Королева вестерна (СИ) - Резникова Оксана - Страница 4

— Больше не хочешь меня, да? — говорю и смотрю в угол стены отрешенным взглядом.

— Алена, ты убиваешь себя, как ты этого не понимаешь?! Почему ты выбросила лекарства? Без них твоя болезнь будет прогрессировать!

— Мне на это наплевать.

— А мне нет! Ты эгоистка. Да, думаешь только о себе. Ты считаешь, что тебе одной плохо. А каково мне? Каково мне видеть, в кого ты превращаешься своими же стараниями день ото дня? Твоя болезнь — не приговор, как ты вбила себе в голову.

— Ничего ты не знаешь, Саша, — вздыхаю я.

У меня нет сил с ним спорить. Весь день опять ничего не ела. Мой любимый мужчина кормит меня супом с ложечки, как маленькую. Безразлично открываю рот и глотаю, не утруждая себя жеванием.

Сегодня днем приходила сиделка, но я ее прогнала, о чем здорово пожалела, когда захотела в туалет. Кое-как сама дотянулась до судна, стоящего под кроватью и сходила в него.

Я не хочу, чтобы Саша видел меня такой! Когда он возвращается с работы, устраиваю ему очередной скандал, швыряю на пол книгу, которую он купил для того, чтобы мне не было скучно лежать в постели.

— Печатные книги уже прошлый век, что ты мне притащил?! Сейчас все читают электронные — на телефонах, планшетах, читалках! Ты навечно застрял в своих 90-х. Оглянись вокруг, на дворе 2017 год! — я намерено кусаю его за живое.

Затем говорю, что его суп несъедобный и требую заварные пирожные. Наверное, мое безумие достигло своего апогея. Шестеренки болезни завертелись со страшной скоростью, и скоро я познаю все прелести своего страшного диагноза.

— Алена, все будет хорошо, — в очередной раз пытается он успокоить меня.

— Не будет, Саша! Уже не будет. Уходи. Найди себе здоровую женщину и живи нормальной жизнью, а меня оставь в покое.

— Не говори так, — с болью в голосе говорит он, — я люблю тебя, мы справимся. Придумаем что-нибудь…

В его словах нет уверенности. Я это чувствую — меня не провести — и слезы градом текут по моим щекам. Не будет нашего дома, не будет общей собаки, не будет Италии! Впереди только беспросветная серость болезни…

Он абсолютно не верит в конечный результат, что я стану прежней: красивой, счастливой, задорно смеющейся, любительницей прогулок под дождем без зонтика и нарезающей круги вокруг озера в шесть утра.

— Уходи, не хочу, чтобы ты запомнил меня такой: слабой, бледной, с грязными волосами и судном с мочой под кроватью! Уходи! Уходи!

«Если ты уйдешь, я умру. А если умру — так будет лучше. Это спасение от всех мучений».

— Никуда я не пойду, — возмущается он, — останусь с тобой. Как же я брошу тебя в таком состоянии? Не навязывай мне своих решений, ладно? Я принес тебе лекарства. Пожалуйста, прими их.

— Я не хочу, чтобы ты был моей сиделкой! Прошу тебя уйди. Так будет лучше для тебя.

— Почему ты решаешь за меня? А? Для тебя самой, Алена, как будет лучше?

— Это уже не имеет никакого значения. Все равно я не жилец, — безразлично отвечаю и закрываю глаза.

Каждый день я отталкиваю его, отдаляю от себя все дальше и дальше, извожу капризами и скандалами, если есть на то силы. Чаще не разговариваю с ним вообще, спрятавшись в кокон спасительного одеяла.

И вот он сдался — однажды не пришел домой. Только стал звонить, затем все реже и реже, пока звонки не исчезли совсем. Я ни разу не взяла трубку и не ответила на сообщения, которые он строчил на своем устаревшем телефоне.

Я скрываю свою болезнь от мамы — не хочу ее расстраивать. Если узнает, опять у нее поднимется давление, что может спровоцировать инсульт. Пока я лежу с обострением РС, мамы в городе нет, она гостит у моей старшей сестры в другой области. И чем позже она узнает скверную новость, тем лучше — лучше для нее. Вот ведь парадокс — всегда ставлю в приоритет интересы других людей и стараюсь делать для них все, даже в ущерб себе.

