Опасное задание. Конец атамана
(Повести) - Танхимович Залман Михайлович - Страница 2

— С удовольствием.

А далеко за полночь, когда гости разошлись и остались лишь те, кому об этом шепнул заранее именинник, началась игра. Сдвинули столы, зашуршали карты. Не играл только Салов. Он сегодня вырядился в широкий пиджак, спадающий складками, в нем не так заметно под слоем ваты опущенное косое плечо. Сцепив за спиной руки, Салов нервно расхаживал около столов. Его мучило беспокойство, и чем дальше, тем сильнее. Оно зацепило ему душу, будто крючком, и тянуло ее куда-то.

Со дня рождения в этих местах Аггей Салов, и ему ли не знать, что такое степной почтальон, которого здесь называют узун-кулак. Он еще никогда никого не обманывал. А вчера этот степной почтальон принес тревожные вести: красные, которые, казалось, смирились с тем, что часть уезда находится у Сидорова, подозрительно зашевелились. Думают наступать. «Кто знает, чем может кончиться это наступление, хотя у полковника Сидорова около четырех тысяч головорезов», — размышлял Салов.

Он щурил маленькие и злые, посаженные близко к переносице глаза и прислушивался к разговорам за столами.

— Садись, купец, — с легкой насмешкой обратился к нему Сидоров. — В два вечера научу тебя этому искусству, — и, взглянув на карты, подмигнул. — А если для начала проиграешь табун баранчиков, так это для тебя пустяк.

Салов как раз и думал сейчас о баранах.

Держать их на отгоне или забить на мясо и мясо продать полковнику? Лучше бы, пожалуй, продать, пока Сидоров ничего не знает о красных. Узнает, тогда ни за что не купит. В то же время Салов боялся утаить страшную весть о большевиках от полковника. Поэтому и ходил возле столиков, вынюхивал, не дошел ли до кого-нибудь слушок. Так и не решив, что делать, как лучше поступить, Салов в ответ на приглашение Сидорова сесть за карты, пожал кособоким плечом и сказал:

— Играть не мудрено, мудрено не отыгрываться. А какой коммерсант воздержится от этого? — и пошел в соседнюю комнату, где гремели посудой, накрывая стол ко второму ужину, теперь уже только для избранных.

Так и не дошел в этот вечер узун-кулак до полковника. Ни в этот, ни в следующий. Продать десять, а то и пятнадцать отар за наличные было очень заманчиво. И Салов с сообщением о красных решил повременить. Тем более, что запасы мяса у полковника кончались. Это Салов знал отлично. А четыре тысячи ртов надо было кормить каждый день. После нескольких рюмок купец развеселился, успокоился, громче всех выкрикивал тосты и каждый раз крестил зияющий черной дырой в рыжеватых копнах бороды и усов рот, прежде чем выплеснуть в него жгучий, настоенный на полыни и вишне первач.

Текла ночь. Сквозь стыки в плотных занавесях приземистого особняка падали наружу, на дымящийся снег, узкие, как лезвие ножей, полоски света.

Оставшиеся в живых

Еще в одном доме не ложились спать этой вьюжной ночью. И дом этот тоже принадлежал когда-то Аггею Аггеевичу Салову, но стоял он не в Джаркенте, а на широкой улице большого села, приткнувшегося к подножию гор.

То была Лесновка. Сюда, вскоре после захвата Джаркента, как-то под вечер вошел эскадрон сидоровцев. Вошел лихо, без опаски и напоролся на засаду. После дважды еще пытались белые захватить с налету село, но оба раза с потерями откатывались назад. И отступились от него. Они и без Лесновки заняли изрядную территорию: на севере до Хоргоса, на юге от Нарынкола до Джаланаша.

А Лесновка так и осталась у партизан: Постепенно в ней собрались все, кому удалось уйти живым от сидоровцев. Среди тех, кто оказался в этом селе, был и председатель уездного совдепа Павел Овдиенко, и начальник уездного ЧК Савва Думский, и назначенный командиром партизанского отряда Никита Савельевич Корнев.

Они втроем и сидели этой ночью в бывшем доме купца над изрядно потрепанной, склеенной в нескольких местах самодельной картой уезда.

У дверей, на высоком табурете, деревянный лагушок с медным, начищенным до блеска краном. Из него в подставленный эмалированный таз падают крупные капли и как бы делят ночь на ровные звонкие клеточки.

