Контра (СИ) - Гавряев Виталий Витальевич - Страница 45

И вот настал день, когда в парадную дверь городского дома Мусин-Елецких, постучался невзрачный господин. Этот господин был серой, не запоминающийся личностью, несмотря на то, что был одет весьма дорогое платье гражданского служащего. Это было единственной деталью, которую мог запомнить любой человек обративший своё внимание на этого чиновника. Когда дверь отворилась и, смеривший оценивающим взглядом посетителя, мажордом поинтересовался, чего господину надобно, тот слегка притронувшись рукою к полю своей шляпы, еле слышно произнёс:

— Любезный, доложи графу Мусин-Елецкому, что его желает видеть Пётр Акакиевич Самарский, помощник господина Копенштейна. — заметив недоумевающий взгляд слуги, гость поспешно уточнил. — Я, собственно говоря, пришёл к Михаилу Николаевичу. Он меня давно ждёт.

— Хоть я о вашем визите и не предупреждён, но, всё равно проходите и немного подождите. Я о вас доложу.

— Благодарю.

К удивлению мажордома, молодой хозяин посетителю обрадовался и велел немедленно сопроводить того в гостевой зал. И гостя не заставили долго скучать. Молодой господин, до неприличия быстрым шагом ворвался в помещение, правда, вскоре быстро справился со своими эмоциями, и в дальнейшем, вёл себя подобающим образом. Но получившийся конфуз это не сгладило. А так как прислуга, уверена что она, всегда должна быть в курсе всех проблем и переживаний своих хозяев. То и старый управдом не устоял перед искушением, подслушать, о чём будет говорить гость. Стоило ему умело притворить дверь, не до конца, как через минуту, к увлекательному делу подслушивания, присоединилась пышнотелая повариха, последняя пассия любвеобильного мажордома.

Так что, уже этим вечером, вся прислуга, с охами и ахами, ну и соответственно с пусканием жалостливой слезы, слушала историю о невинных страданиях почти неизвестного им молодого господина, графа Мосальского-Вельяминова.

— А этот господин, значит говорит: "Это дело не чистое, — сидя на кровати, в накинутом поверх ночной рубахи старом халате, в окружении собравшихся вокруг неё подруг, вещала вечно румяная повариха, — говорит гость. Ответом на любое наше действие, идёт мощное противодействие. Этих господ прикрывает кто-то из "высоких кругов", иначе следователи не вели бы себя столь нагло".

— Ой, господи, неужто они рукоприкладствуют? — не сдержавшись, "пискнула" молодая, худая служанка.

— Не знаю, может быть и да. Об этом господа ничего не говорили. Слышала что друг нашего Михаила Николаевича, по-прежнему находится под домашним арестом. А вот его слуг, посадили в кутузку и не выпускают, и тоже, держат там безвинно.

— Ой, боженьки, да как же это? Как же тот бедняжка граф живёт, если ему никто не прислуживает. Некому ему ни поесть приготовить, ни постирать?

— Про это не знаю. Об этом ничего не говорили.

— Ой, горе то какое. Ну ладно. А дальше то что?

— Ну слушайте…

А день спустя, Михаил, один, сидя в тильбюри[32], выглядевшим после ремонта почти как новый, неспешно въезжал на территорию нового имения своего друга. К сильному удивлению гостя, на первый взгляд, здесь ничего не говорило о том, что хозяин этой земли находится под арестом. На въезде не стояли вооружённые часовые, в чьи обязанности должно входить изоляция пленника от любых посетителей. По крайней мере, после слов господина Самарского, о том, что его друга оскорбили недоверием и приставили охрану, граф Мусин-Елецкий ожидал увидеть именно такую "картину". В реальности всё выглядело по-другому. Ворота были гостеприимно распахнуты. Дворовая челядь, занимающаяся своими делами, не выглядела затравленной или испуганной и приветствовала неизвестного им барина уважительными поклонами. Возле парадного крыльца, дежурила пара гайдуков, правда в старенькой, но аккуратно ухоженной форме, которые и ответили, дескать, Александр Юрьевич дома, и его уже предупредили о прибывшем госте. Так что, если господин того пожелает, то пусть проходит в гостевые покои, куда его проводит Иван, чернявый холоп, один из встретивших его стражей.

