Дожить до весны - Павлищева Наталья - Страница 7

Женька не понимала: как это можно приехать на танке в город или село, где живут люди, что-то разрушить, обстрелять, убивать людей…

– Зачем?! Разве можно убивать безоружных людей? Как можно бомбить города, где живут те, кто им не сделал ничего плохого?

Вопросы повисали в воздухе, что могли ответить девочке взрослые? Это война…

Ленинградский горком парии решил, что в каждом доме должен быть свой грамотный политорганизатор, чтобы разъяснять положение на фронте и в городе, а также повышать бдительность граждан и крепить противовоздушную защиту дома. Бабушка твердила, что таким организатором непременно должен быть Станислав Павлович, но в горкоме назначили мелкого комсомольского чиновника, жившего во второй парадной. Он очень любил произносить речи, но совершенно не умел что-то организовывать. А еще любил парадные отчеты. Станислав Павлович старался держаться от этого Дмитрия подальше.

Из горкома тот принес тексты нескольких писем поддержки, которые присылали ленинградцам со всех концов необъятной страны. Юра и Женька решили внести свою лепту и предложили переписать тексты и разбросать в почтовые ящики. Выбрали такой:

«Товарищи ленинградцы! Знайте, что в эти грозные дни с вами вся великая Советская страна. С вами героическая Красная Армия и Военно-Морской Флот, с вами рабочие Москвы, Урала, Донбасса, Баку, Киева, Харькова, Днепропетровска, с вами колхозники Украины, Поволжья, Сибири, с вами горцы Кавказа, охотники Заполярья, хлопководы Узбекистана».

Весь вечер Женька, высунув от старания язык, переписывала это обращение на обыкновенные тетрадные листочки, а Юрка, у которого почерк, как говорила бабушка, «хромал на все буквы», раздавал их в бомбоубежище, когда пришло время спускаться туда по тревоге.

К вечеру следующего дня правая рука у Женьки отваливалась, как и у трех ее подружек, – они все переписывали и переписывали обращение. Отправили тексты родным на фронт, чтобы тоже знали, что страна помнит и поддерживает.

От усталости они начали делать ошибки, и Дмитрий категорически потребовал «прекратить безобразие, пока не наказали всех, а если листовки нужны, то их лучше принесут из типографии». Станислав Павлович утверждал, что тексты, написанные детской рукой, воздействуют куда сильней, чем бездушные канцелярские буквы, просто за девочками надо следить, но вскоре махнул рукой и он.

6 СЕНТЯБРЯ, суббота

Отныне каждые два-три дня в эфире звучали слова: «Слушай нас, родная страна! Говорит город Ленина. Говорит Ленинград».

Фашистская артиллерия опять обстреливала город. Ночью завыли сирены. С начала войны это была 129-я воздушная тревога. 128 раз до этого фашистские самолеты пытались нанести удар по Ленинграду. В общей сложности в этих налетах участвовало 4600 самолетов. Но все предыдущие попытки бомбить Ленинград были безуспешными. Еще одна электростанция перестала давать ток Ленинграду – Дубровская. 6 сентября она оказалась в руках врага.

После работы была возможность отдохнуть. В кинотеатрах демонстрировались фильмы, в Театре имени Ленинского комсомола шла пьеса «Очная ставка», в Театре юного зрителя – «Ревизор»…

8 СЕНТЯБРЯ, понедельник

Гитлеровские войска захватили Шлиссельбург. Ленинград оказался в блокаде. К этому дню в нем находилось 2 миллиона 544 тысячи жителей.

И еще одна беда – в 18 часов 55 минут вражеской авиации впервые удалось подвергнуть город массированному налету. Только на Московский район упало 5000 зажигательных бомб. Вспыхнуло 178 пожаров. Один из них – самый большой – охватил деревянные хранилища Бадаевских складов. Огонь полыхал здесь около пяти часов. Сгорело 3 тысячи тонн муки и 2500 тонн сахара[1].

В 22 часа 35 минут налет повторился. Фугасными бомбами было разрушено 12 домов. Повреждена главная водопроводная станция города. Разрушены два резервуара чистой воды и несколько водопроводных линий. С честью выдержал в эту ночь первое боевое испытание аварийно-восстановительный батальон службы «Водоканал». В короткий срок он ликвидировал весьма серьезные повреждения.

