Шаман (СИ) - Дашкевич Ольга - Страница 20

Я сварила кофе и принесла его в спальню. Мой мальчик уже не спал — валялся, заложив руки за голову, и смотрел в потолок.

— Где ты вчера был? — спросила я, пристраивая чашку с горячим черным кофе на тумбочке и забираясь с ногами на кровать.

— Нигде.

То, что он был, по его словам, «нигде», меня не утешало. Нигде — это где угодно. Не со мной. А мне бы хотелось, чтобы он был со мной.

— Тош, Нэнси звонила.

— Ммм?.. — он отпил глоток кофе и зажмурился.

— Они с Иваном зовут нас вечером в Нью Хоуп поехать. Поедем, а, Тош? Там хорошо… Там, знаешь, так по-европейски. Улочки. Мостовая. Кафешки. И галерей всяких много, тебе будет интересно, ты же рисуешь… рисовал… а, Тош?

Он рисовал, это правда. И у него был талант, настоящий талант. Если бы в мире существовала хоть какая-то справедливость, Антон должен был бы пойти в арт-колледж, но попал в military school — военизированную школу, что-то вроде колонии для трудных подростков. Потому что сироте, не умеющему ужиться ни с одними приемными родителями, туда прямая дорожка.

Он мне никогда ничего не рассказывал. Даже про то, что он умеет рисовать, я узнала случайно: сидел, о чем-то думал, машинально чертил на подвернувшемся под руку конверте со счетом за газ, покрывая бумагу беспорядочными, на первый взгляд, линиями — и вдруг я увидела табун лошадей, сильные шеи, изящные копыта, стремительные тела, напряженные мускулы… Я потом спрятала конверт, а Антон про него и не вспомнил. Он терпеть не может разбираться со счетами, приходящими в немыслимых количествах. Раньше, когда мы жили все вчетвером, с моей подругой Нэнси и ее мужем Иваном, счетами занимался Иван, как самый здравомыслящий из нас, но полгода назад мы разъехались, и мне пришлось осваивать ежемесячную бухгалтерию. Потому что мой непрактичный мальчик этого просто не может — его раздражают цифры. Его вообще многое раздражает, к сожалению.

— Тош, поедем, а?

— Вера, не приставай. — Он протянул руку, взял с тумбочки очки и надел их, мгновенно отгородившись от меня притемненными стеклами.

Я печально отдвинулась, глядя, как он разворачивает давно прочитанную газету, которая валялась на тумбочке, наверное, с неделю, и начинает ее читать — лишь бы не смотреть на меня.

Нэнси ужасно злится, когда он говорил мне «Вера, не приставай».

— Да как он вообще смеет с тобой так разговаривать? — возмущается она. — Кто он такой?.. Привык, блин, в своей казарме… И вообще он псих!.. Ему человека убить — раз плюнуть. Он там, в Ираке, людей пачками убивал!

Я с Нэнси не спорю, потому что спорить с Нэнси совершенно бесполезно. Я могла бы ей сказать, конечно, про «афганский синдром» и тому подобное. Но я знаю, что она мне ответит.

— А ты-то здесь при чем, — ответит Нэнси, красиво выпустив дым своим круглым розовым ртом и стряхивая пепел мимо пепельницы. — Ты — то здесь с какого боку, Вера?.. Ты кто — психиатр? У тебя просто гипертрофированный материнский инстинкт, тебе надо родить ребенка, вот и все дела. Только уж не от него! — и она стрельнет яростным сапфировыми взглядом в сторону гаража, где Тошка с Иваном моют машину. — От него рожать нельзя, от психа. Найди себе красивого самца с правильными генами. Зачем тебе этот кошмар? Ты даже не знаешь его происхождения. Китаец? Монгол? Чукча?.. На что он годится? Только пиццу развозить.

В общем, да, он не годится даже пиццу развозить. Наверное, считает это унизительным для себя, не знаю. Развозит, конечно, куда деваться, но делает это, сцепив зубы. По вечерам, когда он возвращается с работы, его невозможно разговорить, он молчит, как пень, щелкает переключателем каналов телевизора — я думаю, только для того, чтобы не сидеть, уставясь в стенку. Новости он выключает сразу, боевики тоже, с ним невозможно посмотреть никакой фильм, слащавые романтические драмы вызывают у него оскомину, веселые комедии не смешат. Единственное, что он любит смотреть, это неигровые фильмы про подводный мир да про животных по каналу Discovery. Еще он любит суши, дыню и черную смородину. Но черная смородина у нас не растет.

