Право на возвращение (СИ) - Крутских Константин Валентинович - Страница 3

И, действительно, к моему глубочайшему облегчению, через несколько минут после пробуждения, раздался звонок домашнего телефона. Кстати, это устройство — папина гордость. Многие от них отказались задолго до моего рождения, а папа не хотел с ним расставаться, уверяя, что наши с ним предки добились его установки с огромным трудом еще в 1983 году, причем исключительно за ударную работу.

Я схватила трубку, и не обманулась. Папа звонил мне в последний раз — прямо из города Лазаревска.

— Юрка! Дочка! — прогудел в трубке его на удивление бодрый голос. — Ну, как ты там?

— Папа… — выдохнула я. — Вы живы! Неужели самолет все-таки долетел?

— Самому не верится! — откликнулся он. — Как ты без нас? Чем занимаешься?

— Ох, и не спрашивай, пап. С ума схожу, чем же еще заниматься?

— Ладно, не сходи, — папа на том конце наверняка улыбнулся. — Помнишь нашу примету — повезло в начале пути, повезет и весь путь!

— Я помню, пап, — простонала я. — Но… как мне здесь теперь… одной. Мы ведь никогда раньше не расставались больше, чем на пару часов.

— Ну, что ж поделать, Юрка, — вздохнул папа. — Я все понимаю. Но ты должна это пережить для того, чтобы мы когда-нибудь смогли уже больше не расставаться.

— Знаю, знаю, пап, — кивнула я слепому аппарату. — Но от этого не легче. Никто ведь не знает, когда это сбудется. Да и сбудется ли вообще?

— Будем надеяться, Юрка, — бодро откликнулся мой папа. — Ты же знаешь, в молодости мне было так плохо, что жить не хотелось, я никак не мог выбиться в писатели и еще убедился, что таких светлых девчонок, как ты, на свете не бывает, поэтому почти утратил все надежды. Но потом мои книг все же стали печатать, и ты у меня появилась. Так что, надеяться все-таки надо.

— Знаю, пап, знаю, — вздохнула я. — Но я ведь не железная. То есть, конечно, железная, но не в том смысле.

Папа рассмеялся, потом сказал назидательным тоном:

— Юрка, смотри, не забывай перекрывать общий газ и проверять свет перед уходом! — он повторил это за последние сутки, наверное, в сотый раз.

— Пап, ты же знаешь, что мне не нужен газ, я же не ем и не пью. И без света я обойдусь, поэтому еще вчера обесточила весь подъезд.

— Молодец, молодец, дочка! — искренне произнес он. — Но ведь перепроверить никогда не мешает.

— А долетели без осложнений? — спросила я.

— Да, совершенно нормально. Вот только не кормили в пути— ни к чему это перед сном. Поэтому сейчас есть очень охота. А так все нормально.

— А как ты там устроился?

— Ничего. Город состоит из единого небоскреба навыворот, тридцать этажей под поверхностью. На каждом этаже одни только наши ячейки. Не номер на турбазе, конечно, в каких мы с тобою жили, но для долгого сна самое то. Здесь такие соты, во всю стену, как в японских гостиницах для самых бедных. Залезаешь туда, словно в пенал, и спишь. Зато никто не беспокоит. Мне в этих сотах достался тоже третий этаж, прямо как у нас дома, представляешь?

— Ух ты, здорово, пап!

— Да, и пообещай мне одну вещь…

— Какую, пап?

— Снись мне почаще, дочка. Снись, как снилась до тех пор, пока не появилась в моей жизни.

— Хорошо пап, — я невольно рассмеялась. — Ты мне тоже снись, ладно?

— Ладно, постараюсь, — вздохнул он.

На пару секунд повисло задумчивая тишина.

— Юрка… что молчишь?

— Думаю, что бы еще сказать.

— Да, дочка, мне тоже не хочется вешать трубку. Как говорится, не надышишься…

— Пап, не говори так! — взвилась я.

— Да, конечно, — вздохнул он. — Ох, всё, нас уже зовут занимать места! Остается всего минута. Да, все соседи уже ушли. Они тоже будут рядом со мной, прямо как дома. Да, и Женя с Мариной уже на месте, и Илюха. Им-то звонить некому. Только у меня одного ты остаешься дома. Вот, и бабушка наша уже легла. Ну, всё, охрана уже над душой висит. Ладно дочка, держись! Всё! Пока!

