Отрочество (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 9

— Панамы, — киваю, чуть расслабившись. Выговорились, и напряжение мал-мала ушло, — но чистые! Можно даже сказать — высокие!

— Это как? — удивился Санька, отставив тоскование.

— Ну… так! По закону не придраться, и в карманы беднякам не лезу. Да собственно, — чешу подбородок, — и ни к кому не лезу!

— Нешто так бывает? — задивился Мишка, и вижу — интересно стало!

— Ещё как! Сам вспомни — даже у бедняков бывает такое, што вот хочет он прогулять деньги, и всё тут! У одного взбрык временный, у другого характер. И прогуляет! Пропить не сможет, так рупь свой по грошику разменяет, и в толпе разбрасывать будет. А? То-то!

— А у богатых… — машу рукой, — и вовсе! Сыт, одет-обут, жильё есть, капиталец какой-никакой. Хочется себя порадовать, ну так и начинают! Одни в «Яр» идут, другие содержанок покупают. Часто даже и не нужны им эти содержанки! А просто, штоб была. Потому што могёт себе позволить!

— Это да, — согласился Санька. Мишка молча кивнул, припоминая рассказы клиентов, хвастающихся иногда чем-то подобным. Потому што могут!

— Ладно, — нехотя согласился Мишка с моими аргументами, — но…

Он молча тронул пальцем лежащий на столе браунинг, вопросительно глядя на меня.

— Какое ж приключение, да без оружия? — почти искренне удивился я.

— Гляжу я, доверяешь ты своему компаньону, — ехидно отозвался Мишка, на што Санька немножечко нервно хихикнул.

— Дяде Фиме? Пока я ему интересен — на все сто процентов!

«— Сто сорок шесть!» — вылезло из подсознания без дальнейших пояснений.

— А это, — показываю на пистолет, — для приключенистости и спокойствии с перевозчиком. Потому как тот хоть и да, но таки не сам дядя Фима!

— Всё! — прервал я споры, подшивая пистолет с внутренней части куртки. Так, штоб сорвать можно, но случайно не слетел. Наваха в кармане, спицеобразный стилет с напалечным кольцом вместо рукояти в брючном шве. Такой себе опасный и загадочный, што просто ой! Практически Дакота… или Оклахома? В общем, приключенец-приключенистый!

— С тётей Песей и Фирой договорился без подробностей. Просто — дела! Вы тоже легенду поддерживайте. Только што был, недавно ушёл, убежал ещё до рассвета ловить бычков. Ну, такое всё!

— Думаешь… — начал Санька.

— Не думаю! — прервал я его, присев на дорожку на скрипучий стул, — Но если можно предусмотреть, то значит — нужно!

— Дней… — я задумался, — пять так точно, но не больше недели. Вопросы порешать, может познакомиться с кем. Ну и так, экскурсии.

Санька порывисто вздохнул, он отчаянно хотел на Туретчину со мной, но уговорился, што в первый раз не стоит удивлять Бляйшманов незваными гостями, если приглашали конкретно меня. Обнялись, да и всё, сбежал вниз по ступенькам.

Кепку на глаза надвинул, от восходящего на горизонте солнца, походка ленивая, в углу рта зубочистка. Сам себе нравлюсь!

Дико немножечко, што белый день, ну то есть утро. Оно как-то в голове — хоть с Хитровки, хоть из прошлой жизни — такого рода дела обязательно по темноте должны быть!

Оно как бы и здесь таки да, но не всегда и не совсем. Если контрабанда из Туретчины или обратно, да на рыбацких баркасах и фелюках, то всё это в ночи обделывается. Даже если все давно куплены, то просто — штоб не провоцировать!

Но бывает и по-другому. Такой себе немолодой рыбак решил выйти порыбачить, и хоть обыщись его! Нету! Всей контрабанды один я. И кто его осудит, если он порыбачит в ночь у турецких берегов, а с утра продаст наловленное на рынках Стамбула?

— Зови меня дядя Хаим, — встав с дырявой бочки, щербато улыбнулся долговязый мужчина лет пятидесяти, двинув огромным кадыком на плохо выбритой шее, — племянник Шломо.

В голосе нескрываемое ехидство, но доброжелательное вполне, только чуть отстранённое. Служебное такое.

Заулыбался в ответ, и по дороге к причалу начал разговор на идише вперемешку с одесским. У дядюшки только бровь так — раз! И вверх. Чуть-чуть.

