Люди Красного Яра
(Сказы про сибирского казака Афоньку) - Богданович Кирилл Всеволодович - Страница 41

— Друже ты мой, друже, — приговаривал Дементий Злобин, тиская широченными лапищами Афоньку. — Ай, Афонька, светел праздник мне учинил, дом мой навестил. Сядь-ка, сокол, сядь-ка, выпьем мы с тобой по чарочке.

С теми словами Злобин отпустил Афоньку, сильно мотнулся на сторону, но на ногах удержался и боком пошел по горнице, подбираясь к поставцу с кружками, сулеями, кубками, чарками…

В дверь из дальней светлицы кто-то высунулся из домашних, хотел что-то сказать, но Дементий только зыкнул и голова исчезла. То ж самое было, когда кто-то из сеней кухонных наметился было в горницу взойти. Дементий, добравшийся уже до поставца, метнул в ту голову оловянной братиной, еле доспела голова укрыться, а братина, шмякнувшись о дверь, сплюснулась и с великим шумом брякнулась на пол.

— У-у, па-а-лы! Цыть, чтоб вас… — взревел Злобин.

Афонька хотел было утихомирить атамана, но, хорошо зная его норов, только вздохнул и ничего не сказал, сидел, ждал, что дальше будет.

Делая круги по горнице, Злобин меж тем добрался от поставца до стола, на котором стояла большая сулея и множество торелей и блюд со всякой всячиной: рыбинки, мясо пряженое, каша пшена сорочинского, рыба соленая, разные шаньги и пироги. Поставив на стол зажатую в кулаке малую медную ендовку, он свалился на лавку.

— Садись, Афанасей-десятник, садись. Изопьем сейчас.

— Может, хватит тебе, Дементей, а? — все же спросил Афонька.

— Ты чо? — изумился Злобин. — Это ты мне-то? Хватит? Да… А ну садись, кому говорю! Ах ты…

Злобин неожиданно проворно вскочил, и не доспел Афонька опомниться, как широкие лапищи Дементия ухватили его поперек тулова, подняли и шваркнули на лавку. Злобин же, погрозив Афоньке пальцем, спотыкаясь и хватаясь за стол, кое-как угнездился опять на своем месте.

— Смотри, мне не перечь, ата-аману, — проворчал он и, ухватив сулею одной рукой около днища, поднял и стал наклонять над ендовкой. Рука у атамана была крепкая, сулею держала надежно, но по пьяному делу рука у Злобина тряслась и вино наполовину расплескивалось мимо ендовки. Все ж Злобин наполнил и медную ендовку и свою большую чарку.

— Ну-ко, давай, имай ендовку-то, да и разом…

— Эх, Дементий Андреевич, — с вздохом беря ендовку, промолвил Афонька, — не затем я к тебе шел, чтоб чарку испить. Ну да ладно, буди здрав, Дементий Андреевич.

Афонька перекрестился, поднял ендовку и уже осушил почти наполовину, как Дементий Злобин остановил его:

— Годи, Афонька! — он стукнул по столу кулаком с зажатой в нем чаркой так, что полчарки на стол выплеснулось. — Го-оди!

Злобин посмотрел на чарку, которую еще держал в руке, выхлебнул разом то, что в ней осталось, мотнул головой.

— Говори, зачем шел ко мне? — совсем трезвым голосом сказал он. — Говори, говори! — видя, что Афонька недоверчиво смотрит на него, повторил он. — Чо, думаешь, атаман пьян и себя не помнит? Э, нет.

Злобин отставил чарку и сулею в сторону, смахнул широкой ладонью все крошки вокруг себя, уложил локти на стол и уставился на Афоньку. Афонька же, чуть захмелев от выпитого натощак вина, сказал:

— Ладно, Дементий Андреевич. Вот, служим мы с тобой на остроге издавна, как только острог ставился. Так?

— Ну, так! — кивнул Дементий, вприщур глядя на Афоньку.

— И службы мы, старослужилые, кои с тобой и с Ондреем Дубенским пришли, всякие служили безотказно: и конные, и пешие, и струговые, и ясашного сбору нашего прибыль была государю немалая, от каждого, почитай, вровень. Так ли?

Злобин ничего не ответил, только кивнул головой — так, мол.

— Ну вот. И стали нас, из тех, кто с самого острожного становления служит, привечать. Кого как. Ну, меня вот в десятники поверстали, иных тоже — Потылицина, Торгашина. А кого, не в пример от иных, в дети боярские, наприклад — Севостьяна Самсонова. Мне на то без зависти аль обиды. Ты пойми, Дементий Иванович. Я не на то. Мне иное занятно — почо не вровень за ровную службу привечают, вот чо ты мне скажи?