— Пока, пап! Я…

Но в трубке уже зазвучали безжалостные гудки.

И началась моя новая, одинокая жизнь.

Я лишь теперь осознала, что для меня больше нет прежнего распорядка вещей. Не надо вставать рано утром и сразу же мчаться на кухню заваривать чай для папы и бабушки. Не надо по выходным в полдень варить кофе. Готовить еду папа мне не позволял, говорил, что это занятие не для хлопачары, но вот чай и кофе считал делом благородным. Больше не надо ходить вместе по магазинам. Кстати, сумки с продуктами таскала только я. Мне-то не тяжело, а папе было приятно видеть, какая у него сильная дочка. Больше не надо собирать для папы десять различных таблеток в день — от сердечной астмы и от сахара в крови — и следить за тем, чтобы он их принимал вовремя. Не надо больше следить за тем, чтобы после ужина в холодильнике стояла кружка с некипяченой фильтрованной водой — папа так любил выпить ледяной воды перед сном. Не надо стелить и убирать постели для нас обоих в нашей комнате — да, папа хотел, чтобы я так же, как и люди спала в настоящей постели и для этого переодевалась в ванной в брючную пижаму. Умываться после сна тоже теперь не надо. Ничего, вобщем-то не надо. А надо только…

Спать, спать, спать. Я провела вот так неделю-другую — ставила свой внутренний будильник на максимум и заваливалась лицом на диван. Едва только проснувшись, отдергивала штору — для подзарядки энергией смотрела на неестественно яркое солнце и снова заводила будильник.

Кстати, я не напрасно просила папу сниться мне. Ведь мы, дети-роботы, видим сны. На время отключения центрального процессора, грузится что-то вроде скринсейвера на старых компьютерах. В эту программу заложены основные персонажи и набор возможных ситуаций и пейзажей, и все это варьируется с помощью счетчика случайных чисел. Так что, мне хотелось спать бесконечно, чтобы во сне вновь и вновь видеть папу. А вот включать наши видеосъемки мне не хотелось — ведь тогда бы я осознавала, что сижу одна и пялюсь в экран. А так папа хоть на какое-то время взаправду со мной. То мы сидели, разбив палатку, у костра где-нибудь на Селигере или на Агидели, то мчались с горы на лыжах, то обшаривали московские букинистические…

Кстати, вы спросите — почему это я все про папу, да про папу. А как же бабушка? Конечно, я тоже ее люблю, но папа для меня — всё. Ведь это он вложил в меня душу, именно по его заказу меня создали такой, какая я есть. Бабушка же, наоборот, еще была в плену предрассудков, и очень переживала, что у ее сына не будет нормального человеческого ребенка, отговаривала папу создавать меня. Она переживала из-за того, что я появилась в доме уже относительно большой, и меня не надо пеленать, кормить из соски, сажать на горшок. Что всего этого со мной нельзя сделать даже понарошку, как с куклой — ведь я сразу была примерно пятиклассницей. Она упорно не хотела видеть во мне живую девочку и упрекала папу за то, что он тратит время на мое обучение и просто беседы со мной, говорила, что он сошел с ума. Бабушке хотелось бы сюсюкать с внучкой, как с несмышленой, а папе я была нужна, как равноправный друг. Ну и вообще бабушка не понимала многих современных вещей, жила в отдельной комнате и не участвовала в большинстве наших дел. Все это тем более удивительно, что папа создавал мой характер во много под влиянием того, какой бабушка была в молодости. Теперь же, постарев, она почему-то стала считать себя самой обычной и хотела самых обычных внуков. С папой же мы были не разлей вода и понимали друг друга с полуслова. Правда, бабушка очень даже любила чинить мою одежду, что при моих мальчишеских забавах приходилось делать чуть не каждый день. Ну и при хорошем настроении подыгрывала папе, называла меня внучкой. Жаль, что такое настроение бывало у нее далеко не всегда.

Итак, оставшись одна, я посвятила все свое время снам о папе. В конце концов, мой сонный блок не выдержал, и полностью отказал. Я знала от папы, какой это ужас — бессонница, когда заснуть надо, а сна ни в одном глазу. Работать не время, читать — не к месту, лежишь и ворочаешься, а в голову лезут одни страхи, разом наваливается весь скопившийся во вселенной ужас, кажется, что все на свете напрасно и ненужно. Теперь я не понаслышке знаю, что это такое.