Отрочество (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 54

Подивившись, опровергать всё же не стал, послушно пожимая все протянутые руки и представляясь. Старательно пытаюсь запомнить всех этих Агамемнонов, Зенонов и Гелиев, но получается откровенно плохо. Все усаты (даже и женщины), носаты, и загорелы дочерна.

Знаю уже по опыту, што поживи я здесь пару-тройку месяцев, то начну бойко говорить на местном, и буду знать всё о всех, вплоть до бородавки, выскочившей на причинном месте у какой-нибудь почтенной тётушки Авроры. А пока так.

Успеваю заметить, што люди живут очень небогато, но дружно. И — не Молдаванка, вот ну ни разу! Схожесть есть, но только если глядеть поверхностно. Эти — другие, сильно другие. Не знаю пока, чем и как, но пожалуй, што и разберусь!

Немолодая, но красивая гречанка, выскочившая на улицу, оказалась супругой моего гостеприимного хозяина.

— Зоя, — улыбаясь, представилась она, бесцеремонно расцеловывая меня и щекотя усиками, — очень рада!

— Спиро! Спиро! — сопливый мальчишка лет шести, приходящийся Агапию… кем-то там, заорал на редкость противным голосом, хвастаясь кому-то приехавшим русским.

Меня впихнули в небольшую гостиную, обставленную с дешёвым деревенским шиком. Следом набилось человек двадцать родственников и соседей, без малейшево стеснения обсуждающие меня, и чуть не тыкающие пальцами.

Густо запахло потом, вином, чесноком, луком и почему-то — оливковым маслом. Наконец, Зоя выпихнула их, призвав придти попозже…

— … а пока нашему гостю нужно умыться и отдохнуть!

В доме оказалась канализация, и я не без облегчения сходил по нужде. Выйдя обратно, я не без смущения убедился, што минимум парочка мелких носатых эллинов дежурили в это время под дверью. Глянув на меня и захихикав, мелкие унеслись — надо полагать, делиться особенностями моево пищеварения.

Помылся в жестяном корыте, с трудом отбившись от помощи. Отскрёбся от грязи и пота, и чистый-пречистый, был вытащен на экскурсию по дому.

Довольно-таки несуразный, он всё-таки имеет три этажа, включая мансарду со скошенными стенами, в которой нещадно дуло из щелей, и одновременно пыхало жаром от нагревшейся на солнце черепицы. Обстановка в доме самая што ни на есть деревенская, никакой столичностью и не пахнет. Вплоть до прялки!

В крохотном садике на заду дома в меня вцепилась усатая старуха в чёрном. Бормоча што-то ласковое, она гладила меня по щеке и волосам.

— Русский…

Пахла она потом, травами и нафталином. И немножечко — тленом, будто одной ногой уже Там. Кому и кем она приходится родственницей, я даже и не понял. Озадаченный вопросом мелкий начал загибать пальцы, и по всему выходит, што она много раз пра… и чуть ли не всей улице сразу.

Ужин накрыли в гостиной, довольно-таки унылой при ближайшем рассмотрении. А народищу!

Правда, порции большие, приготовлено всё очень вкусно, да и народ ведёт себя вполне дружелюбно, хотя и несколько бесцеремонно. Следуя деревенскому этикету, мне задавали вопросы… много вопросов!

Взрыв энтузиазма вызвал тот факт, што отец мой воевал в русско-турецкую. Расцеловав меня всем соседством, как новообретённого родственника, расспросили о подробностях — где именно, да в каком полку…

Снова взрыв энтузиазма, и какой-то мужчина вскочил и унёсся. Несколько минут спустя в гостиную вошёл тощий, но держащийся с необыкновенной важностью, немолодой грек с русской медалью на груди.

— Мирон Ксенакис, — представился он, гордо козырнув, — волонтёр…

На русском он говорит не без труда, но в общем-то чисто. Ему нашлось место за столом, и… вопросы, вопросы, вопросы…

Тридцать шестая глава

«— Здравствуй на многие лета, брат мой Санька! Обними за меня Мишку, Владимира Алексеевича, Марию Ивановну и Наденьку, передай привет Татьяне. Сил нет, как соскучился по всем вам!

