Одержимый женщинами - Жапризо Себастьян - Страница 15

– Как вы добры ко мне, Белинда!

Мои глаза привыкли к полутьме, я видела по его взгляду, что его переполняют эмоции. Не взвешивая ни за, ни против, я просто сказала ему:

– Раз Красавчик отдал меня, значит, я твоя.

На этом все и закончилось. Почти тут же, не выпуская моей руки, он забылся тяжелым сном, усталость взяла свое. Я долго смотрела на него, спящего. Что касается красоты, я от обмена только выиграла, дело тут было беспроигрышное. Что же касается остального, я ничегошеньки о нем не знала, за исключением того, что родился он в Марселе, не любил помидоров, носил на левой руке широкое и плоское обручальное кольцо, что, впрочем, не мешало ему по ночам шляться в одиночку по кафе, подслушивать признания каких-то типов, выдающих себя за любителей рыбной ловли. Он не крутился в постели, как Красавчик, стараясь лечь поудобнее, но, наверное, ему снились кошмары, это можно было понять по его дыханию, по гримасам. Я отогнула одеяло, чтобы чмокнуть его в грудь, прямо над повязкой. У него была нежная кожа и пахло от него приятно. Я опустила руку – к талии. Если честно, мне хотелось спуститься еще ниже и пощупать, не разбудив, а может, не только пощупать, только чтобы он не знал, и посмотреть на его лицо – видит ли он хорошие сны. Я была готова, колебалась, но все-таки заставила себя подняться с кровати. Аккуратно подоткнула одеяло, поправила подушку и пошла спать на диван.

И все-таки с этого дня, как я уже сказала, я стала его женщиной.

В два часа дня он еще спал, а я спустилась на кухню – поболтать с девушками. Мадам до сих пор была сама не своя после ночного происшествия, главное, «что в моем доме были солдаты», но когда я сказала ей дрожащим голосом, что Красавчика нельзя выгнать на улицу, что его тут же схватят, она посмотрела прямо мне в лицо и ответила:

– Красавчик не Красавчик, но если беглец ищет у меня убежище, это святое, как в церкви. За кого ты меня принимаешь?

И должна сказать, что все держали язык за зубами, не только мои девять подружек, а о Джитсу даже говорить нечего.

Вечером, перед тем как спуститься в гостиную к первым клиентам, Черная Зозо, Мишу, Магали и близнецы пришли посмотреть, как обедает раненый, лежа в моей кровати. Все разодетые в пух и прах, щебечут, как попугайчики, очень им любопытно увидеть моего сердцееда, из-за которого я так страдала… Я нашла для него черную шелковую пижаму с серебряными пуговицами и петлицами. Я его побрила, причесала, сделала маникюр, ну прямо принц в окружении свиты. Продолжая жадно глотать пищу, так что сердце сжималось от жалости, он отвечал на вопросы, так живо рассказывал про тюрьму, в которой никогда не сидел, что мы как будто сами там побывали. Я просто покраснела от гордости и раздулась, как индюк. Разве что он все время морщился, когда его называли Красавчиком, и я боялась, что другие тоже заметят.

Как только они ушли, причем каждая на прощание состроила какую-то жеманную гримаску, я спросила, как его зовут по-настоящему. Он ответил:

– Антуан.

Потом ему пришлось проглотить мое:

– А мне больше нравится Тони, это звучит шикарнее.

Я сочла, что это прекрасное начало, чтобы задать ему другой вопрос, который мучил меня с самого утра:

– А ты женат?

Он посмотрел на свое кольцо и ответил:

– Нет, это обручальное кольцо моего дедушки. Бабушка отдала мне его, когда дед умер.

Не могу соврать, мне это было приятно. Я сказала ему:

– Я велю остальным, чтобы тебя называли Красавчиком, так, ради безопасности.

Я убрала с кровати остатки его обеда, села возле него и обняла, как положено. Мне сразу же захотелось, чтобы он довел меня до конца. Но я уже была одета для приема клиентов, снизу раздавалась музыка, мне не хотелось лишний раз злить Мадам из-за моих душевных терзаний. Я сказала ему:

– Дорогой мой Тони, любимый, будь паинькой, я от тебя умираю, но ты мнешь мне платье, прошу тебя, подожди, пока я вернусь, пожалей меня.

Такое кривлянье не сошло бы даже в романе Делли[2], этот монолог наверняка выкинули бы. Наконец я от него вырвалась, но не чуяла под собой ног, когда бежала вниз по лестнице, – в самом деле просто не чуяла.

