Последний спектакль (СИ) - "Безупречное алое цветение" - Страница 39

— Я о твоём геройстве

Великой чаровнице расскажу,

Чтоб от неё услышал ты спасибо.

Гермиона плавно приблизилась и ощутила скованность. Она поняла, что даже игра не скроет теперешнего его отношения к ней. Снейп не сводил серьёзного взгляда, но за ним крылось не что иное, как безразличие. Думалось, что вот-вот с его губ слетит ехидство.

— Любимица вселенной! — лелейно протянул он, — Обними

Мою железом стиснутую шею.

Проникни в царственном своём уборе

Сквозь толщу лат мне к сердцу и внемли:

То стук твоей победной колесницы.

Подавленная Гермиона скользнула чувственными пальчиками по плечам. Почему-то ощущение твёрдых мышц вызывало желание гладить мужчину и дальше. Она сглотнула и восхищённо прошептала:

— О мой герой! Храбрец из храбрецов!

— Стоп! — рявкнул Шарль и устало вздохнул. — Заново. Читай строфу про чаровниц…

Гермиона, ничего не предвещая, отошла к «свите», чтобы вновь зашагать к Антонию. Она была непоколебима и спокойна. Не оставалось сомнений, что сыграет, как нужно. Никто и не предполагал, что Шарль выдаст иное видение сцены.

— Постойте. Давайте проясним кое-что, — начал он подозрительно терпеливо. — Вы, Северус и Гермиона, скажите, где мы сейчас? В каком из моментов Шекспировской трагедии?

— Подходим к кульминации, сэр! — протараторила как на уроке Гермиона. Шарль улыбнулся.

— Я рад, что это всем понятно. Теперь давайте отвлечёмся и разберём одну старинную поговорку. «Самый тёмный час — перед рассветом». Вы согласны?

Настороженность промелькнула во взгляде Снейпа, но он позволил Шарлю игру слов. Гермиона напротив не понимала, в чём таился подвох. Ей не понравилось не то, что крылось за тайной в речи актёра, а та интонация с которой он это произнес. Мельком её взгляд метнулся к партнеру. Снейп посмотрел на нее бесстрастно и как-то сдержанно. Поскольку ответа ждали именно от Гермионы, она неуверенно кивнула.

— А тогда скажите, даже не прибегая к логике Аристотеля, тождественно ли это высказывание словам «Самый светлый час дня — перед закатом»? Профессор Снейп, так? А есть Б и там, и там?

Снейп сухо кивнул и покосился с опаской на Гермиону, которая сразу же подобралась и отвернулась. В её голове вилась иная мысль. «Самый трудный час — эта репетиция после жалкого бала».

— Рад, что и с этим вы согласны. Теперь переведём на кульминацию. У нас трагедия. Значит, под схему пьесы подойдёт последнее умозаключение. Закат Клеопатры и Антония — кульминация, следовательно, сейчас на этой сцене светлый день. Надлежит быть счастью, торжеству и любви. Зритель должен прочувствовать ваших персонажей, как никогда! Контраст, понимаете? Маятник эмоций стартует здесь и летит к зрительному горю. Согласны, профессор Снейп?

Он кивнул, а на его лицо нашла тень. Все, кто знал преподавателя зелий, понимали, насколько далеко заходил Шарль, и как теперь опасно положение пиарщика.

— Мисс Грейнджер, а вы?

— Да.

— В таком случае мне до сих пор неясно, почему Клеопатра лишь восхищается своим любовником.

И без того мрачное лицо Снейпа искривила злобная гримаса. Недобрым огнем загорелся его тяжелый взгляд.

— Я не понимаю вас, — прозвучал голосок Гермионы. Не только ей становилось не по себе. В зале никто не проронил ни слова — всё внимание захватила сцена.

Как азартный игрок в покер, Шарль выдержал паузу, чуть ли не ощутил удовольствие от тишины и с мягкостью в голосе промолвил:

— Мисс Грейнджер, этот момент — самый светлый в спектакле и оттого сильный. Не кажется ли вам, Гермиона, что уместнее всего здесь поцелуй?

Медленно по Выручай-комнате поползли щупальца шёпота. Когда они тронули уши Гермионы, она будто проснулась. Пульс, стучавший в голове, подсказывал, что идея явно плохая. Должно быть, Шарль шутил.

От неверия Гермиона медленно склонила голову. И намека на шутку её шокированные глаза не нашли ни в серьёзном взгляде, ни в легкой хмурости, ни в снисходительной медленно ползущей улыбке. Шарль выглядел не весёлым юмористом, а больше походил на изумленного лиса, который не ожидал такого влияния своей игры. Трижды в голове она прокручивала последнюю фразу режиссера, и всякий раз не обнаруживала сарказма. Предложение поцеловать Снейпа было прямым.

