Шпионы, простофили и дипломаты - де Толедано Ральф - Страница 30

После краха Германии Мейзингер был пойман в Польше, где предстал перед судом за зверства, совершенные им в Варшаве. Одзаки казнили, тогда как истинная судьба Зорге остается под большим вопросом. Мияги и Вукелич умерли в тюрьме. Макс и Анна Клаузен, как и Каваи, были приговорены к тюремному заключению и находились в тюрьме, пока война не закончилась. Их освободили войска генерала Макартура и, согласно букве Потсдамского соглашения, они вместе с другими политическими заключенными исчезли в Китае, получив деньги в советском посольстве.

Когда генерал Уиллоби, шеф разведки генерала Макартура, в августе 1951 года предстал перед подкомиссией по международной безопасности, возглавляемой сенатором Маккарти, он обнародовал данные о деятельности Зорге, направленной на то, чтобы втравить Японию в тихоокеанскую войну. Ему, однако, не позволили развить свою мысль и дополнить сведения о роли некоторых американцев в этих попытках. Незадолго до выступления Уиллоби посетил некий генерал-майор, который дал ему особые инструкции относительно того, что можно и чего нельзя говорить, и страна услышала лишь ту правду, которая прошла цензуру президента Трумэна и Пентагона. Однако существуют свидетельства, что давление со стороны Зорге на Токио продолжалось до того самого момента, пока японские бомбы не упали на Пёрл-Харбор, хотя шло ли оно со стороны американцев или со стороны прокоммунистически настроенных японцев – мы по-прежнему не знаем. Но есть один любопытный аспект у этой загадки – это то, что принц Сайондзи, бывший вместе с Одзаки членом «группы завтраков» и секретарем японского совета в Институте тихоокеанских отношений, поражал своих друзей в правительстве демонстративным отказом от былого «либерализма», оказывая всяческое содействие партии войны.

Лишь сегодня мы узнаем, как продолжалось это скоординированное давление из Вашингтона и Чунциня. Но мы, возможно, никогда так и не узнаем, было ли оно вызвано заблуждающимся идеализмом, невежеством или же подлостью, застигнутой на месте преступления. Пусть читатель сам оценит факты, приведенные в этой книге. Дело же писателя – предоставить их ему.

20 ноября 1941 года японская антивоенная фракция предприняла свою последнюю попытку сохранить мир, предложив Соединенным Штатам modus vivendi. Предложение получило горячую поддержку Объединенного комитета начальников штабов, которые чувствовали, что Соединенные Штаты пока не готовы защитить себя от нападения на Тихом океане. Генерал Макартур не был готов организовать оборону Филиппин, а ВМФ был вынужден держать большую часть своих сил в Атлантическом океане.

В сущности, modus vivendi не был сюрпризом для президента Рузвельта и его кабинета – из перехваченных японских шифровок давно стал известным его текст. Госсекретарь Халл и президент долго обсуждали японское предложение. Специалисты Госдепартамента по Дальнему Востоку подготовили памятную записку для Халла, из которой следовало, что «переходное» соглашение с Японией было бы выгоднее немедленного и всеобщего соглашения, за которое настоятельно ратовали некоторые члены официальной президентской семьи. Более того, сам президент Рузвельт страстно желал согласиться на еще не предложенный modus vivendi. Он также подготовил набросок меморандума, который расширял временной срок японских мирных предложений до шести месяцев и фактически признавал японские интересы в Манчжоу-Го, требуя, правда, от японского правительства не увеличивать численность японских вооруженных сил на маньчжурской границе. До этого момента, в продолжение долгих и мучительных переговоров тех довоенных дней, японские завоевания в Маньчжурии не были ни предметом спора, ни камнем преткновения, что бы там официальные пропагандисты сегодня ни говорили и ни писали.

На заседании кабинета было решено принять modus vivendi. Но прежде, чем сделать это официально, следовало, как все понимали, информировать Чан Кайши об условиях мирного соглашения и тех замечательных выгодах, которые разбитый и ослабленный Китай может из него извлечь. Деликатная миссия разъяснения modus vivendi была поручена Оуэну Латтимору как личному представителю президента в Чунцине.

