Александр Матросов
(Повесть) - Журба Павел Терентьевич - Страница 3

Да не такой Тимошка человек, чтобы растеряться. Однажды на берегу Днепра под опрокинутой лодкой он предложил:

— А давай махнем к Алмазной горе, на Памир! — Глаза его отчаянно сверкали. — Я знаю тайную дорогу к Алмазной горе! Дедушка мой все мне разъяснил. В пещере той горы, понимаешь, так много драгоценных камней, что люди, как только зажигают свет, сразу же слепнут от блеска самоцветов. Понял? Но дед научил меня, какой водой надо умываться, чтобы не ослепнуть в пещере. Понятно? Так что будет полный порядочек. Наберем драгоценностей, понимаешь, сколько захотим, а каждый маленький камушек стоит большие тысячи. Привезем эти камни в Москву, отдадим правительству и расскажем про Алмазную гору. Все газеты про нас напишут, портреты напечатают! Понял? Ученые нас признают и, понимаешь, как отчаянных следопытов, станут брать в дальние путешествия. Попадем на Кавказ, в Бразилию, в Сингапур!..

Со страхом и восхищением слушал Сашка о далеких краях, полных сказочных соблазнов и опасностей. Ему и раньше страстно хотелось путешествовать, подняться на заоблачные вершины Кавказа, Памира, увидеть горные озера и пустыню Кара-Кумы, океанские пароходы и непроходимые джунгли. Он с жадностью читал книги о знаменитых путешественниках.

Но Сашка не знал, как начать путешествие, чем питаться в пути, чтобы не умереть с голода. Да и милиционер мог поймать на любой станции и сдать в детдом. Но с Тимошкой Сашка смело покинул родной город. Тем обиднее теперь ему так неожиданно и нелепо потерять верного дружка.

Глава III

ПОЧЕМУ ЦВЕТЕТ МАК

Все сильнее припекало солнце. С завистью смотрел он на людей, едущих на пароходах, в баржах вверх и вниз по Днепру. С далеких полей доносился рокот комбайнов, косилок, слышались веселые голоса. Но Сашка обходил людей: они трудятся, обливаясь потом, стыдно у них попрошайничать. Да и не любят они шатающихся бездельников, особенно в горячую пору полевой страды. Не вернуться ли обратно в город?

Из-за косогора неожиданно открылся большой сад. Он широкой полосой протянулся вдоль Днепра. Истомленный мальчик обрадовался и побежал к саду. У глубокого рва он остановился, посмотрел в сад сквозь густые кусты боярышника — и замер от изумления. Перед ним открылось вдруг такое сказочное диво, что с минуту он стоял как вкопанный. Рябило в глазах от обилия яблок, груш, слив. Отягченные крупными румяными плодами, зеленые ветки клонились к земле, гнули подпорки или в изнеможении опирались о землю. Из сада веяло прохладой и запахами яблок, дынь, груш, меда.

Он прислушался. Тихо. Только жужжали пчелы, стрекотали кузнечики да изредка глухо стукалось о землю упавшее яблоко. Не в силах больше терпеть голод, Сашка протиснулся сквозь густую колючую ограду из кустов боярышника и оказался в саду. Впопыхах он схватил с земли яблоко, надкусил его. Оно было червивое. Сердце у Сашки сильно билось: и красть дело нелегкое. Злясь на себя за нерешительность, он с ожесточением тряхнул дерево. И с десяток больших груш с желтыми подрумяненными боками упало в скошенную траву. Торопясь, Сашка жадно ел сладкие, сочные плоды, совал их за пазуху.

— Стой, а то стрелять буду! — вдруг раздался хрипловатый строгий голос.

Седобородый дед в длинной холщовой рубахе и в соломенной широкополой шляпе-брыле стоял шагах в двадцати, направив ружье на мальчика.

Сашка замер, как зверек, застигнутый врасплох.

— Чей ты? — спросил дед.

— Ничей, — вызывающе ответил воришка.

— Брешешь! Знаю вас. Батько и маты есть?

— Нет. Я сам себе хозяин.

Дед усмехнулся:

— Ого, якый хозяин! От горшка два вершка. А чего не плачешь?

— Не умею… пустите, — осмелел Сашка, определив по дедовой усмешке, что стрелять тот не будет.

