Эскапада - де Ренье Анри - Страница 14

Мсье Аркнэн и м-ль Гогота рассмеялись. Вдруг свежий, юный, мило повелительный голос позвал:

– Гогота! Гогота!

М-ль де Фреваль стояла на крыльце, чуть раскрасневшаяся, в простеньком платье; волосы у нее не были напудрены. За время ее пребывания в Эспиньолях стан ее окреп и лицо расцвело. Быстрым движением она показала на широкую прореху в платье и весело крикнула:

– Гогота, идите-ка сюда, зашейте мне платье, а вас, Аркнэн, г-н барон ожидает в саду.

В то время как Аркнэн заторопился к барону, м-ль де Фреваль и Гогота направились к «старому флигелю». М-ль де Фреваль шла молча. Такие приступы молчания часто сменяли у нее девичью непринужденность: давая ей волю, она потом как-будто упрекала себя за это. Столь резкие переходы от бурной веселости к замкнутости, почти к угрюмости, могли бы заставить рассматривать ее как существо исключительное, если бы ее наблюдали внимательнее, но в Эспиньолях уже привыкли к ее присутствию, и никому не приходило в голову заняться изучением ее характера. Гогота Бишлон и Аркнэн составили определенное представление о ней, и ничто не в силах было бы принудить их отказаться от него. Анна-Клавдия де Фреваль казалась им воплощением совершенства, и их отношение к ней сводилось к преданности и восхищению. Что касается г-на де Вердло, то его чувства прошли несколько фазисов прежде, чем определиться окончательно.

В первый момент ему показалось, что с прибытием в Эспиньоли Анны-Клавдии де Фреваль, жизнь, которую вели там, в корне изменится, словно по мановению волшебного жезла. Он подумал, что присутствие этой шестнадцатилетней девушки послужит сигналом к страшным потрясениям, и что придется вечно быть настороже и ожидать событий, непредвиденность которых наполняла его каким-то ужасом. Г-н де Вердло от природы был робок перед лицом неизвестности, и робость его еще более усиливалась от того, что этой неизвестностью являлась молодая девушка, т. е. нечто, менее всего ему знакомое. Однако, ничто из того, чего он так страшился, не произошло. Одновременно с Анной-Клавдией де Фреваль на эспиньольский двор не сошел с кареты дьявол; он не ступил на него своей горячей ногой с раздвоенным копытом. Из дверцы вышла только невысокая девушка с тонким лицом и грациозным телом, нисколько не дерзкая, а скорее сдержанная и замкнутая, учтиво выразившая в сердечных и скромных словах свою признательность за оказанный ей прием. Она не принесла с собой ни смятения, ни опустошения. Она заняла место в общей жизни самым милым и самым скромным образом, приспособив свои привычки к привычкам окружающих ее людей. Все это крайне удивило г-на де Вердло. Он был крайне изумлен тем, что по-прежнему продолжает свои обычные занятия, по-прежнему обедает, по-прежнему живет, по-прежнему спит. К этим успокоительным наблюдениям прибавилось удовольствие видеть за столом против себя приятное лицо, а во время прогулок по дорожкам сада – хорошенькую спутницу, соразмерявшую свой шаг с его шагом, ничего не спрашивавшую, ни во что не вмешивавшуюся и казавшуюся довольной всем. Какие же химерические представления сложились у него относительно опасности женщин и их дьявольского действия! Неужели же возможно, чтобы такое нежное и грациозное существо, каким была Анна-Клавдия де Фреваль, было источником тысячи драм, перипетий и катастроф, порождаемых любовными страстями? Каким образом вид лица и тела, где все – изящество, мягкость и грация – может пробудить у мужчин страшные желания, которые подчиняют их своей власти, делают невменяемыми, обращают в бешеных зверей, вооружают их руки кинжалами, заставляют их проливать собственную кровь и кровь других людей? Эти дикие и жестокие последствия, к которым приводит вид женского лица и тела, казались непонятными г-ну де Вердло, когда он смотрел, как Анна-Клавдия де Фреваль ходит подле него, такая молоденькая, скромная и сдержанная, занимается каким-нибудь рукоделием или срывает в саду цветок.

