У дикарей
(Рассказы. Совр. орф.) - Носилов Константин Дмитриевич - Страница 1

Константин Носилов

У ДИКАРЕЙ

Рассказы

НА ШАРАПОВЫХ КОШКАХ

Это было в последнее мое путешествие по Карскому морю.

Я тихонько пробирался из Мутного залива к Шараповым Кошкам на маленькой самоедской шлюпке, какие только и делают они для промыслов в этом море. Расстояние было что-то около 60 верст, и, признаться сказать, было жутко пускаться в такое далекое плавание.

Но день был такой тихий, и как-то невольна хотелось попытать счастья.

Нас было трое в этой шлюпке и пара собак. Собаки, казалось, были совершенно лишними; но уж так созданы самоеды, что они никогда не расстаются, даже в море, с своими друзьями-собаками.

Впрочем, на Шараповых Кошках может встретиться белый медведь и представиться редкая охота, которая без собак ровно никакого интереса не представляет. И умные псы, казалось, даже предчувствовали это еще на берегу: как только мы уложили свои ружья, они вскочили в шлюпку и быстро и ловко устроились на самом ее носу.

Как этим псам, так и их счастливым хозяевам море было совершенно нестрашно: они равнодушно оттолкнулись от берега, взяли свои весла и выгреблись на простор залива; а как только набежал первый ветер, поставили мачту, развернули парус, как настоящие спортсмены.

Не спеша были вынуты из-за пазух трубки, не спеша были набиты табаком, и в чистом воздухе моря до меня донесся запах махорки. Самоеды торжествовали; легкий ветер легко нес шлюпку по желательному направлению, и начались их радушные, довольные разговоры.

Эти дикари — те же путешественники-исследователи: вся их жизнь проходит в таких рискованных поездках; их любимое привычное дело заключается в подобных розысках нового и неизвестного, вместе с удалой охотою, промыслом, вместе с тем, что только и красит их бродячую жизнь.

Кроме того, это лучшие проводники нашего Севера, и, кажется, скажи им завтра, что вы отправляетесь к Северному полюсу, они и тут не отстанут от вас, даже не подумав об опасности, лишениях и семье.

Выходим из Мутного залива в открытое море; оно сегодня немного волнуется, но парус шлюпки прекрасно поддерживает ее на высоких волнах, осторожно спускает ее в пропасти и словно перышко поднимает снова на высокий, грозно накатывающийся взводень. И только порой, вследствие полного равнодушия к этим волнам нашего смелого кормщика, на борт шлюпки вдруг набежит бойкая волна, поднимется над ней на секунду с шипящею пеною, словно только заглянет туда, чтобы в следующий же момент остаться за бортом. Да еще немного жутко становится, когда наша шлюпка, накренившись на бок от небольшого набежавшего шквала, вдруг словно осядет, в водную пучину, скатится с крупной волны, зароется на секунду-другую в эту синюю пропасть; но смело, быстро, во-время вдруг выпрямится, подхватит ее парусом, и она поднимется из пропасти, словно гордясь, что несет на себе человека.

Боязнь живо пропадает у вас; вам нравится даже такое захватывающее дух ныряние между высокими, пологими морскими волнами, и вы гордитесь этой шлюпкой, готовы плыть на ней весь день, управляемой умелою рукою человека.

Вам не страшно даже тогда, когда вдруг, словно шутя, заглянет к вам в самую шлюпку какая-нибудь шаловливая волна и брызнет вам в лицо и в колена, словно заигрывая с вами своими солеными брызгами.

Недовольно поворачиваются на море только псы, когда их особенно обдаст солеными брызгами, и им приходится потом долго облизывать свой пушистый костюм, приводя его в порядок.

Но через какой-нибудь час плавания мы выходим за мыс; волнение сразу стихает; на воде попадаются первые одинокие льдинки — вестницы морского льда, — и вдали показывается темный занавес тумана.

Самоеды говорят, что скоро будут льды, и даже оживают при их появлении, предвкушая охоту.