Подтверждением чрезмерной опеки стало появление Александра, одетого как будто на выход в высший свет — по последней светской моде. После того как он вошёл в зал гостиной, и приветливо улыбаясь, поздоровался с другом, то за его спиной появился долговязый околоточный надзиратель, начавший тут же изучающе рассматривать Михаила.

— Я тоже рад тебя видеть, Саша. — на безупречном французском языке, ответил молодой граф. — но что это за чудо топчется за твоею спиною?

— Не обращай на него внимания, — не поддержав товарища, по-русски ответил Александр, — это мой личный сатрап.

— Но как же так? И ты всё это смиренно терпишь? Не узнаю своего друга.

— Да пошли они к чёрту. Делать мне нечего, как только тратить свои нервные клетки. Эти господа опричники, чего-то там хитрят, а мне, до их цирка абсурда, нет никакого дела. От слова совершенно.

— Как это?

— Начну с того, что официально, мне якобы поверили на слово. И говорят мол больше чем уверены в том, что я не буду покидать своё имение. А этих чудо "богатырей", мне выделили только ради защиты моей драгоценной тушки от повторного нападения сбежавших бандитов. Вот, видишь, выдали "витязей", аж целых две штуки. Один отдыхает, другой бдит и наоборот.

— И ты хочешь сказать, что в эту чушь поверил?

— Представь себе, да. Ведь я такой "наивный и доверчивый".

Стоявший возле двери полицейский слышал эту беседу и, судя по нахлынувшему на лицо багрянцу, насмешки господ дворян, "изливавшиеся" в направлении его службы, были ему не приятны. Но он стоически молчал. Видимо получил по этому поводу строгие инструкции.

— Что хочешь со мною делай, но я не верю в твою детскую наивность. — продолжал беседу Михаил.

— И правильно делаешь. Я, например, воспринимаю этих слуг правопорядка, как свои запасные тени. Следуют за мною по пятам и бог с ними, мне от них скрывать нечего.

— И в самом деле, бог с ними. Но я слышал, что у тебя неоднократно производился обыск. Это так?

— Да. Искали какие-то сундуки, в которых, по их словам, лежат украденные деньги. Кто-то им наплёл сказку, мол, я её перехватил и где-то спрятал. Видимо думают что я положил всё это под кровать и благополучно забыл обо всём.

— И как ты к этому относишься?

— Да никак. Хотят, пусть ищут. Если не успокоятся, то я, по осени, готов собрать у своих крестьян все лопаты, и выдать их следователям и их подчинённым, пусть, если пожелают, всю землю перепашут — если это будет для меня бесплатно. Говорят что для землицы, это оче-ень полезно.

— А-ха-ха-ха! Насмешил! Значит, говоришь что полезно? — не выдержав, засмеялся Миша.

— Ну да. И земле, а особо их головам.

— А причём тут головы?

— Ну как? Руки устанут, глядишь, уважаемые господа поймут, что думать надо головой, а не своей пятой точкой.

— Какой такой точкой? Тьфу ты. Что это за точка?

— Ну та, откуда у всех ноги растут.

— У-гу-гу! Умо-ори-ил! Прямо не узнаю тебя! А я, если честно, собирался тебя утешать. А ты, сам всех тут веселишь, да над своими тюремщиками потешаешься. Да Саша. Сильно ты за это лето изменился. Ну, всё, хватит об этом, я собственно к тебе по важному делу приехал.

— А я думал, что просто проведать, да поддержать бедного узника.

— Так одно другому не мешает. Ты уже знаешь, что я, для твоей защиты нанял одного весьма успешного стряпчего?

— Слышал. Но у меня и свой есть.

— Знаю я про это. Но ваш семейный адвокат, больше по торговым делам специализируется, так что, на него большой надежды нет. А Михаил Альбертович, в этих вопросах — как рыба в воде.

— И сколько я тебе за его услуги буду должен?

— Ты желаешь со мною поссориться?

— Нет.

— Тогда, про деньги больше не говорим ни слова. А он, наш господин Копенштейн, выведал следующее. Банда татей и в самом деле была. И скрывались они в соседнем имении, находящемся, кстати, под казённым управлением. Они же, голубчики, ограбили курьерскую карету и нападали на твоих людей. В итоге, то ли с перепою, то ли ещё с чего, но тати меж собою передрались, до массового смертоубийства. Ну а выжившие в этой резне ватажники исчезли, вместе с бандитской казной. И всему этому безобразию есть видаки.