В ту ночь я не работала, мне не успели отвести свободную комнату. Во всяком случае после вчерашнего скандала не я одна сидела сложа руки. Понадобилось несколько недель, чтобы клиенты, с которыми так мило обошлись, осмелились снова прийти к нам. Я протанцевала два или три раза, выслушала биржевые сводки от одного банкира, лечившегося в Сен-Трожане на острове Олерон, выкурила пачку крепких сигарет, глядя, как движется стрелка на часах над баром, короче, ни за какие коврижки я бы не хотела, чтобы праздник закончился. В полночь мы закрылись, даже не окупив расходов, что, по словам Мадам, было неслыханно для любого заведения со времен матча по боксу между Карпантье и Демпси.

Я разделась в ванной, помылась и скользнула в кровать к суженому, не разбудив его. Расстегнула одну за другой пуговицы на его пижаме и пояс на брюках, ко мне вернулось желание, которое раздирало меня накануне. Не знаю, то ли он притворялся, что спит, чтобы уважить мою блажь, то ли он действительно не чувствовал прикосновения ни моих рук, ни губ, то ли думал, что это ему снится, но он не открыл глаз, не шелохнулся, а я дошла до высшей точки. А потом он сжал меня в объятиях, опрокинул на спину, и когда из-за занавесок стал пробиваться свет, я умерла столько раз, что уже обессилела, но продолжала кричать. Можете, конечно, не верить проститутке, но позже мы вместе выпили кофе, сидя по обе стороны невысокого столика, около окна, и при ярком свете я смущалась как целка, которую лишили невинности. Когда он повернул мое лицо, чтобы я смотрела на него, я увидела только его сияющие глаза, его улыбку и тогда поняла, что это не случайная интрижка или страсть, не прилив чувств, но то самое, настоящее, о чем говорят шепотом, например, что такое случилось с теткой золовки одной товарки, а вот теперь пробрало и меня, Жозетту, немало повидавшую на своем веку. Но нельзя открывать шлюзы – чуть приоткроешь, заревешь – настоящий Ниагарский водопад! С места мне не сойти. Поскольку сам он был слишком взволнован, то не отодвинул чашки – пришлось пить соленый кофе.

Потом целых три недели я просто летала. Доктор Лозэ снял с него повязку. Джитсу отвез меня в Рой-ан купить выздоравливающему одежду. Я накупила полный чемодан шмоток от Шенара и завалила пакетами все заднее сиденье. Черный смокинг, белый смокинг, они ему требовались, скоро объясню почему. Дюжину рубашек. Трикотажные рубашки-поло. Свитеры made in England, туфли made in Italy. Шесть пар. Два спортивных костюма, три костюма на каждый день, один из белой шерсти альпага, чтобы кто-то из товарок, завидовавших мне лютой завистью, не попрекнул, что я отношусь к нему хуже, чем к Красавчику. Пропускаю галстуки, тонкие носки, носовые платки, все шелковое. Пропускаю шляпы, одно канотье, как у Мориса Шевалье. Пропускаю пижамы, домашние халаты, махровые халаты, толстые, как ковер, часы-браслет, портсигар, зажигалку от Картье, запонки, булавку для галстука и кольцо-печатку из золота высшей пробы. Джитсу бегал от магазинов к машине, с руками, полными пакетов. Чем больше я покупала, тем радостнее у меня становилось на душе. Чтобы расплатиться, я принесла целую стопку купюр с изображением Геракла[3], но в конце пришлось покупать в кредит, я только и делала, что выдавала расписки.

Как все ржали, когда я принесла эту груду домой и пыталась поднять наверх, просто животы надорвали. Весь следующий день Тони изображал из себя манекен. Одна из девушек, красотка Люлю, установила свою машину Зингер в нашей комнате и подгоняла купленное под размер. Настоящий франт, дорогая моя, ему все понравилось, кроме печатки, которую я в результате уступила Мадам, а та подарила Джитсу.

Теперь объясню, зачем Тони понадобились смокинги. В первый же день, когда он встал на ноги, он спустился со мной в гостиную, когда там никого еще не было. Осмотрел помещения, восхитился роскошью и стилем барокко, но больше всего его потряс рояль. Он сел за него, будто это было чудо из чудес, размял пальцы и заиграл. Я говорю «заиграл», потому что просто слов не хватает, у меня просто мурашки по коже побежали. Девушки в полном обалдении одна за другой стали выскакивать из своих комнат на лестничную площадку наверху, а другие быстро поднимались наверх из кухни. Неважно, что играл он классику типа Персидского марша и что приходилось напевать ему модную мелодию, что было дальше – и так понятно. До него на рояле бренчала только Магали, а иногда, когда веселье становилось бурным, по клавишам стучали двойняшки. А так для музыки мы завели радиолу, последний крик моды, и громкоговорители, скрытые драпировкой, но Мадам, большой знаток по части всякого там украшательства, говорила, что в настоящем заведении должен стоять рояль, а главное, чтобы было, куда поставить гладиолусы.