Цветы Эльби
(Рассказы, сказки, легенды) - Юхма Михаил Николаевич - Страница 18

Увижу живописное место: речку, заросшую ивами, уголок леса — и сразу тянусь за карандашом. Иногда по памяти рисую портрет своей невесты. Она мне кажется самой красивой на свете, самой доброй, ласковой и приветливой. Ее улыбка вдохновляет меня, а доверчивые глаза требуют, чтобы я был честным, правдивым.

Ее портретов у меня накопилось множество, но все — неудачные. В жизни она куда лучше. Но сегодня, мне кажется, портрет удался. Я смотрю в ее глаза, они синие-синие. И как будто говорят мне: «Когда же ты вернешься? Я скучаю…»

Открываю дверь, и в комнату вошел дед Ендимер. Да, я совсем забыл: вчера мы с ним договорились написать письмо внучке, что уехала по комсомольской путевке в Сибирь, на стройку.

Старик поздоровался, присел к столу. Я не успел убрать рисунок, дед заметил его — о, это глазастый дед — и улыбнулся:

— С фотокарточки срисовал?

— Нет, мучи, по памяти.

— Вот как? — удивился старик. — Значит, как Ямансар?

Я пожал плечами. Второй раз слышу это имя. Однажды был на этюдах в заволжском лесу. Места великолепные, и мне захотелось нарисовать в гуще можжевельника лицо невесты, чтобы оно чуть проступало среди ветвей. Увлекшись, не заметил, как ко мне подошел пожилой человек.

— Рисуете? — Я сразу узнал его и, по правде сказать, растерялся. Это был известный чувашский художник. — Неплохо, неплохо, а где же натура? Наверное, пошла цветы собирать?

— Нет, — ответил я, — в Москве она. В аспирантуре. Я так, по памяти.

— Ах, по памяти? Ну, что ж, можно вас поздравить, совсем, как Ямансар.

Тогда мне неловко было переспросить, кто такой Ямансар, но деда я не стеснялся:

— Он что, тоже художник, этот Ямансар?

Ендимер поморщился.

— Художник… Это сейчас так говорят. Он был пахчасем, знаменитым садовником… Да, он умел выращивать цветы. Это было так давно, что о нем знают только очень старые люди. Да и то со слов своих прадедов… Его смерть помирила здешних чувашей и татар. Послушай, если желаешь, а потом напишем письмо внучке. Время терпит…

…Жил да был в старые времена сын чуваша-землепашца Ямансар. Отец его умер рано, мальчика вырастила мать.

Был он красив, пел, как иволга, а еще умел разводить цветы. Потому и стали звать его люди Ямансар-пахчась. Деревня, в которой они с матерью жили, находилась на берегу реки Булы, рядом со старинным татарским селом.

Чуваши с татарами частенько ссорились, порой и до драки доходило: одни молились многочисленным богам, а другие — аллаху. У чувашей всеми делами в деревне заправляли йомзи и жрецы, а у татар — муллы. Это они натравливали одно село на другое, это они говорили: «Наша вера правильная, а кто в нашего бога не верит, будет проклят».

Особенно враждовали в дни религиозных праздников. Бывало, вспыхнет ссора из-за пустяка, а попы и рады — примутся раздувать ее, точно костер из сырого валежника — дым глаза ест.

Старики своих мулл и мачаваров поддерживали, а молодежь ссориться не хотела. Ей погулять бы, повеселиться, вместе провести агатуй[23] да приглядеть на празднике невесту.

В тот год весна была ранней. Уже в начале Пуша[24]вешние воды умыли землю. А вскоре закончилась весенняя страда. В честь праздника задымили на пашне котлы с ага-пати — полевой кашей, заиграли гусли, шыбыры, созывая людей. Люди из окрестных сел по обычаю сходились за рекой, на равнине, что лежала меж чувашским и татарским селеньями.

Агатуй, как всегда, начался с ирдэжю — состязания певцов. Один за другим выступали признанные певцы. Подошла очередь Ямансара.

— Поднимусь я над облаками, — запел юноша, — чтобы взглянуть с высоты на землю и увидеть село, где живет моя милая. Стану я ветром резвым, быстрокрылым, поцелую ее шею лебединую, ее глаза, без которых я сам точно слепец… Стану я солнцем веселым, — буду улыбаться ей с утра до заката, греть ее своим теплом. А еще я стать хочу луною и проплыть над домом любимой, заглянуть к ней в окно, может быть, она мне улыбнется во сне. Или стану я полевым цветком, пусть сорвет меня она поутру на росистом лугу.

