Отрочество (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 32

— Ой, этот Карузо! — всплёскиваю руками, — Столько шума — хороший певец, хороший певец! А он и фальшивит, и картавит!

— А ты слышал? — меняю голос на басок.

— Нет, мине Изя напел!

Посмеялись, и немножечко порассказывали анекдоты, пока не вышла тётя Песя напомнить про время.

— Санечка, Егор, хватит тратить своё золотое время на этих золотарных бездельников, пора одеваться к Григорию Григорьевичу!

— Это к которому? — удивился Лёвка, странным образом выпавший из темы, которую обсуждает вся Молдаванка.

— Маразли! — хором, отчего у меня ажно глаз дёрнулся.

— А… к самому…

Футболисты, шумно обсуждая тактику и приглашение к Маразли, хотя на самом деле не к нему, а…

— Мальчики! — нарушила ход мыслей тётя Песя, — Ви таки может думать как хотите, но я таки считаю, шо Георгий Георгиевич не должен нюхать вашу вспотелость! Он должен втянуть носом воздух возле вас, если ему придёт таки в умную голову такая странная блажь, и понять одним носом за вашу воспитанность!

Помылись в тазу, потом одевались с помощью тёти Песи, ни разу не нужной нам, но очень — ей.

— Экий ты взрослый, — сказала она, стряхивая невидимые пылинки.

— Только нас приглашали, — перед Фирой почему-то виновато, хотя она ни разу не показывает своё фи.

— Хватит уже, — она вслед за матерью стряхнула с меня невидимое што-то, — иди!

Вымытые до скрипа, надушенные, одетые не то што с иголочки, а просто как портняжные манекены, мы с Санькой деревянно взгромоздились в экипаж.

Это вам не там! Не променад позавчерашний, полудурашливый, а самонастоящее светское мероприятие, без всяких шуток и скидок!

Григорий Григорьевич ещё когда выкупил дворец Потоцких[30], передав его городу, а сегодня в этом дворце открывают Одесский художественный музей[31]. Событие! Со всех сторон событие — хоть культурное, хоть светское.

И мы! Санька как художник, я как журналист. Это… это такое ого! Ого-го-шище! Художник-недоучка, пусть даже и сто раз признанный самим Левитаном, да и не только им, в качестве ученика. Взлёт!

И я, как бы и не совсем настоящий репортёр на главном в Одессе светском событии если не года, то по меньшей мере — лета. Понятно, што просто — улыбнуло Григория Григорьевича воспоминание о кабинете и стихах, и што он может себе позволить немножечко таких как мы… но ого! Такое спасибо, што ажно спасибище!

Проход для праздношатающейся публики перекрыт, вход строго по приглашению. Хожалые самого сурового вида, парочка полицейских офицеров для самых непонятливых.

— Не положено! — рявкнул городовой, и мы протянули приглашения, изученные с самым скептическим видом.

— Проходите! — рука его дёрнулась к козырьку, а на строгом усатом лице деревянной шаманской маской проступило служебное выражение.

— Ф-фух! — выдохнулось у меня через зубы.

— Тоже волновался? — понимающе глянул на меня Санька.

— Ага! Как представил, што меня за шкирдон, да разворот дают… а?!

Посмеялись нервно, ну и успокоились мал-мала. Сразу внутрь заходить не стали, потолкались вокруг красивого дворца с колоннадой, в числе другой приглашённой публики. Вроде как духу набираемся.

— Гля! — Санька едва заметно пхнул меня локтем в бок, — Тоже мальчишка!

— А тебе што говорил?!

Говорить-то говорил, но и сам толком не верил, во што говорю! Одно дело — знать, што среди гостей могут быть и наши ровесники, в том числе и художники, а другое — видеть!

ТЮРХ[32] весьма демократично, в их выставках могут принимать участие не только эти… маститые и седовласые, но и ученики. Но Санька и здесь наособицу ухитрился, потому как мочь-то они могут, но только в домашних выставках. Междусобойных.

Ровесники наши хоть и были, но в большинстве своём как гости, приведённые учителями или родителями. Юных дарований оказалось всего несколько, как выяснилось сильно потом.

— Ба! Егор Кузьмич! — Навроцкий делает удивлённый вид.

