Журба
(Повесть о хорошем человеке) - Щербак Владимир Александрович - Страница 18

— Так мы тоже, что ли, опыт будем ставить?

— Что-то вроде этого. — Иван огляделся — место для запуска змея было самым подходящим: кругом просторно, голо, ни деревьев, ни телеграфных столбов. — Держи, — он сунул приятелю змея, а сам стал отходить, разматывая бечевку со щепки. Сопровождающая их ребятня разделилась на две кучки, одна осталась со Шкетом, другая побежала за Журбой; глаза малышей блестели в ожидании чуда. И оно произошло!

— Отпускай! — крикнул Иван, и змей взмыл в воздух, исторгнув у детей вопли восторга. Впрочем, скоро они притихли. Запрокинув головы, завороженно следили за полетом змея. Он легко и свободно парил в высоком чистом небе, то устремлялся куда-то, словно настигая невидимую цель, то почти замирал на месте, медленно кружась. Иногда он делал резкий рывок вниз, и всем казалось, что вот-вот грянет оземь и рассыплется, но, подхваченный воздушным потоком, вновь взмывал и снова плавал в вышине, описывая круги, как птица.

Шкет, забыв о своих насмешках над другом, вспомнившим детство, с которым они, как и их сверстники, так торопились расстаться, теперь с завистью смотрел на Журбу, державшего бечевку. Потом не выдержал, подбежал.

— Дай мне!

Иван перевел взгляд с воздушного змея на приятеля, нетерпеливо топтавшегося возле него — спустился, так сказать, с неба на землю и задумчиво спросил:

— Скажи, Вань, ты когда-нибудь думал, для чего ты родился?

— Как для чего? — опешил Шкет. — Для того, чтобы жить!

Журба кивнул, именно такого ответа он и ждал.

— В общем-то, правильно, но… Понимаешь — только ты не обижайся! — если человек рождается для того, чтобы только жить, то он… животное. Да и то от скотины больше проку: она дает мясо, молоко, шерсть, кожу… А от человека, который просто живет, что останется? Только дети, которые, как и он, будут просто жить. И так далее. Я вот как-то читал рассказ, не помню, как называется и кто написал, о том, как молодожены, обвенчавшись, вышли из церкви и увидели, как мимо идет похоронная процессия. Прошли годы, покойника забыли сначала друзья, потом родственники, сначала дальние, а потом и близкие, и наконец, все. Только однажды один старик сказал своей старухе: «А помнишь, когда мы с тобой венчались, хоронили какого-то человека?» Потом и эти двое умерли, и больше уже никто на земле не вспоминал того покойника…

— К чему ты все это рассказываешь?

— Поэт Константин Бальмонт писал: «Я в мир пришел, чтоб видеть солнце!» Это красиво, но этого мало для человека. Вот Радищев ясно для чего родился, потому что сказал: «Я взглянул окрест себя, и душа моя страданиями человеческими уязвлена стала». Он заступился за бедных и обездоленных, через то сам пострадал. Но люди будут помнить его вечно. Вот и нам надо…

Он замолчал на полуслове, внезапно смутившись. Сунул Шкету моток бечевки.

— Ладно, держи… А я сейчас пошлю змею «письмо». — Иван вынул из кармана какой-то пакетик, прикрепил его к веревке, и тот, подгоняемый ветром, заскользил вверх. Почти добравшись до головы змея, наткнувшись на какое-то препятствие, очевидно, специально сделанный узелок, пакетик раскрылся, и на его месте затрепетал зеленый флажок.

Он был виден далеко вокруг. На него восторженно смотрели дети, с добрыми улыбками — взрослые, и те, кто работал в этот весенний день в поле или на огороде, и те, кто присел на завалинку отдохнуть и покалякать с соседями. Заметили его и в лесу за рекой Сантахезой, которая была естественной границей Спасска…

— Ничего особенного не видать, товарищ командир, — проговорил дядько разбойного вида, обросший почти до глаз черной бородой. — Только вон ребятишки воздушного змея запускают..

— А ну-ка дай я посмотрю. — К мужику подошел и взял у него бинокль тот, кого назвали командиром. Он был в гимнастерке, кепи, бриджах и сапогах. — Интересно, интересно…

— Да чего там интересного! Детская забава…

— Не скажи…

Командира звали Андреем Дмитриевичем Борисовым. Ему было всего двадцать пять, но выглядел он вполне заматеревшим мужиком: налитые плечи, тяжелые большие руки; полевой бинокль в его широких ладонях выглядел театральным. Молодость прочитывалась на его лице, чистом, гладком, тщательно выбритом. Быстрый и одновременно пристальный взгляд зеленых глаз свидетельствовал о знании людей и жизни, об умении мгновенно оценивать ситуацию и принимать единственно правильное решение; красивые тонкие губы, часто складывающееся в усмешку, выдавали некоторую ироничность в его характере.