Накопится капля, вытянется, посветлеет — и бульк.

В комнате беспорядочно, вперемежку со стульями табуретки, скамьи. Накурено. Недавно закончилось совещание. Все ушли, остались только эти трое.

Савва Думский, медлительный, крупнотелый, с сильными плечами и такой широкой спиной, что на ней можно, кажется, раскатывать калачи, подперев кулаками обветренное до глянца лицо, внимательно, не мигая, слушает Корнева. Иногда он встает, подходит к лагушку — там квас — наливает кружку, пьет, возвращается к столу, опускается грузно на табурет и снова укладывает подбородок на поставленные друг на дружку, заросшие рыжими волосами кулаки. Давно не бритая борода у Думского тоже ярко-рыжая. Живые пытливые глаза словно за изгородью густых и неожиданно черных ресниц. О годах говорят прихваченные изморозью виски да глубокие через весь лоб морщины.

Корнев сидит в центре, держит на карте щепоткой пальцы и говорит густым рокочущим басом:

— Ну, кажется, все. Я, наверное, двинусь. Вон слышите?

По улице мимо дома цокают копыта, скрипят полозья. Партизанские сотни уже начали двигаться к Джаркенту.

— А не подведет нас твой Мирошников? — спрашивает Корнева Думский. Но спрашивает вяло, без беспокойства.

— Думаю, нет. Обещает с первого снаряда накрыть штаб Сидорова, если поставить орудие, где наметил. Уверяет, что все траектории точно высчитал, все вымерил.

— Это его батарея тронулась?

Корнев прислушался к скрипу полозьев за окном.

— Его. Если одну пушку батареей считать. В общем, как только он ударит, следом и мы, с трех сторон, — и Корнев пригоршнями показал на карте в который уже раз сегодня, как это будет сделано.

По разработанному им плану, утвержденному час назад, отряды за ночь должны добраться до ближних подступов к Джаркенту и затаиться верстах в десяти от города, никого к нему не пропуская. А следующей ночью двигаться дальше, чтобы перед утром, когда самый сон, смять белых внезапным налетом.

Партизанам было известно, что у полковника Сидорова более четырех тысяч штыков. Но в их числе около двух полков или две тысячи человек, мобилизованных из местного населения. Они сложат оружие при первых выстрелах. Это не вызывало никаких сомнений. А вот слухи, что к Сидорову от атамана Дутова должен подойти свежий полк под командованием местного богатея Чалышева — семиреченского предпринимателя, основательно беспокоили Корнева. У него-то в строю насчитывалась всего тысяча бойцов. Правда, он с минуты на минуту ожидал подмоги из Ташкента. Оттуда двигалась к Лесновке кавалерийская часть в девятьсот сабель.

— Я бы все-таки обождал соваться в Джаркент, — сказал осторожный председатель уездного совдепа Павел Овдиенко. Он повторил то, что говорил до этого на совещании.

— Опять? — вскинул брови Корнев.

— А вы меня не убедили. — Овдиенко упрямо посмотрел поочередно в лица Корневу и Думскому. — Кавалеристы подойдут, им бы отдохнуть немного, а мы их с марша и в бой.

— Да ты что в самом деле? — вскипел горячий и порывистый Корнев, — как не поймешь? Узнает Сидоров, если тянуть будем с наступлением, про наши замыслы — и все к чертям. Не пойму, каков ты человек? А если к белым не один полк этого Чалышева, а поболе подойдет за время, пока чухаться будем?

— Людей загубим много.

— А ты без паники. И потом, — окончательно вышел из себя Корнев, — какое такое право имеешь ты на старое сворачивать, ежели мы постановление вынесли, ежели вон, — и махнул в сторону окон, — сотни двинулись уже.

— Я не сворачиваю.

— Сворачиваешь, — Корнев закашлялся и долго не мог справиться с кашлем. На лбу у него выступили росинки пота. Здоровье он растерял по царским острогам, побывав и в Зерентуе, и в Александровском централе, и на Нерченской каторге. Там оставил он одно легкое и теперь чах чем дальше, тем больше. Но ни тюрьмы, ни ссылки, ни пошатнувшееся здоровье не смогли погасить в этом щуплом на вид человеке с впалой грудью жгучей ненависти к белым генералам и атаманам всех мастей.