— Василий Васильевич! Рад видеть вас здесь, хотя сильнее удивился бы, если б не увидел!

— Мой брат, — представляю я Саньку, — Чиж Александр Фролович.

— Навроцкий, — представляется редактор, пожимая руку.

— Вы как, — он снова поворачивается ко мне, подмигивая, — персональное приглашение от Григория Григорьевича заполучить ухитрились!? Да ещё и на двоих!

— Тс, спешите с выводами, Василий Васильевич! Александр полноценный участник выставки.

— Н-да, — сквозь весёлую гримаску прорвалась досада, — вот это сюрприз так сюрприз! Что ж вы…

— Да кто ж знал, — развожу руками, — што вы, и не знали!?

— Александр! Василий Васильевич! Егор! — Луиджи Иорини, преподающий в Рисовальной школе Одессы, не тратит время на расшаркивание, — Что ж вы, голубчики, на улице? Извольте пройти в здание!

Получасом позже Санька пребывал в полуобморочном состоянии, да и я изрядно подустал.

— Милейший, — выцепив взглядом лакея, подзываю.

— Чего изволите-с? — склонился тот в неглубоком поклоне, — Заранее пардону прошу-с, но шампанское и игристые вина молодёжи запрещено подавать-с.

— Морс или квас имеется?

— А как же-с! — будто бы даже возмутился тот, надыбив седые бакенбарды самого што ни на есть генеральского вида, — Сию мину всё будет-с!

Не соврал! Минуты не прошло, как лакей принёс бокалы с морсом. Мы сцапали сразу по два — один залпом, второй цедить.

— Жу-уть! — тихохонько протянул Санька, затянув меня за кадку с каким-то развесистым фикусом, — В голове будто хороводы водятся! Все эти Папудовы, Воронцовы, Маас… имена, имена… вот веришь, ничегошеньки почти и не помню! Вот эти три запомнил, и всё.

— Потому што за щёку трепали! — насмешничаю я, — Как щеню по холке.

— Э, — скривился брат, — и ты туда же!

— Ладно, не журись. Костанди, Репяхов, Красовский… всех запомнил! Привыкнешь!

— К моим, к моим картинам подошли, — Санька вцепился в мой рукав, — сам… Маразли! Маразли со свитой долго стояли около картины с незатейливым названием «Первая игра в футбол. Одесса»

— … триста… триста рублей, — прокатилось волной.

— Ого! — вырвалось у меня, а Санька пискнул полуобморочно.

— Для спортивного клуба «Эллада» выкупил, — доложил возникший из воздуха давешний лакей, и я посмотрел на него с нешуточным уважением. Силён! Вот так нет-нет… а вот он есть, и с нужной информацией!

Золотая пятёрка перекочевала к нему. На счастье!

Пару часов спустя мы покинули музей, решив немножечко проветрить головы, прогулявшись пешком. Санька в таком себе трансе, што немножечко сильно и не здесь.

Маразли купил, и как прорвало! Ученическая ведь картина, ей-ей! Виден талант, даже мне виден. Но ученическая! Я так думаю, што рубликов сто он за историчность накинул, а ещё сто — как меценат и покровитель искусства.

А вот коты, да дворы одесские — безо всяких! Все, што на открытии были, все раскупили. По пятнадцать рублей, по двадцать пять, много — по пятьдесят. Признание! Негромкое пока, но вполне себе настоящее.

Мирно идём, никого не трогаем, и тут мат очередью пулемётной, да тело долговязое из прохода летит, в ногах своих длинных уже спотыкнулося, и видно — сейчас кубарем по брусчатке пойдёт. Я тореадором извернулся, мимо пропустил, да и на рефлексах — хвать за шиворот! Так штобы совсем хорошо, не вышло, но мягенько тело приземлилось, на жопку костлявую.

А за ним, за телом этим, ещё… тела. Агрессивные, с намерениями нехорошими. Трое, лет по пятнадцать-семнадцать. И на нас. Попутали, видно — решили, што мы с этим из одной компании. А может, и просто сильно наглые.

Тросточкой тяжёлой по ручке протянутой — шарах! До хруста. Да Санька от грёз своих очнулся, и носком полуботинка ему под коленку добавил.