Отрочество (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 40

— Благодарю, почтенные, — кланяюсь полицейским.

С Юсуфом расстаёмся мы чуть ли не друзьями. Вот ведь, а? Ажно неловко стало от собственново вранья!

— Пошли, — тяну грека за рукав.

— Я… — он начинает сверкать глазами и выразительно играть лицом.

— Ты несчастный дурачок, — говорю с нажимом, потому как чувствую, што этот борец за свободу и всё хорошее, может брякнуть што-нибудь сильно возвышенное и не к месту, — и будешь таковым до возвращения в Одессу! Завтра отплываешь вместе с нами.

— Врёшь!? — чутка обернувшись на крик, Мишка сверил приятеля взглядом, но увидел в глазах не желание оскорбить, а широкую распахнутость и восторг от интересной скаски, — Вот так штобы просто — билеты на пароходик, шлёп-шлёп колёсами евойными по волнам моря-окияна, и в Царьград?!

Хмыкнув чуть снисходительно, Пономарёнок поудобней устроился на чурбачке, поелозив костлявым задом по неровной поверхности. Пожав неловко плечами под взглядами собравшихся приятелей и просто соседской детворы, он ответил наконец:

— Ну… да. Просто. А ты думал, што как в скаске? С мечом булатным, через горы Железныя, да через смерть Кощееву и вызволение красны девицы? Билеты купили на пароходик, сели, да и поплыли, с купцами да паломниками вместе.

— Константинополь… — мечтательно выдохнул лежащий на вытоптанной траве около дровяного сарая мелкий Ванька пекарёнок, подперев подбородок кулаками, — это все святые места, да?! И щит! Ты щит видал? Олегов?!

— Давно уж щита нет, — вздохнул Пономарёнок сожалеюще, — ещё до басурман сняли!

— А какие они? Ну…

— Обычные, — пожал плечами Мишка, вроде как даже и сам удивлённый, — люди как люди! Как наши татары московские, у них же ни рог, ни копыт нет, а ведь тоже мусульмане.

— Скажешь тоже! — Сенька Лесков ажно подскочил, — То нашенские татары, а то — турки!

— Сам удивлялся, — улыбнулся Пономарёнок, — только што фески носят, да бабы в чадрах встречаются. А так, ну вот ей-ей! Глянешь на иного, так он такой себе русак, што и морда чисто суздальская, аль рязанская. А турок!

— Люди как люди, — ещё раз повторил он, — Да! Што ж я впусте говорю! Вот же альбом!

— Не мацать! — строго предупредил Мишка, бережно открывая обложку. Вокруг стало тесно-тесно, но пхаются осторожно — так, штобы не потревожить рассказчика.

— Я те ща тыкну локотушкой, чорт косорукий…

— … ногу-то убери, я те ща сама как наступлю!

— Всё, всё, не пхайтесь!

— Это мы с Санькой и Егором, а эта Фира…

— Жидовка которая? — осведомилась Прасковья, дыша горячечно в ухо.

— Агась!

— Красивая…

— Красивая, — согласился Мишка равнодушно.

— А тебе какие нравятся?

— Светленькие, — ответил подросток, краснея почему-то.

— А… — и щека девочки на миг прижалась к его уху.

— … это Святая София! — листанул Мишка, не в силах унять красноту с лица, — И мы вот… Листали чуть не час, и по каждой фотокарточке Пономарёнок рассказывал цельную историю, иногда оченно даже интересную!

— Открытки, — пришёл черёд небольших подарков, живо разошедшихся по рукам, — я почти полторы сотни накупил — вот, разбирайте. С видами Константинополя. Самые разсамые выбирал!

— … куда тебе две одинаковых, — тут же началась негромкая свара, — и одной-то за глаза…

… — давай с мостом на ту, што с сералем меняться! Я брату дам!

— Не лапай чужие-то! Хотишь поглядеть, так скажи вежественно, а не как дикой человек из леса!

— Вы разбирайте, — встал Мишка, — я пока за сластями схожу. За самовар всех приглашать, вы уж извиняйте, не могу! Этакую толпищу, да не в свою мастерскую, сами понимаете.

— Такой дылда стал, — протянул один из мальчишек вслед, — небось на туркских харчах отъелся! А?

— И не хромой, — констатировал Федька Быков раздумчиво, поглядывая на синеглазую Прасковью, слишком восторженно слушающую, а главное — глядящую на обновлённого Пономарёнка. И краснеет ишшо!

