Проклятие древних жилищ
(Романы, рассказы) - Рэй Жан - Страница 76

Это был коттедж, пустой и безлюдный, как этот вагон. Я уселся в единственное кресло-качалку на террасе.

Солнце освещало край дороги, где виднелось что-то яблочно-зеленого цвета, и это что-то двигалось, и его яркий цвет переливался, как шелковая ткань.

Это что-то подошло к креслу-качалке, коснулось моего плеча и сказало:

— Наконец здесь есть кто-то, и я довольно, что кто-то сидит на подушке.

— На этом кресле-качалке нет подушки, — твердо возразил я, — и я не хочу, чтобы через несколько мгновений, когда убедитесь, что подушки нет, вы обвинили меня в ее краже. — Тогда, — сказало что-то, — встаньте…

И рука стала более твердой, чем я ожидал от призрака, сотканного из светлого цвета и шелковых переливов. Кресло-качалка опрокинулось, и я упал на пол. Коттедж подпрыгнул в небо, а солнце забилось под дорогу, как школьник под скамью.

Так завершилось мое сновидение, а я проснулся в руках бобби, который тащил меня, как бродягу, в полицейское отделение Р-2 Ротерхайта-Коммнос. Маленькое и противное отделение, более поганого я в жизни не видел… Помещение освещалось подвесной керосиновой лампой с двойным плоским фитилем. Комнату наполняли мятущиеся тени.

Сержант, который затачивал карандаш с хрупким толстым синим грифелем, поднял глаза, когда я вошел, и кивнул.

— Он спал на подушке, не так ли, Бейтс? — спросил он полицейского, который вцепился мне в запястье. — Я весьма доволен и благодарю вас.

— Какой смысл это делать, — оскорбленно заявил я, — задержание, которое не поможет продвижению по службе. Неужели правительство вам платит хорошие деньги, чтобы хватать бедняг, вроде меня, мешая им поспать хоть часок в спокойствии и не под открытым небом?

Сержант вновь кивнул и повторил:

— Я весьма доволен.

Он изучил меня, как конского барышника, продающего лошадь на рынке.

— У него хорошие мускулы, и он вроде чуть-чуть цивилизован. Думаю, могу угостить его чаем и предложить трубку.

— Чай и трубку?! — воскликнул я. — Укажите мне немедленно адрес вашего отделения, чтобы меня каждый вечер хватали, когда я сплю в вагоне на Саррей-Джанкшн.

— Хватит этой ночи, — заявил сержант, — однако я обязан потребовать от вас документы.

Он пробежал их и стал более благожелательным.

— Вы — моряк, — пробормотал он, — и вижу, что вы офицер! Да, да, времена тяжелы для всех, но я доволен, весьма доволен. Можете обещать мне, что не станете убегать? Я угощу вас сэндвичем, сыром и яблоком, разрешу читать газеты и иллюстрированные журналы.

В комнате стояло кресло, немного похожее на кресло на террасе коттеджа, увиденного во сне, но оно не было качалкой. Я с наслаждением погрузился в него.

— Бейтс, ваше дежурство заканчивается через четверть часа, — сержант повернулся к полицейскому, который задержал меня, — я пойду на кухню, подогрею чай и сделаю сэндвич, а вы пока побудьте в компании с мистером офицером.

Бобби заворчал. Я остался наедине с ним.

— Он немного чокнутый, ваш начальник, — сказал я.

— Нет, — ответил он.

— Ладно, мне все равно, мне здесь очень хорошо, — сказал я. — А где трубка?

Бейтс открыл ящик и достал трубку из красной глины, набил ее крупно нарезанным табаком и передал мне.

Я подмигнул, сказав, что дом мне нравится. Пока я выпускал первые клубы дыма, полицейский с недоумением смотрел на меня.

— Мне кажется, — вдруг сказал он, — что, несмотря на вашу нищету, вы настоящий джентльмен. Я хочу вам кое-что доверить, сэр, если вы не станете рассказывать об этом каждому встречному-поперечному, когда выйдете отсюда. Не стоит давать обещание. Я достаточно хорошо разбираюсь в людях. Уверен, что вы будете молчать. Кроме того, я могу быть вам полезен, мой шурин занимает хорошую должность в Харбор-оффис. Сержант Кинс, которого вы только что видели, человек превосходный…

— Это сразу видно, — энергично поддакнул я.

— Подождите… Вы слыхали о Джеке-Ливерпульце?

