Игра в «Потрошителя» - Альенде Исабель - Страница 40

Вторник, 7 февраля

В четверть девятого вечера судья Рэйчел Розен поставила свой «вольво» в гараж при доме, где она жила, извлекла из багажника тяжелый дипломат с документами, которые собиралась просмотреть перед сном, и пакет из супермаркета с продуктами на ужин и на завтрак: кусок лососины, брокколи, два помидора и авокадо. Она была воспитана в строгости, для нее любая неоправданная трата была оскорблением памяти родителей, которые пережили концентрационный лагерь в Польше, приехали в Америку с пустыми руками и ценой великих усилий добились благополучия. Она покупала ровно столько, сколько требовалось на каждый день, и ничего не выбрасывала, остатки ужина складывала в пластиковый контейнер, брала с собой в суд по делам несовершеннолетних и съедала у себя в кабинете. Она не бедствовала, но не позволяла себе никакой роскоши и усердно копила деньги, рассчитывая в шестьдесят пять лет выйти на пенсию и жить на ренту. Она унаследовала родительскую мебель, скромные материнские драгоценности, дорогие только как память, и была полновластной хозяйкой своего пентхауса, акций «Джонсон-и-Джонсон», «Эппл-и-Шеврон» и солидных сбережений, которые собиралась потратить до последнего цента перед тем, как умереть, чтобы сын и невестка не воспользовались плодами ее труда: они этого не заслужили.

Судья торопливо покинула гараж, дурнопахнущий и населенный тенями, самое небезопасное место в здании; она не раз слыхала, что в подобных местах нападают на людей, на одиноких женщин, таких же старух, как она. Уже какое-то время она себя чувствовала уязвимой, над ней нависла угроза, она не была уже той сильной, решительной особой, перед которой трепетали самые закоренелые преступники, которую уважала полиция и ценили сотрудники. Теперь те же самые люди шептались за ее спиной, приклеили прозвище — Кровопийца или что-то в этом роде; ясно, что никто не осмеливался называть ее так в лицо. Она устала, точнее говоря, жила в усталости, даже была не в силах уже бегать трусцой, еле-еле удавалось пешком обогнуть парк, пришло время уйти на пенсию, оставалось всего несколько месяцев до заслуженного отдыха.

Рэйчел Розен поднялась на лифте прямо к своей квартире, не заходя в холл за почтой: портье заканчивал работу в семь часов и все запирал на ключ. На пару минут задержалась, открывая два замка на двери, а войдя, обнаружила, что перед уходом забыла подключить сигнализацию — непростительная оплошность, раньше она никогда такого не допускала. Виной всему, хотелось бы думать, то, что в последние недели она слишком много работала, была рассеянна, утром торопилась, потому что опаздывала. Вместе с тем ее не оставляло назойливое, докучливое ощущение, что она теряет намять. Вдруг кто-нибудь вошел, тут же забеспокоилась она; к тому же все твердят, что на сигнализацию нельзя полагаться всецело, с помощью современных электронных устройств ее легко отключить.

Рэйчел Розен не слишком ценила свое жилище, идея купить эту квартиру с высокими потолками, старинную, неуютную, принадлежала мужу; они так и не успели перепланировать ее, как собирались, квартира осталась такой же, как тридцать лет назад, холодной и пышной, словно мавзолей. Рэйчел думала продать ее, как только выйдет на пенсию, и перебраться в какой-нибудь солнечный край, где нет нужды в центральном отоплении, во Флориду например. Смертельно усталая после длинного дня, заполненного борьбой с адвокатами и преступниками, она зажгла свет в прихожей, оставила дипломат в столовой, на ощупь пробралась по темному коридору на кухню, положила на полку пакет из супермаркета и направилась к себе в комнату — снять деловой костюм и надеть что-нибудь удобное. Через пятнадцать минут вернулась на кухню готовить ужин, в пижаме, фланелевом халате и тапочках, подбитых овчиной. Вынуть продукты из пакета она не успела.