Ей бесконечно нравился этот сад, и она любила гулять по его аллеям в обществе г-на де Вердло, который не желал ничего больше, как только рассуждать с нею о цветах и фруктах или разговаривать о прививке или подрезывании деревьев и других садовых работах. Она слушала его внимательно, прерывая иногда каким-нибудь дельным или странным замечанием. Она соразмеряла свой шаг с шагом г-на де Вердло, но иногда, охваченная юным порывом, опережала его. Она извинялась, и однажды, погнавшись за птичкой, порхавшей по аллее, казалось, совсем смутилась оттого, что позволила этому движению увлечь себя, поддалась одному из тех весенних впечатлений, что так кружат молодые головы. Ей известна была до сих пор только городская весна, а весне деревенской присуща особенная сила и действенность. Однако, Анна-Клавдия охотно предалась воспоминаниям о садах Вандмона. Чтобы развлечь г-на де Вердло, она рассказывала ему иногда о каких-нибудь пансионских проказах и шалостях, устраиваемых ее подругами. Эти рассказы очень забавляли г-на де Вердло. Он знал теперь монахинь-воспитательниц по именам и портретам, которые рисовала ему Анна-Клавдия в несколько карикатурных тонах. Только на одну из матерей никогда не распространялся ее невинный юмор: на г-жу де Грамадек. Когда г-н де Вердло спросил однажды Анну-Клавдию, почему она щадила ее, та ответила:

– Потому что без нее я не была бы здесь.

Так же, как и относительно г-жи де Грамадек, от нее ничего нельзя было добиться относительно г-жи де Морамбер, вследствие ли намеренной сдержанности, вследствие ли любви к секретам, или же, наконец, вследствие того, что для нее самой недостаточно определился оттенок чувства, которое она испытывала к маркизе. Впрочем, много ли мы знаем о том, что творится внутри нас? Может быть, и Анна-Клавдия не знала себя как следует, несмотря на то, что была замкнутой и погруженной в себя, часто задумчивой и сосредоточенной, поглощенной своими мечтами, делавшими лицо ее непроницаемым и преждевременно озабоченным.

Эти часы раздумий и мечтаний Анна-Клавдия проводила обыкновенно в своей комнате, куда она удалялась в момент, когда г-н де Вердло засыпал после обеда в своем кресле. В эти минуты в доме было принято соблюдать молчание, потому что днем сон г-на де Вердло был очень чуткий. Казачкам наказывалось воздерживаться от криков и перебранки, и сам г-н Аркнэн переставал насвистывать и ходил по комнатам не иначе, как на цыпочках. Воцарявшаяся тогда в Эспиньолях тишина благоприятствовала спокойному течению мыслей м-ль де Фреваль. Взяв какое-нибудь рукоделье, она усаживалась в низкое кресло у выходившего на пруд окна своей комнаты. Когда она погружалась таким образом в свои мечты, ее ничто уже не могло отвлечь от них, и Гогота Бишлон понимала, что было бы совершенно бесполезно пытаться заинтересовать ее чарами г-на Аркнэна или разнообразными достоинствами семьи Морамберов. М-ль де Фреваль оставалась нечувствительной ко всему, и Гогота Бишлон поневоле замолкала. Тогда Анна-Клавдия де Фреваль роняла на колени рукоделие, которое выпускали ее праздные руки, и останавливала свой взгляд на ряби, бороздившей воду, и на отражавшейся в ней небесной лазури. Чем же могли быть заняты мысли м-ль де Фреваль в течение этих часов одиночества и мечтательности? Было мало вероятия, чтобы они задерживались на годах, проведенных в монастыре Вандмон под началом г-жи де Грамадек. Как мы уже сказали Анна-Клавдия охотно говорила об этом времени с г-ном де Вердло, но трудно было поверить, чтобы она возвращалась к нему в моменты погружения в самые скрытые и самые глубокие области своей души, в таком случае, не оживляла ли она в своей памяти части своего существования, предшествовавшей моменту, когда г-н де Шомюзи привел ее, еще совсем маленькой девочкой, к г-же де Грамадек? Об этой поре своей жизни она никому не проронила ни слова. Такая нелюбовь к воспоминаниям, относящимся к раннему детству, немножко изумляла г-на де Верд-ло. Что такое запечатлелось в ней, о чем она так заботливо избегала упоминать? Г-н де Вердло подчас беспокоился об этом умышленном замалчивании, и к этому беспокойству у него присоединялись еще и другие. Знала ли Анна-Клавдия, что она дочь Шомюзи? И кто была ее мать? Ее рождение было окутано тайной. Владела ли г-жа де Грамадек ключом этой тайны? Не раскрыла ли она ее Анне-Клавдии, и не о ней ли раздумывала Анна-Клавдия в часы одиночества.