Сиделку больше не прогоняю, просто не обращаю на нее внимания, погружаясь все больше и больше в свое личное горе. Искренне не понимаю, зачем мне мыть волосы и принимать душ. Теряю интерес к еде и окружающему миру. У меня нет больше никаких мыслей, кроме невыносимости. Я словно пребываю в состоянии растения — не ем, не пью, не беру в руки телефон. Мне просто плохо. И это перманентное состояние не проходило ни на секунду. Я перестала разговаривать и не верила, что нужно еще пожить. Мои икры стали тонкими, тело похудело до неузнаваемости, лицо осунулось, а глаза ввалились. Я попросила зеркало у моей сиделки, и в нем отразился совершенно другой человек. Это была не прежняя знакомая мне Алена, а какая-то посторонняя девушка с ввалившимися в череп пронзительно-голубыми глазами. Я велю женщине собрать все мои вещи и раздать их бедным. Они мне больше не нужны.

— Хочу увидеть улицу и людей. Помоги мне встать.

Медработница удивилась и неохотно выполнила мою просьбу, фактически на руках доставила меня к окну, но не уходила. Помогла устроиться на широком подоконнике и встала рядом, пребывая в готовности моментально меня подхватить, если мне придет охота свалиться на пол.

— Иди. Я только посмотрю на прохожих. Хочу побыть одна. Уходи же! — не выдержала и прикрикнула на нее.

Женщина вздрогнула, нерешительно потопталась на месте, затем все-таки вышла из комнаты, а я потянулась к ручке.

Я ощутила такую невыносимость, опасность, ад, как будто в квартире случился пожар, и мне нужно срочно и во что бы то ни стало спастись. Ведь при пожаре люди прыгают из окон вовсе не для того, чтобы убить себя, а наоборот — они хотят выжить! И я инстинктивно хотела выжить, спастись, но выход был один в этом мире — прыгнуть в окно, все свелось к нему.

Свежий весенний воздух обдал мое лицо свежим запахом только что закончившегося дождя. По проспекту проносились машины, разбрызгивая лужи, дети играли в догонялки на площадке, мамы с колясками величественно сновали туда-сюда. Я не могла поступить так подло с этими людьми — рухнуть, как беспомощный птенец из гнезда прямо у них на глазах. Это моя жизнь окончена, а у них все только начинается. И я не могу травмировать их психику таким бесчеловечным поступком.

Наверное, у меня осталась хоть капля разума, поэтому я со всех сил захлопнула створку. На звук прибежала сиделка, испуганно охнула, но, убедившись, что со мной все в порядке, тут же успокоилась. Отвела меня обратно в кровать, ввела мне успокоительное лекарство в вену и позвонила моей матери.

Глава 3

При любой болезни человеку важна поддержка близких людей, которая дает силы бороться, выживать и просыпаться по утрам. Моя мама сделала все возможное, чтобы вытащить меня из глубокой депрессии. Первым долгом она вышла на какого-то хваленого чудо профессора, который проконсультировал меня. Он же разработал для меня индивидуальный план лечения и реабилитации, расписанный на годы вперед. Мне хотелось выть от тоски, но ради мамы я храбрилась и создавала видимость своей веры во спасение. Она в меня верила, разве я могла ее подвести?

Спустя несколько месяцев после психического расстройства, я больше не хотела лежать в кровати, но и ходить тоже не могла. Выход был один: сесть в инвалидное кресло. Это значит принять себя, свою болезнь и покориться судьбе. Мне было трудно решиться на этот отважный шаг, но коляска здорово бы облегчила мне жизнь.

Что ж! Какой никакой, а все ж транспорт. Выбирала кресло самолично в интернете, и остановилась на более недорогом варианте. Все равно меня в ней никто не увидит! Буду только по квартире кататься по своим нуждам, хватит уже с меня унизительного судна.

Инвалидное кресло привезли вечером — черное, как мое настроение. Вряд ли кого-то восхитит сия чудо техника, меня-то уж точно. Долго не могла решиться пересесть в него. Сидела, смотрела на него уничтожающим взглядом, словно хотела обратить коляску в пепел. На мне Сашкина серая рубашка, которую он впопыхах забыл, и она все еще хранит запах моего любимого мужчины. В моменты непреодолимой грусти, надеваю ее и сижу в ней часами, вспоминаю наше счастливое прошлое, но больше не плачу. Слез не осталось, ибо пролила я их море. Слезы больше не приносили мне облегчения. Так зачем попросту сырость разводить?