Куколка (СИ) - Воробей Ирина Леонидовна - Страница 21

На сцену она выходила с каменным от напряжения лицом. Все ее тело хотело застыть в нервозности, но нужно было двигаться, то плавно, то быстро, да еще и синхронно с остальными. Букет подсолнухов, большой, объемный, тут же бросался в глаза. Его, наверняка, заметила сразу вся труппа. Но Вадим сидел в первом ряду, широко улыбаясь, по своему обыкновению, ни на кого не обращая внимания. Он положил букет на колени, поддерживая их одной рукой, а второй рукой подпер подбородок и пристально смотрел на Татьяну. Она чувствовала его завороженный взгляд, и это еще больше раздражало. Она также чувствовала на себе взгляд отца, пока спокойный, подбадривающий и любящий. Пришлось собрать все остатки воли, чтобы сконцентрироваться на спектакле. Спасало хотя бы то, что это была всего лишь репетиция, но Татьяна чувствовала на себе такой груз ответственности, будто от ее исполнения зависела жизнь миллионов младенцев. На самом же деле, она танцевала в самом конце сцены, без партнера, все в массовке были как один на лицо, поэтому на нее внимания никто, кроме Вадима и отца, не обращал.

Наконец, спустя два часа мучения Татьяны закончились. Репетиция прошла хорошо. Преподаватель всех похвалил, Муравьевой восторгался. После окончания вся труппа вышла на сцену поклониться под гул небольших аплодисментов родных и близких. Татьяна стояла в углу сцены, прячась от всех, в надежде на то, что Вадим ее не заметит. Но он не мог ее не заметить, ведь смотрел только на нее. Когда все захлопали, он встал со своего места и понес букет к сцене. Среди труппы раздались негромкие смешки. Татьяна сначала не хотела выходить, хотя парень явно указывал на нее. Вся труппа уже расступилась, чтобы она вышла. Татьяна почувствовала на себе тяжесть тысячи прикованных взглядов и онемела.

– Смотри-ка! Подсолнух-то Танькин оказался! – шепнула подружкам Даша, и девчонки засмеялись, прикрывая рты ладонями.

В этот момент Лиза с Верой буквально вытолкнули Татьяну вперед. Она, шатаясь, подошла к краю сцены и с ужасом посмотрела парню в глаза. Его, казалось, ничто не смущало. Он стоял спокойно, уверенно, улыбался открыто и доброжелательно. Его не настораживали смешки, хотя он их слышал, потому что иногда глазами обегал труппу, но ни одной мышцей лица не выдал своего негодования по этому поводу. Он искренне ей улыбался, протягивая большой букет подсолнухов. Вскоре они полностью скрыли его лицо от Татьяны, тогда она решилась действовать. Девушка сделала твердый шаг к букету, взяла его в обе руки и с силой швырнула на пол. Вадим опешил. Однокурсники уже не сдерживали смеха, как и немногочисленные зрители в зале.

– Зачем ты приперся? Еще с этим дурацким веником из подсолнухов! Я же тебе говорила уже тысячу раз: перестань за мной бегать, как придурок! У тебя нет шансов! И никогда не будет.

К артистизму прибавилась злоба и волнение, поэтому все выглядело очень натурально, хотя параллельно сердце Татьяны обливалось кровью. Она спустила всех собак на несчастные подсолнухи, с усердием топча их ногами. Тут свой выход объявил отец. Он быстро выбежал из своего ряда и за доли секунды оказался возле сцены, встав напротив Вадима.

– Опять этот надоедливый бармен! – воскликнул отец. – Хватит преследовать мою дочь! Это уже смахивает на преступление. Я полицию вызову, если ты от нее не отстанешь!

Его худая фигура в темно-сером костюме с переливами вся дрожала от злости. Он широко расставил ноги, чтобы казаться шире и мощнее, сначала растопырил пальцы на ладонях, а потом сжал их в кулаки. Зрители уже наблюдали с интересом, что будет дальше. Драма разыгрывалась не на шутку. А Татьяна хотела провалиться сквозь землю и, вообще, никогда не существовать на этой планете.

Вадим тоже широко расставил ноги и сжал руки в кулаки. Он всем корпусом повернулся к отцу Татьяны. Лицо его приобрело недоброе выражение. Ноздри расширялись от учащенного дыхания. Было видно, что кровь в нем тоже кипит, но говорить он начал относительно спокойным холодным тоном:

– Здесь вы мне не указ.

– Каков наглец! Я ее отец! И именно я тебе здесь указ! Смотри, сколько неприятностей ты ей доставляешь! Я тебе уже говорил, что не желаю тебя с ней видеть, – театрально, впрочем, как и всегда, высказался отец.