— Не хромой, — раздумчиво повторил он, пребывая в раздрае чувств. Вроде как и надо порадоваться за приятеля, а што-то не оченно и получается.

Раньше оно как-то проще выходило — Мишка самый умный, а он, Федька, самый здоровый, а таперича как-то оно и не так, ну иль не совсем так. Ишь, здоровило какое жердистое! Костлявый пока, это да! Но видно, што есть куда мясу нарастать, не былиночка хрупкая, от ветра гнущаяся.

Да небось натаскал Конёк на кулаках! А даже если и не натаскивал специально — што, не подглядел ухваток хитрых? Н-да… Таперича, как ни крути, а первый парень — он, Мишка! Ишшо и в Царьграде побывал.

В груди начала разгораться глухая злоба. Вот пошто так? Одним всё, а другим?! Чем он хуже?

— Вот! — Мишка, отнёсший альбом и вернувшийся с кучей бумажных свёртков, начал распаковывать их, щедро одаряя приятелей, — Специально такие брал, штоб от дальней дороги не испортились.

— Миш, ты среди жидов прожил, сам-то не зажидился? — с вызовом поинтересовался Федька.

— Не-е… — Пономарёнок даже и не подумал обижаться, расплывшись в ухмылке.

— А какие они? — быстро спросила Прасковья, заалев щеками, но не отрывая от Мишки большущих синих глаз.

— Ну… всякие, — ответная алость стала расползаться по портняжке, — Люди как люди, хотя и с чудиной.

— А кровь християнскую пьют? — не унимается Федька.

— Кровь? — удивился Пономарёнок, — За всех не знаю, но я где жил, то нормальные, только и разницы, шо не в церковь, а в синагогу, и не по воскресеньям, а по субботам. Какие-то можа и пьют, а эти так — работают себе, как и мы, грешныя.

— Это неправильные жиды, ненастоящие! — авторитетно заявил Савка-слесарёнок, — Мне брат всё как есть обсказал об них! Они кровь в мацу добавляют, от християнских младенцев!

— А можа, таились просто, — не согласился Лёшка Марьин, — от християн! Скока там на етой… Молдаванке, да! Скока там християн? Раз-два, и по пальцам! Што им, трудно поактёрствовать перед несколькими человеками? Показали себя хорошими-расхорошими, а сами нож за спиной. Окровавленный!

— Спициялисты! — захихикала мелкая Ленка в цыпошный кулачок, — По жидам!

Она так заразительно и дурашливо смеялась, повалившись на спину без страха выпачкать старенькое, залатанное и застиранное платье, што все вокруг и захихикали. И действительно — спициялисты!

— Ну а всё-таки? — шмыгнув носом, поинтересовался основательный Дима, который жестянщиков второй сын, — Какие они?

— Ну… какие? — Мишка немного раздражился, — Вот как вам, а?! Татар нашенских, московских, вы всех знаете, и небось ишшо и друзья-приятели, ну иль хотя бы знакомцы, у кажного есть, так? А попробуй вы о них обсказать кому из деревни глухой! А?! Вот приехал такой, стоит на вокзале дурак-дураком, и только башкой озирает вокруг, со ртом раскрытым!

— Ты ково это дураками? — набычился Федька.

— Крестьянина из деревни, — не поддался Мишка, — вот вцепился такой в тебя, и говорит — обскажи мне, мил-человек, за татар вашенских! Вот обскажи!

— Ну я это… — потерялся Федька, — да ну тебя!

— То-то! Люди как люди, — повторил Пономарёнок, — Не хорошие, не дурные. Хотя и чудные! Для нас. А для них самое и оно!

— Правда, — раздумчиво добавил он, — ворья среди них много!

— Во! — засиял Савка-слесарёнок, — А я што?!

— Много, — повторил Мишка, — но там дело такое, што — Одесса! Соблазнов — страсть! Порт, сами понимать должны. Контрабанда и всё такое, не кажный и удержится!

— А… какое оно, море? — вклинился в разговор пекарёнок.

— Море, — отчаянно захотелось залезть в затылок, но под взглядом Прасковьи захотелось почему-то сдержаться, выказав себя солидным и почти взрослым, — оно, брат, такое… Здоровское! И Одесса — здоровская!

Двадцать седьмая глава

«— Здравствуй на многие лета, брат мой Санька. Пишу тебе, как выдалась свободная минутка. Вернулся только из немецкой колонии, сбросил с плеч аккордеон, повесил куртку на вешалку, да и сел за письмо.