Контра (СИ) - Гавряев Виталий Витальевич - Страница 33

— Деду, а как мне найти туда дорогу?

— Так твой отец, пообещал делать зарубки на стволах. Вот по ним и веди уважаемых гайдуков. Ты отрок, зоркий, мимо меток, точно, не пройдёшь.

Дед, подслеповато щурясь. Посмотрел куда-то вправо, и махнул в том направлении своею крючковатою, высушенною возрастом рукою. Селянин и на самом деле был стар, мало того что был испещрён глубокими морщинами, так ещё белёсые, выцветшие глаза, скорее всего мало чего могли рассмотреть. И было непонятно, как и зачем он сюда пришёл. А быть может, его кто-то специально принёс, как раз для такого случая.

Далее. Понимая, что к болоту лучше идти без коней, гайдуки, без каких-либо команд спешились, стреножили своих скакунов и стали проверять своё снаряжение. Занялись этим нужным делом и Александр, с Протасом, точнее, только дядька — оттеснив воспитанника от "не барского дела". Так и стоял молодой барин, наблюдая за приготовлениями к выдвижению в сторону болота. Только на немой вопрос Петра, подтверждённого еле заметными со стороны жестами: "Кто командует?" — Молодой граф, негромко, но так чтоб услышали все, ответил: "Пётр, в этом походе, назначаю тебя старшим. Я ещё незнаком ни с местностью, ни с людьми, так что, руководи гайдуками сам. А я, покамест, за вами со стороны понаблюдаю. А относительно того, что будем делать дальше. Так доберёмся до места и видно будет". — Десятник, в знак того что всё понял, кивнул, и обратился сразу ко всем: "Все слышали что сказал барин? Так что, Даниил и Семён, остаётесь с конями, Все остальные, проверить оружие, и выдвигаемся за проводником". — Затем поинтересовался у мальчишки: "А тебя хоть как звать то?" — "Егоркой кличут". — "Уж не Марии ли ты сын?" — "Он самый". — "Ну молодца, подрос, повзрослел, аж не узнать. Ну ладно Егор, веди нас, сын Пафнутия".

И вот, все, кроме древнего старика и конюхов, направились в лес. Шли гуськом, след в след. Первым, как и положено проводнику, двигался Егор, за ним Пётр, после рядовые гайдуки, последи них граф, со своим дядькой, замыкал строй Степан Гончар. Несмотря на то, что шли по своим землям, но люди двигались осторожно, стараясь контролировать сразу все направления. Александр не понимал, зачем нужна такая излишняя бдительность, но задавать на эту тему вопросы не желал. Если старший десятник так решил, значит надо. Ему лучше знать, что можно ожидать от местных татей, вдруг на самом деле, нападут на гайдуков, дабы стопроцентно уничтожить их и этим избежать возмездия за содеянное ими зло. Но, предпочтение, Саша отдавал другой своей догадке, что этот "спектакль", разыгрывался именно для него. Видимо холопы, таким образом, пытались нагнать ужас на своего хозяина — проверяли "на вшивость". Так что, графу ничего не оставалось делать, как просто идти, прислушиваясь к непривычным для него, нынешнего, звукам леса. Да с интересом, присущим для беспечных туристов, смотреть на стволы деревьев, на которых часто красовались свежие, не успевшие посереть зарубки.

Однако, очень быстро, по мнению Александра, лес стал меняться. Деревья становились более хилыми, и начинали расти более редко, да и земля становилась всё более сырою и упругою. По разумению Александра, это могло говорить о том, что болото всё ближе и ближе. Что вскоре и подтвердилось, вначале послышались возмущённые голоса. Затем, из этой какофонии, отчётливо выделился горестный плачь нескольких женщин. И как итог, навстречу отряду, из-за не сильно густой кроны недавно упавшего дерева, вышли сразу трое мужиков. Они были всклокочены, перепачканы тиной, в глазах горел безумный блеск, а в руках они держали косы, и прилажены они были к косовищу так, что больше всего походили на оружие, чем на орудие мирного труда. Ими можно было, как колоть, на манер пики, так и рубить вражескую плоть, нанося размашистые удары лезвием. Правда, у последнего, самого коренастого, в руках была не коса, а цеп для молотьбы, на длинной рукояти. Увидев друг друга, люди замерли, бросаться на встречных сразу, или ещё немного подождать. И продолжалась эта немая сцена, несколько секунд, после чего, Егор закричал:

— Дядька Лука, это я Егорка! Вот, значит-ся, гайдуков привёл!