Давеча даже и снилось, что сидим мы все в гостиной, на столе пышет жаром ведерный самовар, начищенный Татьяной до нестерпимого блеска. Горками на блюдах лежат сушки да баранки, заманчиво поблёскивает ложка в банке с черничным вареньем, и я уже потянулся было за добавкой.

Проснулся, так поверишь ли, вкус варенья на губах, и такая-то нега на душе, спокойствие безмятежное, что и не описать. Будто и в самом деле посидел с вами за чаепитием, такая умиротворенность и покой на душе.

Пишу тебе из Афин, где вот уже третий день, как живу у гостеприимнейшего Агапия Папаиоанну. Сей достойный муж работает маклером ради прокормления семьи, но душа его тянется к прекрасному. Нет, наверное, ни единого события, хоть толикой малой относящегося к греческой культуре, в котором мой гостеприимный хозяин не принял бы самого живого участия.

Добрейшей души человек, и большой греческий патриот, знающий едва ли не всех представителей культурной элиты Афин и едва ли не всей эллинской Ойкумены. Будучи исключительно уверенным в том, что я счастлив прикоснуться к частице великого наследия эллинов, он в совершеннейшем угаре таскает меня за собой, и знакомит, знакомит, знакомит…

Визитница моя совершенно распухла, и новые карточки складываю просто в шкатулочку, приобретённую специально ради этого. Их сотни, брат!

К стыду моему, имена и лица этих несомненно достойных личностей слились для меня к некое коллективное греческое бессознательное.

Время моё делится между визитами и знакомствами, с бормотанием положенных при сём слов, и экскурсиями. Ныне я совершенно убежден, что в Афинах каждый камень под ногами — исторический, и место ему в музее…»

Отложил перо в сторонку и размял кисти.

— Мы писали, мы писали, наши пальчики устали, — бормочу тихохонько, сжимая и разжимая кулаки. Зевок… и снова за письмо.

Писать могу только ночью, благо гостеприимный мой хозяин отдал мансарду в моё полное распоряжение. Жильё не самое комфортабельное, и в любой приличной гостинице я жил бы с большими удобствами, но не оценить навязанного мне гостеприимства я не могу.

День мой в Афинах начинается задолго до восхода солнца, а заканчивается заполночь. В пять утра Агапий уже нетерпеливо скребётся под дверью, расхаживает по лестнице и громко прокашливается.

Сытный завтрак, приготовленный сонной улыбчивой Зоей, и начинается бесконечный день, заполненный визитами, экскурсиями, посещениями музеев и библиотек, раскопок и прочих культурных мероприятий.

Интересно — необыкновенно, но необыкновенно же и устаю. Благо, уже с утра сяду на пароход, там и высплюсь.

«— Археологические раскопки идут не только в Афинах, но кажется, едва ли не по всей Элладе. Копают учёные мужи, копают крестьяне, копают сомнительные личности едва ли не со всего мира, и ведь находят!

Подобные археологические раскопки проходят ныне и в греческом языке. Просвещённые учёные мужи и отцы нации воссоздают греческий язык, опираясь на древние формы. Насколько новые формы греческого языка соответствуют старым, а насколько — представлениям учёных мужей, сказать сложно, но толика сомнений, и преизрядная, у меня имеется.

Национальная идентичность формируется буквально на глазах. Помимо древнегреческого языка, воссоздают и народные танцы, песни, обычаи. Опираются при этом на античные и византийские источники, обычно поверхностные и нередко весьма сомнительные.

Без тени смущения рассказывали мне новоявленные отцы нации, как восстанавливали они народные танцы и обычаи, полагаясь не столько даже на сомнительные источники, сколько на своё понимание истинно-эллинского. И учат ведь потом крестьян истинно-народным обычаям и танцам!

Насаждается и язык, а ведь в Греции есть целые области, заселённые если не славянами, то как минимум носителями эгейско-македонского языка[56]. И смущения — ни капли! Искренняя уверенность, что я — славянин, пойму и одобрю.

И ведь понимаю! Идёт формирование нации и государственности, а оно возможно только так — с кровью.

Понимаю, но ничуточки не оправдываю и тем паче не радуюсь. Когда же славянство перестанет быть питательным гумусом для других народов…»