Короткий миг удачи
(Повести, рассказы) - Кузьмин Николай Павлович - Страница 66

— Пошли, — задушевным голосом сказал Семен, и они, но разнимая рук, не поправляя пиджаков, побрели, толкаясь, к стенке, где расторопный официант, завидя их, принялся быстро прибирать освободившийся столик.

— А ты хорош… Хорош… — взволнованно говорил Красильников, не переставая поражаться переменам в Семене и все же узнавая его. — Даже не думал…

Чтобы не мешать официанту, Семен отодвинулся от столика и, довольный, улыбающийся, показал, что разговор потом будет, настоящий разговор, а сейчас пусть сначала приготовят все. Он не знал, куда девать из рук трубу, и, казалось, немного стеснялся. Смущала и гостя Семенова труба, небольшая сверкающая штучка, которой бывший разведчик зарабатывал на жизнь. Красильников сейчас особенно вспомнил, как много говорили они на фронте о будущем, — они тогда устали от войны и тосковали по мирной жизни как зерна по земле, и Семен во сне, бывало, видел свой обязательный инженерный диплом. Он и под огнем тогда боялся и полз все к тому же, о чем мечталось, а приполз, выходит, к этому вот… к трубе. «Но, видно, завлекательней и выгодней труба-то, — подумал быстро Красильников, все больше замечая, как стесняется своего инструмента старый фронтовой товарищ. — Иначе бы чего?.. Уж Семен своей выгоды не упустил бы».

Выручил Семена высокий щеголеватый парень с узким интеллигентным лицом, тоже черно-белый, как все из оркестра.

— Сеня, мы, однако, без тебя, — сказал он, непринужденно приблизившись.

— Да, ребятки, — согласился Семен, отдавая ему трубу и с облегчением придвигаясь к столику. — У меня сегодня ситуация — друг. Фронтовой друг.

Парень понимающе улыбнулся.

— Сегодня заказов будет — навалом. Командировочные.

— Валяйте! — отпустил его Семен.

Красильников, сцепив перед собой пальцы, с интересом рассматривал гудящий, утонувший в дыму зал, но когда появился ловкий официант с нагруженным подносом и принялся быстро, изящно загромождать стол, он руки убрал и попробовал помочь, однако официант необидно и мягко отстранил его, а Семен, засмеявшись, проговорил:

— Сиди. Не твое дело.

Во рту Семена, когда он улыбался или говорил, сверкали сбоку нарядные драгоценные зубы, и, кажется, сияние их придавало его лицу что-то новое, неузнаваемое. Однако Красильников еще не присмотрелся как следует, не решил для себя.

— Твое дело пить сегодня, — говорил Семен, дождавшись, пока управился официант, и принимаясь сам хозяйничать за столом. — Ну, так сколько это выходит?

— Не виделись-то? — догадался Красильников, принимая налитую рюмку. — Да лет девятнадцать, однако… или нет, все двадцать!

— Вот это да! — И Семен пальцем помаячил, чтобы гость держал рюмку, не ставил на стол. — А ты хороший сезон выбрал. Народу меньше, да и публика посолидней.

— Выбрал! — рассмеялся Красильников, примеряясь к рюмке. — Как дали.

— Выбирать еще не дорос? Но в чинах? Ну, да все равно.

Приподняв рюмку, он замолк, посуровел, близко глянул в самые зрачки. Чокнулись, помолчали. И кажется, одно и то же давнее событие возникло в памяти того и другого.

Удрученно заморгав глазами, Семен вздохнул и коротким заученным движением опрокинул рюмку в рот. Выпил и Красильников, но неторопливо, как человек не часто позволяющий себе такое развлечение. Отставив рюмку, сморщился, затыкал вилкой в присыпанные ломтики лимона.

— Ч-черт!

Семен, тоже морщась, тут же налил по второй.

Близко рассматривая поздоровевшую руку Семена с бутылкой, Красильников увидел багровое уродливое пятно, как от ожога, и вспомнил, что на том месте была когда-то не совсем приличная татуировка. Он обрадовался, что есть с чего зацепиться за воспоминания.

— Свел?

Семен, закуривая, зачем-то подмигнул и небрежно махнул рукой:

— Ну ее! Дурость!

Расстегнул пиджак, устроил локти на столе и дымил, щурился, смотрел на Красильникова веселыми глазами. Ни у кого пока не хватало умения затеять большой обстоятельный разговор. Выпито еще мало, что ли?