— А, это ты, Егорка? — немного потерянно переспросил мужик, перехвативший косу так, как будто собирался идти в штыковую атаку, и стоявший из этой троицы ближе всех. — Гайдуков говоришь, привёл. А что толку то?

— Как это? Так это, староста меня за ними отсылал.

— Ну и что с того? Всё равно мою кровиночку сгубили. Мою Марфу, Марфушечку, придали лютой смерти. И-ро-о-о-ды треклятые!

Мужичок заканчивал эти причитания на судьбу же более глухим голосом и как-то весь обмяк — как будто выдернули стержень, до того не позволявший ему раскиснуть. Крепкий, бородатый мужик, весь измазанный болотной грязью, уронил своё импровизированное оружие, свалился кулём на сырую землю, и стал колотить её руками, сотрясаясь всем телом от рвущегося из него истерического плача: "А-а-а! Доча-а! Кро-о-виночка моя! А-а-а!…" — Видимо только сейчас он окончательно осознал всю необратимость и горечь постигшей его утраты.

Смотреть на это спокойно было невозможно. И поэтому, все мужчины, первое время стояли как изваяния, кто с сочувствием, а кто и с недоумением, смотря на убитого горем отца. Первым пришёл в себя Пётр. Он, сначала отступил от катающегося по земле мужика, на пару небольших шагов, хоть и без того остановился от него на некотором отдалении, затем, огляделся по сторонам и гаркнул: "Что стоите, рты раззявили?! Что, не видели, как нормального мужика подкосило горе? А ну ка, вот вы, двое, — он указал на двух спутников Луки, — живо подняли его, да бегом, доставьте его к лекарке! Пока у него, от кручины, сердце не разорвалось!"

Александр, всего этого не видел, так как находился от места разыгравшейся трагедии, на достаточном удалении. Да и гайдуки, вместе с дядькой Протасом, не пускали туда барина, пока не убедились что там, ему ничего не грозит. Присматривали, ну прямо как за малым дитём. Даже заслонили собою тогда, когда двое угрюмых селян, тащили мимо них бьющегося в истерике мужика. После этого, Саше пришлось отчитать своих добровольных телохранителей, мол он, не малое дитятко, и не стоит его так усилено опекать. Бойцы и не возражали, только виновато смотрели себе под ноги, все, кроме дядьки. Но всё равно, как только возобновилось движение, вновь возникло ощущение, что "служба местной безопасности", с прежним рвением, если не усерднее, взялась за исполнение своих обязанностей.

Вот и болото, на его берегу столпилось много народу. Все крестьяне стоят полукругом, мужики и бабы, мужчины все поголовно, без головных уборов, какие-то сникшие и подавленные, бабы плачут. Лиц людей не видно, так как все они развёрнуты к тропе спинами. И эта живая, плотная стена, закрывает тех женщин, чьи горестные причитания разносятся по округе.

От такой картины, присмирели даже гайдуки, они тихо подошли поближе, сняли свои головные уборы и замерли, не дойдя до селян нескольких шагов. Да видимо, люди почувствовали присутствие барских потешных служивых, а быть может пристальные взгляды последних, заставили отреагировать на это. Сначала обернулся один сухопарый паренёк, развернулся, суетливо поклонился, и бочком, бочком, сместился в сторону, освобождая гайдукам дорогу. Что побудило обернуться его соседей. Не прошло и трёх минут, как толпа расступилась, открыв взорам ново прибывших, страшную картину.

На берегу лежало несколько покрытых болотной жижей тел. Двое из них, были явно мужскими, и располагались они немного в стороне, и возле них, никто не причитал. А вот возле трёх маленьких трупиков, на коленях, стояли четыре женщины. Нет, не совсем правильно, точнее будет сказать, они упали на грудь убиенных и рыдали, или даже, нечленораздельно выли, горестно. Всё именно так, бабы были не в силах совладать с обрушившимся на них горем и в их стенаниях, уже не осталось ничего человеческого. От издаваемых ими стонов, холодела душа.