Куколка (СИ) - Воробей Ирина Леонидовна - Страница 1

У Татьяны выдался тяжелый год. Предыдущие 7 лет тоже были нелегкими, но этот должен стать важной вехой в ее жизни, как, впрочем, любой выпускницы академии балета. Настал черед итоговой аттестации - проверки на профпригодность, которую Татьяна выдерживала с трудом. Больше всего расшатывались нервы. По утрам ныло сердце, в обед страдал желудок, вечером болели ноги. Казалось, вот-вот все должно решиться, но немой вопрос «Что делать дальше?» заставлял замирать душу, ведь никогда раньше ей не приходилось его себе задавать.

День был почти стандартный. Начался он так же, как и все предыдущие дни за все 8 лет, что она училась в академии. Ранний подъем, плотный завтрак, разминка и толкотня в автобусе в час пик до места учебы. Небольшая прогулка под дождем. Кусочек серого неба. Глоток запыленного холодного воздуха. Наконец, монументальные деревянные двери здания-памятника архитектуры. Внутри длинный коридор, полутемный, полусонный, в котором вполне могли завестись и прижиться привидения. Потом большой и светлый зал со спертым воздухом, впитавшим в себя пот тысяч студентов, что тренировались здесь каждый день. А затем тренировки, прыжки, фуэте и многое другое, что изнуряло тело до изнеможения. Опять нужно было демонстрировать легкость и четкость выверенных движений, вновь изнурять тело с целью восхитить чужие взгляды, снова пытаться передать красоту через боль и терпение. Этот день отличался только одной маленькой деталью - наличием экзаменационной комиссии, состоящей из важных людей в театральной сфере, от степени восхищения которых во многом зависела дальнейшая судьба выпускников.

Девушка выглядела уставшей и понурой, но осанку это никак не портило и не могло испортить, словно в позвоночник влили сталь и зафиксировали в идеальном положении, рассчитав совершенный баланс. Она ехала в автобусе, битком набитым такими же уставшими и недовольными жизнью людьми, поэтому в транспорте царила депрессивная атмосфера. Татьяна стояла на просторной площадке, предусмотренной для колясок и пассажиров с ограниченными возможностями, и глядела в запотевшее окно. По стеклу снаружи хлестал небольшой, но очень неприятный дождь, холодный, моросящий и угнетающий. Впрочем, у Татьяны было такое настроение, что ее угнетало все: недовольные и оттого мало красивые лица попутчиков, объемная и еле передвигающаяся в сжатой толпе фигура кондуктора, резкий смешанный запах дезодоранта, пота и алкоголя, несущийся от рядом стоящего мужчины. Бесил даже компьютерный женский голос, объявляющий остановки. Он казался слишком искусственным, неискренне вежливым и ненатурально спокойным для такого неприятного вечера.

Наблюдая за тем, как с обратной стороны стекали мелкие капли, образуя из плоскости стекла неровный шероховатый орнамент, Татьяна вспоминала, как готовилась к своему выступлению на экзамене; как стояла под дверью зала и пыталась усмирить свое сердце, которое в панике выбивалось из грудной клетки перед важнейшим испытанием; как влетали в прыжке перед ней в аудиторию высокая и воздушная Муравьева, затем ловкая и быстрая Даша, потом она, хрупкая и дрожащая.

Их было пять человек, все старые, морщинистые и седые. Лица их, уставшие, без эмоциональные и пустые, сохранили навсегда отпечаток изнуренной и в то же время одухотворенной работы в балете. Все они сидели ровно, смотрели прямо, молча ждали, когда она начнет. Их равнодушные взгляды обжигали ее. Все они были авторитетами в этой сфере, некоторыми из них она восхищалась, тем, какими они были в молодости и как танцевали на главных площадках страны и мира. Но теперь она видела перед собой только старческие лица, морщинистые жилистые руки, покрытые пятнами, обвисшие щеки, впалые глаза. Жизнь потихоньку утекала из них. И почему они должны определять ее судьбу? У каждого из них был такой усталый вид, что, казалось, они и забыли, что такое жить.