Еще немного времени, и мы незаметно входим в область льдов, которые нас теперь окружают со всех сторон.

Совсем другая картина. Совсем другое плавание. Совсем другая обстановка.

Кажется, что вы не в море, а у берега, кажется, что вы плывете, пробираетесь на шлюпке какими-то проливами, озерами, полыньями, с белыми ледяными берегами, что вы в каком-то лабиринте словно неподвижных льдов, на совершенно гладкой поверхности тихой воды, с островками из льдов на ней, в той красивой, разнообразной, оригинальной обстановке полярного моря, которую только и можно встретить в этих северных широтах.

Вы плывете и забываете, что вы в море; вы плывете и любуетесь этими отдельными белыми причудливыми льдинками, с отражением в темной воде; вы плывете и не можете насмотреться на отражение этих льдин, на формы их, на игру их изломов при свете яркого солнышка; вы плывете и созерцаете все эти нежные краски, которые вам хочется перенести на фотографическую пластинку.

Как хороши эти высокие льдины! Как аквамарин, изумруд в изломах своих, причудливые, красивые, оригинальные, звенящие при сталкивании! Как хороши эти открытые полыньи, с отблеском солнца, раздробившегося на тысячи искр! Как хороши эти белые берега, неподвижные, с блестящими озерками стоячей, тихой воды, на которых бьется, гудит голосами своими, поднимается и перелетает при виде вас разная морская птица. Чайки — крикливые, белые, верткие на лету; бойкие нырки, зачем-то плавающие на этих ледяных озерах, что-то промышляющие там; белые, с длинными красивыми перьями в хвосте, ледяные аллейки…

Местами тут же тюлень, — жирный, ленивый тюлень, распластавшийся на теплом солнышке, греющий спину пятнистую свою, выворотивший брюшко свое серебристое, и даже похлопывающий по нему своими ластами в истоме неги.

Милая картина полярной природы! Вы спокойно наблюдаете ее минутами в сильный бинокль, близко подкрадываетесь к спящему животному, вам хотелось бы схватиться даже за ружье, если бы только впереди не дальняя дорога.

Как хороши морские полыньи, — темные, неподвижные среди неподвижных, белых, снежных берегов, отливающих на солнце! Вода — как темное зеркало. Берега — как белая рамка. И на этом темном, неподвижном зеркале, только нарушаемом нашими веслами, то тут, то там неожиданно — голова тюленя. Расходятся темные водяные круги; нам видны черные, любопытные, большие глаза животного; оно подплывает порою к самой нашей шлюпке, теперь остановившейся; показывается у самого нашего борта и вдруг кувыркается, обдавая нас брызгами и показывая нам круглую, гладкую спину.

Но мы стоим, зная привычки этого любопытного морского животного, тихонько постукиваем веслами о борт нашей шлюпки, посвистываем, застыв неподвижно на месте. И голова тюленя снова перед нами на поверхности воды; она поднимается, высовывается сначала осторожно, потом смелее и смелее показывается вся. Потом тюлень становится вертикально и показывает свою серую пышную грудь, затем плывет, сердито отдувая усы, как бы с намерением драться за то, что мы нарушили тишину этой полыньи, и снова шумно опускается в свои родные воды, рядом с бортом нашей шлюпки.

А сколько птицы морской носится над нами в воздухе, сколько криков, говора милого, непонятного в этой тишине полярной природы, сколько звуков и шелеста крыльев!

Как очаровательны эти белые аллейки, с белоснежным оперением, с хорошенькими головками уточек, с красивыми движениями смирной птички. Они нисколько не боятся человека, — подпускают его на самое близкое расстояние, позволяют рассматривать себя минуту времени, и только тогда, сами рассмотрев человека, шумно поднимаются с тихой воды, оглашая воздух звонкими голосами.

«Аллы, аллы, аллы», — словно приветствуют они нас; и эти странные крики тают в тихом воздухе. «Аллы, аллы, аллы» — долго еще слышится вдалеке, словно разнося весть о появлении человека.