— Тош…

— Ммм?..

— Ну, давай съездим в Нью Хоуп. Ну, пожалуйста. Мы совсем нигде не бываем, а мне очень хочется.

Он, наконец, поднял на меня свои темные глаза и снял очки. Каждый раз, когда он это делает, мне хочется его поцеловать. И в этот раз я, разумеется, не удержалась: наклонилась и поцеловала сначала один глаз, потом другой. Глаза закрылись, и тогда я поцеловала еще подбородок с ложбинкой и, для ровного счета, плотно сжатый рот. Антон взял меня за плечи и слегка отодвинул. Я смотрела на него сверху и видела тени от ресниц, блик солнца, падавшего из окна, на отросших черных волосах и серебряную цепочку. Когда мы выбирались из погибающего Нового Орлеана, Тошка отдал мне свой талисман — цепочку с ключиком, который носил на шее. Он и сейчас был на мне, а Тошке, уже здесь, в Филадельфии, я подарила другой — маленький замочек, специально заказала у ювелира, потому что не могла найти ничего подобного в лавках. Замочек, да. Очень символично. Нэнси обозвала меня романтической дурочкой, но что поделать, если я и вправду такая? Во всяком случае, Антон мой подарок носит, не снимая.

— Ты правда так хочешь поехать в этот Нью Хоуп?

— Угу. Правда. Я просто хочу поехать с тобой — куда-нибудь. С тобой. Только не говори, что я могу поехать с Иваном и Нэнси на их машине. Я хочу с тобой, Тош.

Он усмехнулся и притянул меня поближе к себе. Он всегда такой теплый, прямо как печка. Мой теплый мальчик. Я прижалась к нему и замерла, зажмурившись.

— Хорошо, — сказал он мне в волосы. — Поедем. Вечером, да?.. Машину возьмем, или они за нами заедут?

— А ты как хочешь? — я говорила невнятно, потому что уткнулась губами в его шею. — Тебе удобней самому вести, или пусть Иван?..

Он слегка пожал плечами.

— Я бы на нашей поехал. Нэнси меня терпеть не может, ты же знаешь. Потом, у них с Иваном ноги длинные, они вечно отодвигают сиденья до предела. Тебе-то ничего, ты же пигалица, а я куда должен свои мослы девать?.. Давай на нашей.

Наша старенькая серая «шеви-малибу», которую Иван сторговал для Тошки у своего босса буквально за копейки, бегала пока вполне достойно, а до Нью Хоупа от нас всего-то с полчаса езды по холмистой дороге, на которой то и дело попадаются, переходя друг в друга, маленькие городки графства Бак — предместья Филадельфии. Там много русских — Бакс Каунти модное место, и земля в нем дорогая, однако наших снобов это не останавливает. Глядя на их особняки с бассейнами, американцы только удивляются, откуда у этих людей с резким славянским акцентом деньги на такие хоромы. А вот меня эти хоромы не привлекают: уж очень помпезны. В Нью Хоупе таких практически нет — там старые дома, узкие улочки, да и русские почти не живут: даже успешным программистам это не по средствам, Нью Хоуп очень дорогой город, город-заповедник, вроде Манхэттенского Гринич Вилледжа.

Вообще-то, у меня есть мечта — купить старый викторианский особняк в Филадельфии возле парка. Мы однажды ездили гулять в парк, и я увидела этот дом, с высокими узкими окнами, с эркером и мансардой, старый-престарый дом из потемневшего от времени красного кирпича, увитый плющом и окруженный двором со столетними вязами и каменной скамьей под ними… Но у нас на это нет денег — и никогда не будет, я думаю.

— Тош…

— Ммм?..

— Ты бы хотел купить дом? Ну, чтобы жить в своем доме, а не на съемной квартире… чтобы двор… чтобы деревья…

— Ты про тот красный? С плющом?

Интересно, откуда он узнал? Я ему точно ничего не говорила. Тошке наплевать, где жить. Мне иногда кажется, что он способен жить в картонной коробке под мостом, настолько все это не имеет для него значения. А про тот дом я и Нэнси-то не сказала — она подняла бы меня на смех, ей нравятся белые виллы с огромными парадными окнами и бассейном на заднем дворе.