Сначала почувствовала: кто-то тихо стоит за спиной, маячит, как дурное воспоминание, и сама застыла в ожидании, охваченная тем же страхом, как и в гараже, когда выходила из машины. Сделала над собой усилие, обуздывая воображение: не хотелось бы кончить свои дни, как мать, которая все последние годы просидела в квартире, запершись на ключ, убежденная, будто агенты гестапо ждут ее прямо за дверью. Старики становятся боязливыми, но я не такая, как мать, подумала Рэйчел. Послышался шорох, бумаги или пластика, и она повернулась к кухонной двери. На пороге виднелся силуэт, смутно напоминающий человеческую фигуру, раздутую, безликую, медлительную и неповоротливую, вроде астронавта на Луне. Рэйчел испустила хриплый крик ужаса, зародившийся в животе и поднявшийся к груди, будто пламя; увидела, как чудище движется к ней, и второй крик захлебнулся в горле.

Рэйчел Розен отступила на шаг, ударилась о стол и упала на бок, закрывая голову руками. Лежала на полу, умоляла, чтобы ей не причиняли вреда, предлагала деньги, ценности, все, что есть в доме; заползла под стол, скорчилась там, трясясь, уговаривая, рыдая все те три бесконечные минуты, пока была в сознании. Укола в бедро она не почувствовала.

Пятница, 10 февраля

Для инспектора Боба Мартина непривычно было лежать в постели в пятницу в половине восьмого утра: обычно он начинал свой рабочий день на рассвете. Он валялся в своей излюбленной позе, заложив руки за голову, наблюдая, как робкие утренние лучи просачиваются сквозь белые занавески, и боролся с яростным желанием курить. Он бросил более полугода тому назад, носил никотиновый пластырь и крохотные иголки, которые Юмико Сато ему вкалывала в уши, но тяга к сигаретам оставалась практически неодолимой. Айани ему посоветовала в одну из встреч, уже не допросов, просто разговоров о том о сем, попробовать гипноз, метод психологического воздействия, прославивший ее мужа, но эта мысль пришлась инспектору не по вкусу. Он полагал, что гипнозом можно злоупотребить, как в том фильме, где какой-то фокусник гипнотизирует Вуди Аллена и заставляет его красть драгоценности.

Он только что занимался любовью с Карлой, в третий раз за пять часов, не такое уж и достижение, если учесть, что весь процесс в общем занял двадцать три минуты, и теперь, пока она варила на кухне кофе, думал о миссис Эштон, о том, как сладко пахнет ее кожа, — правда, об этом он мог только догадываться, ибо никогда не приближался к ней настолько, чтобы вдохнуть ее аромат, — о ее длинной шее, медовых глазах под тяжелыми, сонными веками, о голосе, глубоком и медлительном, как журчание потока или гудение сушилки для белья. Уже месяц прошел со дня смерти Эштона, а он все выдумывал предлоги, чтобы видеться с ней почти каждый день. Петра Хорр отпускала по этому поводу саркастические замечания. Ассистентка вела себя непочтительно. Это все потому, что он слишком многое ей поверяет, надо бы поставить ее на место.

Наслаждаясь с Карлой в темноте, он воображал, будто держит в объятиях Айани, обе были высокие, стройные, длинноногие, с выступающими скулами, но очарование рассеивалось, едва Карла открывала рот и начинала с польским акцентом выкрикивать непристойности: сначала это возбуждало его, а потом начало надоедать. Айани, он был уверен, занималась любовью молча или мурлыкала, как Спаси-Тунца, никаких тебе пакостей по-эфиопски. Он не хотел думать о том, что Айани спит с Галангом, как намекала Петра, тем более — об увечье, какое ей нанесли в детстве. Он никогда не видел такой потрясающей женщины, как Айани. Аромат кофе достиг его ноздрей, и в этот самый миг зазвонил телефон.

— Боб, это Блейк. Ты можешь сейчас приехать ко мне? Дело срочное.

— Что-то случилось с Амандой? С Индианой? — заорал инспектор, спрыгивая с кровати.

— Нет, но дело серьезное.

— Еду.

Блейк Джексон, далеко не паникер, наверняка имел вескую причину для такого звонка. За две минуты Боб Мартин плеснул воды в лицо, натянул на себя первое, что попалось под руку, и побежал к машине, даже не попрощавшись с Карлой, которая так и осталась стоять на кухне, голая, с двумя чашками кофе в руках.