— Что? Об убийце, жутком насильнике? Кажется, его повесили.

— Пока нет, но вскоре повесят. Так вот, его арестовал сержант Кинс.

— Это честь для полицейского, и думаю, его начальники отблагодарят его.

— Несомненно, но с момента, когда Джека-Ливерпульца приговорили к смерти, сержант не может обрести покоя. Каждый раз, как он засыпает, он видит один и тот же сон: смертник предстает перед ним в ужасающем виде и говорит ему: «Я буду повешен через двадцать дней… через десять дней… через три дня… но в миг моей смерти я буду рядом с тобой, и ты умрешь, как и я!» И Кинс начинает верить, что так и случится. Сержант говорил с несколькими коллегами по службе, над ним посмеивались. Никто не стал распространять слухи об этом, ибо, если слухи дойдут до начальников, его тут же уволят, а Кинс человек бедный. Этой ночью он на службе в этом отдаленном полицейском участке, где никто никогда не бывает и сюда даже не приводят бродяг…

— А я?

— Это совершенно другое. Я в ближайшее время заканчиваю службу здесь и возвращаюсь в отделение 4, которое очень далеко отсюда. Когда я открыл дверь вагона, закрытую на ключ, то положил там подушку, которую взял на ближайшем посту осветителя.

— Ловушка для честных людей! — воскликнул я, скривившись.

— Если считаете так, не буду вам противоречить, сэр, — заявил он с неким замешательством.

Я поспешил заверить его, что вовсе не держу зла на него, что ему явно понравилось.

— Если я правильно понимаю, — наконец сказал я, — вам будет приятно, чтобы кто-то не из близких сержанта, кто-то, кто на следующий день исчезнет из поля его зрения, кто никогда не встретится ему в жизни, остался здесь и побыл с ним.

Глаза Бейтса сверкнули от радости.

— Именно так. Я бы лучше не сказал.

— И вы выбрали эту ночь среди всех других, — тихо сказал я, — потому что на заре…

— Джек-Ливерпулец будет казнен… Тсс, сержант возвращается!

Бейтс попрощался с начальником, невнятно пожелал мне доброй ночи и ушел, бормоча, что поднимается проклятый туман.

Сержант Кинс отлично все приготовил: намазал сливочным маслом хлеб, отрезал большой кусок сыра, целую половинку головки, яблоко и целый котелок горячего чая. Потом положил передо мной нетронутый пакет табака, приглашая набивать трубку по своему усмотрению.

Небольшая шварцвальдская кукушка, какие покупают на Нью-Маркете за шиллинг и шесть пенсов, прокуковала три раза, когда я собрал последние крошки и закурил вторую трубку за отсутствием десерта. Кинс только и ждал этого мгновения. Он без всяких преамбул сообщил мне, что обожает путешествия, но жизнь превратила его в оседлого человека, а потому он любит рассказы о приключениях. Я тоже люблю вспоминать о морских похождениях и не стал увиливать от рассказа о старике «Баралонге». Мы стояли на рейде Сантоса, в ужасной и великолепной стране. Индейцы-головорезы приносили нам странные и чудесные вещи, никогда не спорили по поводу цен, но дрожали от надежды когда-нибудь прикончить вас. Мангровые деревья уходили далеко в море. Зеленая луна торчала над парусником, почти полностью утонувшем в земле. Труба старика «Баралонга» выбрасывала кучи искр, когда машина работала на полную мощь, а вокруг летало множество светлячков…

Кинс слушал меня, полуприкрыв глаза. Я вроде неплохой рассказчик и немного горжусь своим талантом.

— Ну, вы спите, — обиженно сказал я, — поэтому не буду тратить слюну, повествуя обо всем, что знаю о «Фульмаре», который затонул у Даунса под ярким солнцем.

Сержант вздрогнул:

— Сплю! Даже не думайте! Я внимательно вас слушаю.

— Да, похрапывая, сержант Кинс…

Я не стану рассказывать дальше. Мы, словно идиоты, с ужасом смотрели друг на друга. Кто-то рядом с нами храпел!

Я машинально заглянул под стол, где торчали короткие ноги полицейского.

— О, не обращайте внимания, сэр, я знаю, что он спит! Похоже, они все спят таким сном незадолго до!..

Я выпустил струю дыма в сторону лампы и перестал рассказывать. Храпа больше не раздавалось.

— К чему вы теперь прислушиваетесь? — вдруг спросил смертельно побледневший Кинс.