Неожиданно загремел, покрывая гам, оркестр, и Красильников, очень довольный, что не надо мучиться от молчания, стал смотреть на далекую эстраду. Больше всех его заинтересовал Олег, Олежка, Пашкин сын, на своей ненадежной табуреточке. Казалось, бес какой-то сидел в парнишке, не иначе, — до того гибко и ловко вихлялся он телом, плечами, головой, не говоря уже о руках, успевая бить, греметь, глушить тарелки, еще в какие-то моменты подкидывать и ловить палочки и в то же время не следить за собою напряженно, а сиять, завораживать подвыпивший зал молодой сверкающей улыбкой. Такого проворства Красильников в нем не подозревал. «В кого бы?» — подумал он. Павел, тот, правда, ловкий был, ничего не скажешь, но только здоровенный в плечищах, — разведчик природный, лучший разведчик в дивизии. На такую табуреточку его и не усадить бы… «Тоже, видать, искусство», — с уважением думал Красильников, наблюдая, с каким упоением вихляется Олежка, а когда оркестр так же неожиданно, как и начал, оборвал свое громыхание, у него было готово что сказать скучающему над рюмкой Семену.

— А парень-то… любит тебя, — и ласково кивнул в сторону эстрады.

Семен усмехнулся и неопределенно пожал плечами:

— Вместо отца, можно сказать…

Квелый он какой-то становился, будто и не рад был, что встретились. Или прошла уже первая-то радость?

— С Розой у вас что? — решился напрямик спросить Красильников.

— А!.. — сморщился Семен. — На дверях читал? Вот всю войну ей и стучали. И орали. Да и после войны… Чего говорить!

— Трудно было бабе, — заступился Красильников, помня о большой, но дружной квартире, а главное, что память о Павле соблюдается там свято.

— А кому легко? — рассердился Семен. — Тебе легко? Мне? Кому, скажи, легко?

Он отворачивался и в гневе теребил давивший шею галстучек. Красильников пожалел, что начал этот неприятный разговор.

— Ну, а дядя Леня?

И снова как о пропащем человеке махнул рукой Семен.

— Алкаш… Во! — поскучал по рюмке. — Все отдаст. Хотя помогал ей, кажется… Да ну его!

Неожиданно, как и в прошлый раз загремел вдалеке от столика оркестр, совсем загустел табачный чад, расстроенный Семен кинул в рот вторую рюмку и с омерзением затряс головой. Закусив и прогнав слезу, он вспомнил о госте и помаячил ему пальцем, чтоб не отставал, освобождал посуду.

Красильников, раздумывая, вращал на скатерти полную, с краями налитую рюмку.

— Розка о тебе… просто сказки рассказывает! — почти прокричал Семен, напрягая короткую шею. Он наклонился, чтобы лучше было слышно. — Ты по скольку посылал-то ей? Говорит, большой, наверное, пост занимает.

Красильников, не отвечая, вяло скривился. Кому какое дело, что у него за пост? Сколько мог, столько и посылал. Если жена в командировке да удастся сэкономить — побольше пошлешь. Не удастся — и совсем ничего не пошлешь. Всяко…

— Обижается она на тебя, — сказал он, неожиданно узнавая напряженную шею Семена. Многое изменилось в нынешнем трубаче с тех давних пор, но вот шея, жилистая шея, когда он придвигался и, заглядывая в глаза, напрягал голос, осталась прежней. И — глаза, пожалуй. Точно те же глаза…

— Кто? — живо изумился Семен и, нагнувшись к столику, перекрикивал оркестр. — Розка? Знаю. Дура. Ничего не понимает. Не хочет понимать!

Он кричал и багровел от натуги, голос его доносился, как сквозь разрывы.

— Из-за парня? — тоже пригнувшись, громко спросил Красильников.

— Да из-за всего! Куриная башка. Баба! Не понимает главного. Охота ей, чтоб он с портфельчиком ходил. Стипендию зарабатывал.

— Так и что? — кричал и пригибался Красильников. — Пускай!

Семен рассердился и руки-плечи вздел.

— А жить? У нас вон буфетчик, — и пальцем за спину, — тоже институт кончал. А знаешь, сколько дал, чтобы устроиться? Не поверишь!.. — Голос его сорвался, он отхлебнул из фужера. — И саксофонист у меня, сейчас подходил, университетский диплом. Можешь сам спросить!.. Сам, говорю, спросишь!

Красильников умолк, откинулся и долго в задумчивости покачивал головой.