Поддержал разговор, и вроде как и ничего такого, но сразу — будто признал. Шаги свои аистиные чуть придержал, голову чуть ко мне довернул.

«— Язык как маркер свой-чужой».

А? Из подсознания с некоторым запозданием вылезли объяснялки.

Такой себе разговор, што вроде и ни о чём, если со стороны, но легенда проговаривается. Штоб если вдруг што, то не потеряюсь при вопросах о дядюшке. Не так штобы и нужно для перевозчика, но внушает! Серьёзный подход.

За разговорами и дошли потихонечку до фелюки, стоящей у причала. На палубе такой же кадыкастый хлопочет, один в один дядя Хаим, только што моложе разика в два.

— Моше, — коротко представился он, деловито сморкнувшись за борт, и больше не обращая на меня никакого внимания.

— Ахарай[1], да? — поинтересовался я, понаблюдав за плавными, тигриными движениями отца и сына. Не простые морячки, ох и непростые…

— Хм, — дядя Хаим с интересом глянул на меня, не прекращая работать с парусами.

— И это тоже, — сказал он после долгого молчания, выведя наконец судно в открытое море, — и это тоже…

Он замолк надолго, погрузившись в какие-то свои мысли. Несколько раз только поглядел на меня с прищуром, и молчанка. Потом снова разговорились, но так себе, ни о чём на одесском вперемешку с идишем.

Моше в основном отмалчивался, отвечая иногда односложно на вопросы отца. Такой себе молчун с нехорошим прищуром, от которого хочется держаться подальше.

Причалили две суток спустя, ранним утром, неподалёку от Галатского моста, у рыбного рынка Каракёй. Помог временной родне пришвартовать фелюку, и с превеликим облегчением ступил-таки на берег, щурясь воспалёнными глазами.

Ветер, солнце впополаме с водными бликами, солёные брызги, да бессонная ночь — вот и результат! И морда лица обгоревшая, хотя казалось бы, успел загореть. А оказалось, што только казалось.

Такое себе удовольствие, сильно ниже среднего. Ох и солон хлеб у рыбаков!

Пока я промаргивался и тянулся, дядя Хаим успел выпрыгнуть на берег и сговориться с продавцами.

— Шевелись… племянничек! — Подпихнул он меня, передавая корзину с рыбой, — Шустрей!

Ну я и зашустрил, тягая корзины с рыбой до прилавка. Нервенно, страсть! Всё время ожидаю подвоха — от дядюшки этого чортова, от турок… враги ведь исконные!

А потом дядя Фима подошёл, и у меня такое облегчение, што словами и не передать! Сразу дядя Хаим нормальным мужиком показался, сын его обычным молчуном, а турки… А што турки? Такие же люди, только в фесках.

Дядя Фима заторговался за рыбу, а потом и за меня, как носильщика. И таки заэксплуатировал! По дороге я головой обвертелся. Интересно, страсть! Другая страна, и даже немножечко — другой мир.

Но пока шли, корзина становилась всё тяжелее, и к району Хаскёя подошёл уже не я, а натуральный орангутанг с лапищами ниже колен.

— Читывал, — пользуясь отсутствием прохожих вблизи, делюсь впечатлениями с дядей Фимой, — шо труд сделал из обезьяны человека. Но сдаётся мине, шо ещё немножечко такого труда, и немножечко деградирую взад, в обезьяну!

— Немножечко-таки подожди деградировать, — попросил Бляйшман серьёзно, — мине тибе помогать нельзя, потому как удивление и репутация. Такое сперва запомнят, а потом и попомнят. Оно нам надо?

— Однако, — вылезло из меня чуть вскоре, — Маалем[2]? Мине пора протирать глаза, или уже можно радоваться за вас?

— Когда будет можно, я таки скажу, — рассеянно отозвался тот, — и это будет уже почти скоро! — А вот теперь можно! — разрешил он несколько сотен метров спустя, открывая двери дома, — Эстер! Золотце! Встречай племянника! Только не спеши обнимать его с разбегу, да и без тоже, он таки после моря и рыбы!

Парой часов позже, вымытый до скрипа, переодетый в чистое, едва успев перепрятать пистолет, и буквально нафаршированный едой, я выложил тёте Эстер все новости за Одессу. Они вроде как и без меня да, но видно — скучает женщина за город.