Первый прыжок дался несложно, но ноги становились ватными, едва не сломавшись на приземлении. Затем фуэте. Муравьева справилась превосходно. Устремила длинную изящную ногу вверх, обернулась и упорхнула в дальний угол. Сердце Татьяны забилось в такт аплодисментам, которыми разразилась комиссия после Муравьевой. За ней повторила то же самое Даша. Настал черед Татьяны. Она оторвала онемевшую ногу от земли, подтолкнула себя вперед и хотела вспорхнуть как Муравьева, но с грохотом приземлилась на гладкий пол, как неоперившийся цыпленок. Татьяна поймала испуганный взгляд Муравьевой, услышала краем уха, как цокнула губами Даша. Потом взглянула на испещренное морщинами лицо Афанасия Семеновича Прохорова, ректора академии, что сидел в центре комиссии. Уголки кривого рта опустились недовольно вниз на пару миллиметров, но тут же язык облизал бледные губы, и уголки сжались в легком недовольстве. Остальные члены комиссии смотрели на Татьяну как на камень. И она ощущала себя камнем. Отвердевшим от стечения времени, закаленным тяжелыми условиями, неподъемным, но легко разрушимым, если бить в определенную точку, валуном. И эта тяжесть не дала ей совершить один прыжок. Ноги словно обмякли. Боль сковала стопу. Минутная жалость, промелькнувшая в глазах Муравьевой, сковала ее сердце. Но надо было брать себя в руки и продолжать. Она тут же вскочила и в такт музыке поскакала вокруг. Получилось удовлетворительно.

Кондуктор снова направлялась с задней площадки автобуса к передней, расталкивая пассажиров, словно воду в болоте, отчего Татьяне пришлось прижаться к окну. Она чуть ли не уткнулась лицом в грязное стекло, но удержалась за поручень. Со спины ее прижало чье-то высокое тело, приятно пахнущее, на удивление Татьяны. В поручень тут же уперлись две длинные руки, обогнув девушку с обеих сторон. Чей-то подбородок, очевидно, принадлежащий тому же телу, что и руки, удобно расположился в неглубокой выемке Татьяниной кашемировой шляпы и слегка давил на макушку. Она тут же захотела высвободиться из этих непреднамеренных объятий, но парень сделал это раньше. Он оттолкнулся от поручня и вернулся в прежнее свое положение, негромко произнеся поверх шляпы улыбчивое «Простите». О том, что парень улыбался и о том, что это был именно парень, а не старик, Татьяна поняла по тону и тембру его голоса, тоже показавшегося ей приятным.

Поправив шляпу, кашлянув и поежившись от неловкости, девушка скинула усталость с плеч, поведя узкими острыми плечами, которые фигурно выступали сквозь тонкий плащ. Несуществующая женщина объявила следующую остановку, и Татьяна начала готовиться к выходу. Ей предстояло пройти немало испытаний на этом пути, поскольку от выхода ее отделяла добрая дюжина человек, столпившихся на срединной площадке автобуса напротив дверей. Но сначала нужно было, как минимум, выбраться из своего уютного уголка. Татьяна повернулась кругом, придерживая широкополую шляпу, которая норовила слететь с головы при каждом удобном случае, словно дикий жеребец в самом рассвете сил загнанный в узду. Парень, худой и длинный, был одет в обычную серую куртку спортивного стиля из плащевой ткани от дождя и такие же обычные джинсы, темно-синие, с легкими потертостями, но не специально воссозданными дизайнерами, а натуральными, теми самыми, которые образуются, когда одежда занашивается годами. Клочок русых волос на макушке торчал врастопырку, выбиваясь из остальной массы тоже не особо уложенных волос, но хотя бы более-менее примятых к голове. На лице из-под бледной кожи вылезала двухдневная небритость, при этом отдельные волоски были гораздо старше и потому длиннее. В мочке правого уха торчал одинокий плоский металлический круг цвета нержавеющей стали. Татьяна в мгновение ока оценила и осудила его неряшливость и непростительное равнодушие к внешнему виду, но пахло от него приятно, чем-то ментоловым и хвойным. Парень стоял лицом к ней, прижавшись правым боком к поручню и обвив его одной рукой. В другой руке он держал смартфон и что-то читал, улыбаясь. Татьяна одарила парня высокомерным взглядом, хотя с высоты ее небольшого роста трудно было смотреть на эту дылду свысока. Он был не меньше метра девяноста.

– Вы выходите? – почти с претензией спросила девушка, дав ему понять, что нужно уступить.