– Мне плевать, чего вы не желаете, – решительно ответил Вадим и взглянул на онемевшую от ужаса происходящего Татьяну, которая прикрыла рот рукой, услышав его дерзкие слова.

В голове у нее промелькнула мысль: «Как можно так разговаривать с папой?». Но Вадим спокойно продолжал:

Мне нравится ваша дочь. И я не отступлю только потому, что вам не нравлюсь я.

– Ты ей не нравишься! – вскричал отец, поставив ударение на последнее слово, вместо второго, растерявшись больше от его самоуверенности, чем от наглости. Получилось истерично. – Очнись! Она ведь сама тебе об этом каждый раз говорит. Что за спектакль ты здесь устроил?

– Спектакль устроили вы. Это ваша стезя. А я всего лишь бармен.

– Куколка, ну, скажи ему в сотый раз! – отец в бессилии развел руками в воздухе, повернувшись к дочери. – Я же тебе говорил с барменами не связываться. Они все тугодумы. Еще и навязчивые.

Кто-то над этим посмеялся, но большая часть как труппы, так и зрителей, взволнованно молчала в ожидании, что ответит на это Татьяна или что вытворит парень. Подружки тоже замерли кто в «охах», кто в «ахах» от этого реалити-шоу. Вадим посмотрел на Татьяну. Взгляд у него был спокойный и неколебимый. С таким можно было чувствовать себя как за каменной стеной. Но Татьяна испугалась этого взгляда. Больше потому, что видела в нем отражение своего желания смотреть туда вечно.

– Уходи, пожалуйста, – тихо сказала она, опустив голову. – Я устала это объяснять.

Несколько секунд, пока Татьяна еще чувствовала на себе его взгляд, в зале стояло сильно заряженное напряжение. Очень тихо по сцене пробежался шепот. Потом послышался тяжелый вздох и приглушенные ковролином одинокие шаги, отдаляющиеся от сцены. Когда Татьяна подняла глаза, Вадим уже проходил последние ряды. Шел он уверенно, своим привычным шагом, не быстро и не медленно. И все это время, пока он не хлопнул дверью, все молчали.

– Чего замерли? Репетиция окончена, – громко сказал их преподаватель, хлопнув в ладоши.

Только тогда все начали расходиться.

Татьяна хотела реветь навзрыд, но толпа вокруг ее останавливала. Горло словно сковала колючая проволока. В памяти эхом еще отдавались равномерные глухие шаги. Лицо продолжало краснеть, наливаясь кровью, а сердце неистово стучать. В гримерке сильно не хватало кислорода, ведь окон там не было. Вентиляции, видимо, тоже. Татьяна схватила свои вещи, сняла пачку и, не переодеваясь, просто накинула плащ сверху, чтобы как можно скорее уйти отсюда. Но подружки остановили ее в проходе.

– Ну, ты даешь Танька! А че не признавалась, что это твой ухажер? – спросила Даша, вталкивая девушку обратно в гримерку. – Ну, вы, конечно, устроили шоу. Ты его специально что ли надоумила букет принести? Чтоб хоть какие-то лавры словить?

Даша осмотрела кругом всех подружек, и они все дружно рассмеялись. Татьяна выдавила из себя слабую усмешку.

– Я, вообще, не знала, что он придет, – тихо врала она, отворачиваясь. – Мне пора, отец ждет.

Она оглядела всех четверых подруг разом, нигде не найдя понимающего взгляда, а только усмехающиеся, и выбежала из душной комнаты. Убегая по длинному коридору к выходу, она еще долго слышала их громкий смех. Слов разобрать уже не могла, но была уверена, что смеялись именно над ней, Вадимом и отцом.

Татьяна так жаждала выбежать из этого здания, но самое неприятное ведь было впереди. Встретив отца, она пожалела, что убежала. Гораздо легче было выслушивать насмешки Даши и остальных, чем разговаривать с отцом. Но этого было не избежать. Ей все равно нужно возвращаться домой, возвращаться к репетиции, возвращаться в привычную жизнь. Ведь ничего и не произошло. Только в душе у нее начало что-то переворачиваться. Она пока не понимала ничего. Просто чувствовала, как ей невыносимо здесь. Везде. Ведь весь ее мир сводился к дороге от академии до дома и обратно. И лишь однажды стоило ей сойти с этого маршрута и заглянуть в первый попавшийся бар, как все закончилось крахом. Раньше в ее жизни была система, была рутина, были стандартные встречи и разговоры, привычные занятия и единственная цель. А теперь ничего не осталось. Все стало сразу чужим, непривычным, ненужным и запутанным. Это ощущение отстраненности Татьяна сравнивала с ощущением призрака человека, лежащего в коме: сознание его цело, но жизнь уже не принадлежит ему, точнее оно не принадлежит жизни, хоть и окончательно связь с миром еще не потеряна.