Но дед опять строго насупил сивые косматые брови:

— Ну, не растабарывай тут! Иди вон туда, до куреня. А я за тобою. Ты арештованный, понятно?

Еще чего недоставало — «арештованный»! Именно этого Сашка и опасался, И уже совсем глупо — быть арестованным этим дряхлым дедом. Надо вежливее просить его.

— Дидуся, ну пустите, что вам стоит? А то… а то все одно убегу!

Но дед твердо стоял на своем:

— Будешь тикать — стрельну! Чуешь, хлопче?

— А как не буду тикать?

Первое желание у деда было — выдрать за уши дерзкого мальчугана, чтоб не лазил в чужие сады, но хлопчик этот, смышленый и смелый, понравился деду, и жалость к нему тронула стариковское сердце: «Он же голодный, мабуть, як цуцык. И видно, такой же завзятый, як Петрик мой».

А для деда черноголовый внучек Петрик — может, самая большая отрада в жизни. Только деды понимают, как сильно можно любить внуков. И возраста Петрик, кажется, такого же. Да что там говорить! Ведь и этот замурзанный и драный хлопчик тоже чей-то внук.

И деду хочется скорей узнать, каким ветром занесло его сюда. Есть еще у деда неутолимая страсть: ему всегда хочется с кем-нибудь говорить о своем новом восторженном чувстве, обретенном на старости, а говорить не с кем. Колхозники давно перестали удивляться тому, что волновало деда. А с этим бездомным хлопцем можно наговориться вволю.

— Слухай, хлопче, не будешь тикать — до отвала нагодую тебя медом, дынями сладкими и всем, що сам тут бачишь. Нам не жалко. У нас всего вдосталь. Тильки воров, як тех паразитов и трутней, снистожаем… Иди до куреня!

— А после того, как нагодуете, чего со мной сделаете?

— Погомоню и отпущу! Верь совести, отпущу… А захочешь — заночуешь тут. Распалим костер, сказку расскажу. А зовут меня дед Макар.

Сашка колебался. Не задумал ли дед какую-нибудь злую шутку? Не отправит ли в тюрьму? Но надо пока слушаться деда, а то еще стрельнет. И сказал: «Верь совести»… Нельзя не верить совести. Да и есть хочется нестерпимо.

Мальчик шел под конвоем, жадно глядя на обилие фруктов и подозрительно косясь на деда.

В курене на сене лежали кучи яблок, груш, арбузов, большая надрезанная дыня с толстой сочной розоватой мякотью. Пчелы вились вокруг покрытого полотенцем кувшина с медом. Соблазнительные запахи кружили голову Сашке. Он все еще недоверчиво озирался, будто выжидая подходящей минуты, чтобы сбежать.

Хитровато улыбаясь, старик достал из подвешенной торбы белый пшеничный хлеб, кусок сала, завернутый в капустный лист, положил на разостланный перед гостем вышитый рушник[3] груши, яблоки, дыню. Нашлись у него в макитре[4] и жареные лини и караси, а в миске — белые пухлые пампушки.

Выставил он и глечики[5]: один — с медом, другой — с фруктовым соком. Мед — янтарно-золотистый, пахучий и прозрачный, какого Сашка никогда еще не видел.

— Ну, хлопче, — с улыбкой сказал дед, — приступай до пиршества. Ешь, що тебе больше нравится.

Что нравится?! Сашке так есть хочется, что разом на все набросился бы. Но он для солидности отвел глаза от соблазнительной еды.

— Я не голодный.

— Брешешь, по глазам бачу. Ешь, хлопче, на здоровье. Не стесняйся. Сам таким был. — Дед подвинул к нему миску и хлеб. — А звать же тебя як?

— Сашка.

— Так. Сашко, значит. Ну, угощайся, Сашко.

Сашка с минуту поупрямился из приличия, но, не в силах больше сдерживаться, накинулся на еду.

Дивясь странному виду незваного пришельца и тому, как жадно ест он, дед осторожно спросил:

— Где ж ты бывал, человече, и куда путь держишь?

— Путешествую, — нехотя буркнул хлопчик.

— Ого, путешественник! Ты, мабуть, такой путешественник, як то перекати-поле. Бурьян есть такой катучий. Ветер гонит его, а оно катится и катится невесть куда.

— И совсем не бурьян, — возразил Сашка и загадочно подмигнул. — Мы направляемся на Памир, к Алмазной горе…