В городе много раненых, обожженных. 24 человека погибло[2].

Говорили, что некоторые школы все-таки открылись 1 сентября. Женькина нет, в ней разместили эвакогоспиталь.

Женя повторила уже сказанное раньше:

– Ничего, откроется 8 сентября!

Хотя было ясно, что до восьмого ничего не произойдет.

Но тут все ошиблись, 8 сентября произошло страшное – немцы взяли Шлиссельбург и замкнули кольцо!

Осада! Город в осаде!

Так твердили все вокруг, хотя по радио ничего такого не говорили.

8 сентября стало для Ленинграда знаковым, со знаком минус. В тот день город пережил первую массированную бомбежку, и ленинградцы поняли, что живут в прифронтовом городе. Теперь аэродромы врага совсем рядом, воздушные бои проходили над самим городом, но главное, немецкие самолеты легче прорывались и сбрасывали свой смертоносный груз, в том числе на жилые кварталы.

По сигналу воздушной тревоги Женька вместе с бабушкой, Станиславом Павловичем и всеми Егоровыми спустились в бомбоубежище. Женя и Юрка предусмотрительно прихватили по книге, хотя свет в подвале плохой. Станислав Павлович предложил не портить глаза при таком освещении, а лучше послушать его рассказ.

Вокруг немедленно собрались все дети, поскольку рассказывал он прекрасно. На сей раз он решил поведать о Батыевом нашествии. Даже те, кто уже изучил этот материал в школе, слушали, затаив дыхание. Такие уроки Станислав Павлович старался проводить каждый раз и до того, и после, это хороший способ отвлечь детей от происходившего наверху.

А там творилось черт-те что! Буханье зениток, вой снарядов, грохот взрывов, какой-то треск, крики… Дрожали стены их, казалось, вечного дома. Если уж толстые стены, на подоконниках которых мог с удобством сидеть человек, дрожат, то какой же силы удары?

Женьке стало по-настоящему страшно. Не только ей, от ужаса глаза округлились у многих и детей, и взрослых. Это позже ленинградцы научились относиться ко всему спокойней, даже не спускались в бомбоубежища, а в сентябре еще дрожали от каждого взрыва. Первые походы в бомбоубежище вообще были сплошным кошмаром. Оказалось, что тренировка – это одно, а жизнь совсем иное. Когда жильцы всех квартир с детьми, котами, чемоданами, узлами попытались спуститься вниз, подгоняемые воем сирен и разрывами снарядов, парадной лестницы оказалось мало. Кто-то что-то уронил, кто-то упал сам, начались настоящая давка и паника. Потребовался зычный голос Станислава Павловича, чтобы перекричать мечущуюся толпу. К сентябрю и число жильцов в доме уменьшилось, и действовать стали слаженно, давок уже не было.

В тот день самое страшное увидели, когда после отбоя воздушной тревоги вышли наверх. Полнеба над Ленинградом заволокло каким-то черным дымом с юга.

– Бабушка, что это?!

Ответила не Ирина Андреевна, а какой-то мужчина, более осведомленный:

– Бадаевские склады разбомбили…

Даже если бы он сказал, что разбомбили Римский Колизей, Женька поняла не больше. Но взрослые стали задавать вопросы:

– Там что, лаки и краски?

– Нет, там продукты. То ли еще будет…

– То есть это вот продукты горят? – почему-то шепотом переспросила соседка с третьего этажа.

– Мука и сахар. Потому дым такой черный.

Эту страшную картину – черный дым над городом – запомнили все ленинградцы. Потом пожаром на Бадаевских складах объяснили нехватку продовольствия в городе и блокадный голод, хотя ясно, что там не было столько продуктов, чтобы Ленинград мог прожить хотя бы одну зиму.

– Значит, будет голод, – четко, почти по слогам произнес дворник Петрович и сам испугался своей откровенности. Разве можно такое говорить вслух? Обвинят ведь в распространении панических слухов и отправят куда похуже.