Казалось, не было причин, по которым Чан мог бы не согласиться на заключение временного перемирия, которое пусть на время, но освободило бы Китай от тяжкого бремени войны и, возможно, привело бы в конечном итоге к умеренно-справедливому миру. Мир никогда не узнает доподлинно, как происходило разъяснение сути соглашения генералиссимусу. Однако то, что Чан так и не понял положений modus vivendi, – факт общеизвестный. Халл жаловался Гиттерли, что Чан «не представляет себе реально, каковы факты».

Более того, 25 ноября Лачлин Курье получил в Белом доме радиограмму от Латтимора: «…Я полагаю, вам следует непременно сообщить (президенту) о сильной реакции генералиссимуса… Любые modus vivendi, принятые в обход Китая и без учета его интересов, оказали бы разрушительное воздействие на веру китайцев в Америку… Сомнительно, в состоянии ли прошлая помощь или увеличение нынешней помощи компенсировать это чувство покинутости… в такой час… Должен предупредить вас, что остается под вопросом способность генералиссимуса удержать ситуацию, если доверие китайского народа к Америке будет подорвано сообщением о том, что японцам удалось избежать военного поражения с помощью дипломатической победы». Телеграмма подписана – «Латтимор».

А в это время в Вашингтоне помощник министра финансов Гарри Декстер Уайт был занят «разжиганием огня» под госсекретарем Халлом, с тем, чтобы заставить его отказаться от modus vivendi. Член двух советских шпионских организаций, Уайт несколько лет назад продемонстрировал свою любовь к Китаю, передав России доклад о состоянии китайских финансов, достаточно подробный, чтобы позволить враждебной державе разрушить китайскую национальную экономику. Подрезав на корню мирное соглашение, Уайт вызвал Эдварда Картера и других лидеров Института тихоокеанских отношений в Вашингтон и призвал их оказать воздействие на друзей в правительстве с целью убедить их в том, что подобное решение китайского инцидента было бы не чем иным, как предательством. Письмо Картера, написанное 29 ноября 1941 года, само по себе поразительно разоблачительное.

«Могу предположить, что прошедшая неделя была у Курье ужасно беспокойной, – пишет Картер другу. – В течение нескольких дней казалось, что Халлу угрожает опасность отправить и Китай, и Америку, и Англию «вниз по реке»[22]. Курье ничего не говорил мне об этом, но я узнал из других высоких источников»[23].

В показаниях под присягой, данных перед сенатской подкомиссией по международной безопасности, Картер признал, что он ездил в Вашингтон по настоянию Уайта, чтобы «посмотреть, есть ли какие-нибудь частные граждане или правительственные служащие, которые могли бы гарантировать, что дело с modus vivendi не будет доведено до конца». «Ходили слухи, – добавил он, – что во время игры в гольф, я полагаю, с адмиралом Номурой, японцы убеждали мистера Халла в своем праве на захват Китая, мотивируя это тем, что Япония, как более цивилизованная страна, выполняет в Китае ту же миссию, что Англия в Индии». Однако Картер продолжал настаивать, что он никогда не оказывал какого-либо давления на Халла, поскольку modus vivendi и так был уже отвергнут. Это несколько не совпадало с рассказом Лачлина Курье об «ужасно тревожном времени», но подкомиссия не настаивала.

Если даже Картер и не беседовал с Халлом лично, в Институте тихоокеанских отношений, однако было достаточно друзей и помощников в его деятельности. Был, например, Гарри Уайт, постоянно работавший через министра финансов Генри Моргентау. Был Лачлин Курье, вооруженный телеграммой Латтимора. Госсекретарь Халл неожиданно изменил свое мнение. 26 ноября, не поставив в известность министра обороны Стимсона, но с одобрения президента, он выдал японцам свое знаменитое «вон из Китая, а иначе… «Нельзя сказать, что этот ультиматум был столь же грубым и бесцеремонным, как некоторые другие, но в качестве основы для переговоров – это была дверь, захлопнутая перед носом у японцев. «У нас не было серьезных оснований полагать, что Япония примет наше предложение», – писал Халл четыре года спустя. 27 ноября 1941 года – на следующий день после ультиматума – агентство Юнайтед Пресс сообщило, что «Соединенные Штаты передали Японии резкое политическое заявление, которое, как сообщили в информированных кругах, фактически покончило со всеми шансами на соглашение». Это была честно сформулированная суть дела.