Обычно парней в таком возрасте на деревне зовут Ваньками да Андрюхами, либо прозвищами, но Борисова величали по имени-отчеству. И не только потому, что он стал командиром первого в Спасском уезде партизанского отряда: в свои двадцать пять он успел многое повидать и пережить.

Деревня Константиновка, основанная на кромке тайги выходцами из Калужской губернии, не славилась богатыми дворами: кто батрачил, оставляя лишь шестой сноп себе, кто ишачил на спасского лесопромышленника Скидельского… Борисов до войны был землекопом, бил колодцы по всей округе. Там он и накачал себе мускулы, расплющил о черенок лопаты ладони, до срока возмужав. Другим его делом была охота — белковал, ходил на кабана и изюбря и в результате основательно постиг таежную науку.

Она, эта наука, пригодилась ему, когда забрили его в пятнадцатом году в солдаты и отправили далеко на запад «сражаться за веру, царя и отечество». Борисова, отменного следопыта и стрелка, определили в разведчики. Воевал он честно и доблестно, за что и получил два «Георгия» и медаль. На фронте Андрей Дмитриевич узнал среди прочего, что «политика» вовсе не бранное слово, как он считал раньше, а умение разбираться, кто есть кто и что есть что в этой треклятой жизни. Вскоре он уже сам наставлял новобранцев на путь истинный, учил их, темных, деревенских, не только военному делу, но и вообще уму-разуму…

В семнадцатом году, когда фронт развалился, Борисов снял с плеч погоны, а с груди кресты и медаль, но награды выбрасывать не стал — честно заработаны — и упрятал в свой солдатский сидор. Туда же уложил запасные портянки, пару гранат, полсотни патронов, буханку хлеба и отправился домой. Полтора месяца добирался до Приморья. Иногда удавалось отвоевать место в переполненных теплушках, но чаще ехал на крышах вагонов и вернулся в родную деревню прокопченный паровозным дымом, исхудавший и оборванный.

Снова рыл колодцы, понемножку отъедался и присматривался к землякам, с раздражением отмечая, что они не шибко-то торопятся стать на путь к новой жизни. Нынешняя жизнь мало чем отличалась от довоенной, дореволюционной: была такой же размеренной и во всем, что не касалось труда, сонной, волнуемой только различными слухами. Все переменилось, когда началась интервенция. В приморцах проснулся дух Минина и Пожарского, возникло народное ополчение, получившее гордое название — Красная гвардия. Один из ее отрядов возглавил Борисов. Когда она потерпела поражение, не все разошлись по домам. Андрей Дмитриевич организовал партизанский отряд, в него записалось всего 15 константиновских мужиков. Через полтора года в нем будет уже триста человек…

Какими они были, партизаны гражданской войны на Дальнем Востоке? Одежда — домотканина, рубахи-косоворотки, кургузые пиджачки, шинели всех воевавших в первую мировую армий, сапоги, часто подвязанные веревочкой, трофейные ботинки с обмотками, а у иных и лапти с онучами. Еда — картошка, хлеб, сало, которые отрывали от своих семей крестьяне-доброхоты, а также таежные дикоросы и дичь, иногда и заграничная жрачка, захваченная у союзничков, а бывало и такое (во время многодневных переходов по тайге, когда кончались патроны и сухари), что варили и ели виноградные листья. Быт — известно, какой в лесу быт: землянки, если база постоянная, шалаши и навесы, если временная, а то и просто костерок под открытым небом, стирка и мытье в холодном горном ручье, а банька в деревне, где стали на постой, — это уже праздник! Оружие — от времен Крымской войны до самого современного, отечественного и иностранного, пулеметы, трехлинейки, берданы, игольчатки, штуцеры, немецкие и австрийские винтовки, японские арисаки обоих выпусков, американские винчестеры, карабины, маузеры, наганы, обрезы, бомбы и гранаты, либо трофейные, либо самоделки — обрезки металлических труб, начиненные динамитом и обрезками железа; патронные гильзы не оставлялись на месте боя, а собирались для новой зарядки…