Хорошо пел пахчась Ямансар, с душой. Легко брал самые высокие ноты. И заметили люди, поглядывает Ямансар в ту сторону, где в кругу подружек улыбается тонкая темнобровая Алтынсес — дочь татарского муллы.

Алтынсес знала, что чувашский юноша давно в нее влюблен и ей посвящает свои песни. Было приятно, что пахчась Ямансар, которого уважают все чуваши, любит ее. Но до сегодняшнего дня сердце ее было свободно. А вот сейчас оно затрепетало.

Захотелось сказать певцу что-то ласковое. Подошла к нему вместе с подружками.

— Ты поешь так, — сказала Алтынсес, — что сердце замирает, и хочется ему выпрыгнуть из груди и улететь высоко в небо вместе с твоей песней.

— За это я тебя должен благодарить, — ответил Ямансар. — Это ты вдохновляешь меня, Алтынсес.

После этого агатуя Ямансар и Алтынсес стали тайно встречаться, потому что строги были мусульманские законы и сурово осуждали тех, кто нарушал их.

Девушка и юноша полюбили друг друга. Посоветовали друзья Ямансару послать сватов к отцу Алтынсес, самых уважаемых жителей деревни.

Пахчась Ямансар согласился.

— Хоть и поклоняемся мы разным богам, — начали сваты, придя к мулле Карабаю, — но бессильны перед любовью, перед единым богом, которого мы называем Юрату, и твои родичи — Ярату. Наша община знает, что пахчасю Ямансару приглянулась твоя дочь Алтынсес, о достопочтенный мулла. И твоя дочь любит Ямансара. Просим назначить калым за нее, который обязуемся внести немедленно.

Молча слушал мулла Карабай речь чувашских шурсухалов. Только глаза его беспокойно бегали, лицо от волнения стало подергиваться.

— Наш бог, великий аллах, — сказал мулла, — велит нам быть сильнее наших чувств. И он покарает всякого, кто нарушит его волю, породнится с неверным.

Ни с чем ушли чувашские сваты.

А мулла Карабай тем временем задумал выдать свою дочь за старого бая, который давно сватался к Алтынсес.

Слезами горючими обливалась девушка у ног отца, всемогущим аллахом заклинала не отдавать ее постылому баю. Но что девичьи слезы для Карабая! Богатый калым да имя доброго правоверного ему дороже. Не понял он отчаянья Алтынсес, не знал жалости. Но не тут-то было. Девушку держали взаперти, и отец зорко охранял ее.

Наступил день свадьбы Алтынсес. Подруги одели ее в свадебный наряд, а когда пришел за ней жених, побежали смотреть на старого бая. Только одна, самая близкая подруга осталась. Ей-то и сказала Алтынсес:

— Ямансар обещал мне вырастить цветы, которые будут улыбаться солнцу и закрываться, когда солнце уйдет на покой. Скажи ему, Алтынсес просила вырастить такой цветок, который в непогоду будет плакать живыми слезами, напоминая людям о загубленных ими жизнях. Скажи, Алтынсес любила его одного и вечно будет любить, никогда не будет принадлежать другому. Передай ему этот платок. А теперь оставь меня одну.

— Я боюсь, — промолвила подруга, — боюсь за тебя, тусым. Я что-то недоброе предчувствую…

— Нет, нет, ступай, я хочу остаться одна.

А когда люди старого бая навеселе ввалились в девичью комнату, сердце Алтынсес уже не билось.

Похоронили Алтынсес на другой день.

Мулла Карабай старался держаться бодро. Но было видно — смерть дочери сломила его. Впервые он словно не замечал, что неверные присутствуют на похоронах.

Но вот все ушли. Остался на кладбище один Ямансар.

Подруга Алтынсес успела шепнуть ему последние слова любимой и передать ее подарок — платочек.

— Я выполню твою волю, Алтынсес, — тихо сказал Ямансар. — Клянусь тебе!

В тот же день явился он к мулле Карабаю и сказал, что хочет посадить цветы на могиле.

— Зачем тебе это? — спросил мулла.

— Я любил Алтынсес и хочу оставить добрую память о ней и о нашей любви.

— Хорошо, — кивнул Карабай.

Старики татары, узнав, что неверный будет ходить на их кладбище, взбунтовались. Еле уговорил их Ямансар.