Гермиона не знала, как изменилась в лице, но по реакции окружающих стало ясно, что поводов для тревоги нашлось немало. Если при смущении щёки горят, то сейчас их жёг мороз, спускающийся всё ниже и медленно охватывающий шею, плечи, руки и ноги, пока всё тело не тронет мелкая дрожь. Бывает такое, когда в пурге кажется, что кожу обжигает снег и разрывает изнутри. В её груди с такой же силой билось чувство собственного достоинства.

Целовать мужчину после всех издевательств и насмешек, которыми он щедро наградил её за последний месяц, не просто противно, а невозможно. Редкая женщина позволит себе такое в шутку. Единицы — из мести.

Она не шевелилась.

— Поцелуй, — продолжал Шарль. — Неужели для вас наличие такой сцены стало открытием?

В зале никто не ахнул, не переглянулся — все глазели то на Грейнджер, то на Снейпа. А её забил озноб.

— Мистер Шарль, это возмутительно! Мисс Грейнджер — студентка, а мистер Снейп — её профессор! Вы не только порочите школу, но и уверенно толкаете нас за грани эпатажа. За такое нас закроют! Я против! — подала голос сердитая Минерва. Квентин отреагировал на это чересчур спокойно, словно каждый день разжёвывал мамашам, что с их дочерьми ничего не случится. А Макгонагалл сейчас, как никогда, походила именно на встревоженную даму века, эдак, XIX, считающую поцелуй компроматом, а Снейпа никем иным, как совратителем.

— Ваша проблема, директор, в том, что вы видите в них актёров, а не персонажей. Для вас они Северус и Гермиона, для меня и зрителей — Антоний и Клеопатра. Грехом не будет, если Царица поцелует своего любовника в момент триумфа. Это не кабинет и не класс.

— Мисс Грейнджер, стойте. Поцелуя не будет, — твердо, чеканя каждое слово, проговорила Макгонагалл.

Гермиона только тогда пришла в себя. Оказывается, всё это время она, если и дышала, то очень слабо и с трудом.

— Мисс Грейнджер сейчас не с нами, а на сцене. А это уже не она, а Клеопатра. Не путайте актёров, директор Макгонагалл.

— Это вы, мистер Шарль, забываетесь! На сцене дети. И спектакль детский. Никому не нужен поцелуй. Он ничего не даст.

Шарль медленно заулыбался, словно в его руках были все козыри. С очаровательным ленивым видом он протянул:

— В таком случае, что ж вы не выбрали для детей асексуальную пьесу, а, директор? Клеопатра и Антоний — одна из страстных пар человечества. С этим не поспоришь — раз. Два: даже в детских сказках хэппи-энд не удался, если в нём отсутствует поцелуй. Белоснежка. Золушка. Спящая красавица. Вы избрали тему любви? — он развёл руками. — Извольте следовать канонам. Поцелуй — логичный элемент, один из базы. Я не заставляю их разыгрывать постельную сцену, а всего-навсего прошу прикоснуться к любви. Это смело, это красиво, этого ждут зрители.

— В сценарии о, так называемом, «прикосновении к любви» ни слова!

— На то она и пьеса. Актёры не читают, а показывают. Мы передаём смысл, а то, как именно мы это делаем, вас уже не касается. Мисс Грейнджер, почему стоите и глазами хлопаете? Возвращайтесь в образ Царицы да вперёд!

Немой крик разрывал ей горло, когда студенты, Шарль, Трелони и Макгонагалл уставились на неё с ожиданием. Последние двое запрещали недобрыми взглядами всякое движение. Остальные считали Гермиону королёвским шутом, обязанным развлекать толпу пошлыми перфомансами. Дурные слизеринки шевелили бровями и лишь добавляли щепетильности положению. Как складно пиар-агент завёл жителей Хогвартса в ловушку!

Но что в поцелуе неправильного? Где кроется коварство? Это игра, принадлежащая сцене. Законы театра не отменяют принципов настоящих, а учат жить жизнью других. Ей просто нужно перевоплотиться: забыть себя и быть египетской правительницей. «Легче лёгкого!» — сказал обманчивый внутренний голос. Это было далеко не так. Сходства образа Клеопатры и характера Гермионы Грейнджер крылись в принадлежности к женскому полу да в чувствах к зрелому мужчине. Всё остальное — сплошь различия. Учебники говорили, что плох тот актер, который играет исключительно себя. Никто и не спорил. Но на сцене она не забывала ни себя, ни профессора Снейпа. Не могла.