститься. Вот они, друзья испытанные: Чайка, Брызгин, Еремин, братишка Тимоня Щукин.

— Вот какая большая семейка теперь у меня, — говорит Александр Лине. — А был когда-то один-одинешенек.

С озабоченным лицом Четвертое смотрит на ноги Александра.

— Ну, яловые все-таки сапоги взял? То-то, а хотел франтить в хромовых. На войну, брат, — не на бал…

В последние дни он отечески заботился о снаряжении новобранца. Были заказаны сапоги яловые, а сапожник взамен их предложил Александру франтоватые хромовые. Четвертое запротестовал: яловые на фронте куда удобнее!

— Я вас послушался, Семен Борисович.

Александр растроганно оглядел друзей.

Друзья, друзья! Здесь, в колонии, он обрел вас, вместе с вами учился, работал, мечтал о большой и хорошей жизни. А сколько светлых минут пережито здесь! Да, это он хотел бежать отсюда и думал, что никакие цепи его тут не удержат. А вот разумное, душевное человечное слово оказалось крепче цепей и удержало его. И трудно теперь уйти от этих родных людей.

— Вот, Саша, и сбылось твое желание, — говорит Виктор Чайка. — Все рвался на фронт, вот и дождался. А нам что же? Как там в песне поется: «Ты прости-прощай, зоренька ясная…»

Лина отвернулась, прикусила губу.

Взволнованный Александр решительно обрывает минуту горького расставания:

— Ну, друзья, до свиданья!

К нему подходит Лидия Власьевна, протягивает ему собственноручно связанные варежки:

— Вот тебе, Сашок, мой подарок на память.

— Самый дорогой подарок, Лидия Власьевна, — говорит Александр. — Руками в этих варежках крепче винтовку буду держать.

Она кладет руку на его плечо:

— До свиданья, Сашенька. Воюй, сынок, за Родину так, чтобы нам, твоим учителям, не было совестно за тебя. Трудно нам, матерям, провожать вас на войну, но еще трудней… — Она запнулась, но тут же овладела собой: — И нет слов таких, — продолжала Лидия Власьевна, — чтобы выразить горе материнское, когда вы не возвращаетесь с поля боя. Но только вы, сыновья наши, можете и должны отстоять нашу Родину. Так пусть же мое материнское слово придаст тебе силы в бою и закалит бесстрашием твое сердце. Иди, сын мой, и побеждай!

Александр целует ее сухонькую, шершавую трудовую руку.

— Обещаю вам, Лидия Власьевна, как родной матери, и вам всем, друзья мои, обещаю защищать Родину, не жалея ни сил, ни жизни. Дружбы нашей не посрамлю, и стыдно вам за меня не будет.

Он порывисто обнимает Тимошку:

— Хорошо учись, братишка. Будь человеком. Да альбом героев не забудь, пополняй.

Тимошка мигает глазами. Он хотел улыбнуться, но по щеке скатывается слеза.

Александр обнимает всех по очереди. Лину задерживает чуть дольше, чем других. Потом вскакивает в машину. Рванувшись вперед, машина быстро несется к городу.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I

ВОЕННОЕ ПЕХОТНОЕ УЧИЛИЩЕ

город Краснохолм Александр ехал с радостью. Его назначили в военное пехотное училище: быть ему офицером. Раньше об этом он даже и мечтать не смел. Это он-то, бывший «уркаган»[17] будет офицером! Он то и дело вытаскивал из кармана и перечитывал командировочное удостоверение. Правда, из-за училища он не сразу попадет на фронт, зато, обученный, принесет больше пользы.