Слушая Афонькину речь, атаман Злобин, прикрывши глаза, вроде дремал, все время кивая головой — мол, не сплю, слышу.

— Ну вот, — завершил Афонька свою речь. — И хотел тебя спытать, почему так-то? Просто для себя, чтоб понятно было. Ай не угодил кому чем, ай служил хуже, не радел к делу государеву, аль еще чо? Ну вот расповедай мне, коль можешь.

— Эх, Афоня, простая твоя душа, — отозвался Злобин. — Эх, Афоня!

Злобин схватил отодвинутую сулею, налил в свою чарку, плеснул в медную ендовку.

— Ах, Афонька, черт тя дери! А ну давай по единой.

Злобин стукнул по ендовке своей чаркой и одним махом выпил ее. Афонька, глядя на него и с печалью думая, что не даст ему запивший с самого утра Злобин ответа на его пытание, ухватил руками ендовку и, не отрываясь, осушил ее.

— Ух! — выдохнул он и, ухватив кус ржаного хлеба, стал его нюхать.

— Ты скажи, как в голову и зашибает вино твое.

— Заши-ибает… — еле ворочая языком, ответил Злобин. — Эх, Афонька…

Злобин уронил голову на широченную грудь и засопел, видно, уж совсем допился, засыпать стал.

Афонька, в голове у которого уже изрядно зашумело, решил, что пора и восвояси убираться. Может когда в другой раз поговорит он с атаманом, а сейчас… Он поднялся, одернул кафтан, оправил опояску. Но только собрался переступить через лавку, чтобы идти, как Злобин проворно вскочил и, перегнувшись через стол, ухватил Афоньку за рукав.

— А ну сядь, — дернул он его за рукав.

— Да ладно, Дементий, тебе. Ужо в другой раз зайде.

— Ся-адь, говорю, ну!

Афонька с досадой глянул на атамана — дивно: опять вид у того был и не пьяный вроде бы.

— Сядь, сядь, — меж тем приговаривал Злобин. Увидевши, что Афонька присел к столу, Злобин встал, обошел, качнувшись, правда, раза два в сторону, вокруг стола и присел рядом с Афонькой.

— Слышь-ка, Афонька, — приклонившись к нему и говоря почти в самое ухо, начал Злобин. — Ты татарское дитё, помнишь ли, нашел брошенное, с собой взял?

— Ну, помню, как не помнить, — вскинув на атамана глаза, ответил Афонька. — Моисейка-то, сын стал мой прием…

— Э! — не дослушав Афоньку, толкнул его в плечо Злобин. — И без тебя то ведаю. Сколь же намучился я с тобой: велю кинь — ан нет, волок ты его с собой…

— Ну так чо? — осердившись, спросил Афонька. — Чо про давнее вспомнил? Я-то ведь не про то у тебя спрашивал…

— Э, дурень, — нажав сильной рукой на Афонькино плечо, ответил Злобин. — Давнее-то нынешним оборачивается, а тебе в ум это нейдет.

— Как так? — опешил Афонька и поглядел на Злобина: неуж так пьян, что несет невесть чо?

Злобин же, словно угадав Афонькины думы, оттолкнул Афоньку и, зло смотря на него совсем трезвыми глазами, сказал:

— А вот так! Самсонов-то, поди-ка, того дитя кинутого не стал бы брать. Стал бы ай нет? А? Ответствуй мне! И татарку в жены не стал бы брать. Ай стал бы?

— Не знай я, — растерялся Афонька.

— Не зна-ай! — скривился над Афонькой Злобин. — Хрен в нос взял бы он того дитенка, Савостька-то. А ты вот взял и себе в обузу, и делу в ущерб.

— Какой же ущерб?! — вскинулся Афонька. — Ай рази я не служил службы опосля того исправно?

— Служить-то служил исправно, да вот думы твои вкруг того татарчонка витали…

— Ну так чо?

— А то. Дума твоя должна была не витать на сторону на опричное от государевой службы, от того витания и служба не так шла…

— Ну уж ты скажешь, — вскричал Афонька. — Экое пустое слово молвил!

— То не я такое слово молвил, — угрюмо отозвался Злобин. — То от воеводы мне говорено было. И дале я тебе скажу. Вот улус ты наискал, помнишь ли, в Канской землице? Ага! Помнишь. И не довел до воеводы. Пожалел тех мужиков улусных. А Савостька-то опосля тебя их же наискал и не пожалел: и объясачил, и к государевой руке привел. От твоего-то жаленья ущерб в ясачном сборе учинился, а? А у Савостьки — прибыль в соболиной государевой казне! Вот оно как, Афонька. И опричь того, дерзок ты бываешь на слова перед воеводой, да и передо мной. Не знаешь ли того за собой?