Весенние зори
(Охотничьи рассказы) - Перегудов Александр - Страница 15

— А свое добавить можно? — спросил я Ивана Петровича.

— Если не очень много — можно. Ври, да знай меру.

На этом мы и порешили: Ивану Петровичу рассказывать, а мне писать.

Мать моя умерла, когда мне было шесть лет. Отец так любил ее, что не захотел еще раз жениться. А может быть, не женился он потому, что меня любил и боялся: ну, как злая мачеха у меня будет. Жили мы с бабушкой в маленьком домике, который стоял на краю небольшой полянки. За полянкой во все стороны — лес дремучий. Я видел этот лес в разные времена года и не находил в нем ничего особенного, он был привычен мне, как привычны были стены нашего домика, большая русская печь, полати, как привычно было все, окружающее меня. Я не понимал красоты природы, может быть, потому, что был еще мал. Увидеть и понять красоту помогла мне бабушка. Произошло это в первый год моего поступления в школу. Я никогда не позабуду того дня, когда красота природы открылась мне…

В тот день я проснулся поздно. В окно светило оранжевое солнце. За окном стояли высокие сосны, покрытые инеем. Между их стволами на снегу лежали синие тени и золотистые пятна солнечного света. Сначала я испугался — опоздал в школу, но потом вспомнил, что сегодня воскресенье и я могу сколько угодно ходить на лыжах, читать сказки, играть с Муратом. Я быстро оделся, позавтракал и вышел из дому. Снег и солнце ослепили меня. Я прикрыл веки и, когда глаза привыкли к яркому свету, огляделся. Палисадник был опушен инеем. В саду снег лежал нетронутый, белый, на нем от солнца вспыхивали радужные искры. Ветви молодых вишенок так пышно покрывал иней, что они казались осыпанными весенним цветом. Ветви берез белым кружевом нависли над сараем…

Даже сейчас, спустя несколько десятилетий, я могу вызвать в памяти тот яркий день. Сейчас я говорю о нем как человек много поживший и очень любящий природу. Конечно, тогда я не мог сравнить ветви берез с кружевами, а пушистый иней — с весенним цветом. Тогда я просто радовался солнцу, снегу, голубому небу, радовался большому воскресному дню…

Очень много мне нужно было сделать в то далекое воскресенье, и такие неотложные были эти дела, что я не знал, за что сначала приняться. Нужно было сходить на лыжах в лес, полить водой снежную гору и побывать на «Северном полюсе». Конечно, «Северный полюс» важнее всего. Я открыл его недели две назад на большой снежной куче за сараем, и я не был на нем с прошлого воскресенья. Интересно, какие изменения произошли там за это время?

Одному идти на полюс было рискованно, и я позвал Мурата. Моя любимица, маленькая веселая собачка, выбежала из конуры и бросилась ко мне. Она едва не сбила меня с ног. Я строго прикрикнул на нее и отправился на полюс. Путешествие сначала началось легко, но чем дальше я углублялся в дебри «Арктики», тем труднее было идти. Ноги до колен проваливались в снег, и немало времени прошло, прежде чем мне удалось достичь вершины полюса, почти у самой крыши сарая. Много нового увидал я здесь. Стена сарая, покрытая инеем, превратилась в огромный айсберг. На самом полюсе оказалась ямка неизвестного происхождения и неизвестной глубины. Банка из-под консервов валялась сбоку снежного холма. Следы вороны пересекали холм и тоненькой цепочкой тянулись к помойной яме. Над сараем на скворечнике сидела сорока.

Отдохнув от трудного восхождения, я решил заняться научными наблюдениями. И сразу множество вопросов возникло у меня. Почему образовалась ямка на полюсе? Что искала ворона на снежном холме? Кто бросил здесь консервную банку и какие консервы в ней были когда-то?

В ямке, запорошенной снегом, оказалась кость. Все было ясно: ворона нашла на помойке кость, зарыла ее в снег и снова пошла на охоту. Все это, должно быть, видела сорока, и, вероятно, она хотела похитить кость, но человек, появившись на полюсе, помешал ей. Сорока сердилась и громко стрекотала. В консервной банке были когда-то бычки в томате. Эти бычки я сам ел вчера, а пустую банку бросила в «Арктику» бабушка…

Мурат не хотел забираться на снежный холм, сидел у «кромки льда» и лаял. Он звал меня в лес.

Обратный путь от полюса до сеней, где стояли лыжи, я проделал в одну минуту. Но бабушка задержала меня. Она вешала в саду белье. Она позвала меня в сад и сказала:

— Посмотри, какая красота: каждая веточка, каждый прутик, как в заколдованном царстве… Какой пушистый и легкий иней, чуть тронешь веточку — он и осыплется.

В руках у меня была палка от лыж. Я ударил палкой по тонкому стволу молодой вишенки. Радужные блестки посыпались с ветвей, и деревце сразу поблекло.

— Что ты сделал! — укоризненно сказала бабушка. — Такую красоту погубил! Все вишенки наряжены, а эта…

Она не договорила, ушла в дом.

Я долго смотрел на голое деревце и жалел погубленную мною красоту. Мне казалось, что я совершил что-то нехорошее, что я обидел вишенку, лишив ее пушистого инея. Такой голой и несчастной казалась она среди своих подруг. Мне сделалось грустно. Я всунул ноги в ремешки лыж и пошел в лес.

В лесу под самым небом мерзли седые шапки сосен. Мурат радостно бегал между стволами, утопая в снегу, вздымая снежную искрящуюся пыль.

Я медленно шагал на лыжах и внимательно смотрел по сторонам. В этот день я впервые почувствовал, как красивы заиндевелые стволы и ветви деревьев, синие тени и золотистые пятна солнца на снегу, ясное небо и белая полянка с занесенными снегом пеньками. И оттого, что я понял, почувствовал эту красоту земли, прошла моя печаль. Я подумал, что, может быть, завтра иней опять покроет вишенку и она снова будет такой же нарядной, как и стоящие рядом с ней подруги. Мне захотелось объяснить бабушке, что я понял сегодня, но я не знал, как это сделать. Красота сама пришла мне на помощь.

Вечером я прилежно учил уроки и, закончив их, пошел с бабушкой за водой к колодцу. Пока бабушка наполняла ведра, я стоял у колодца и смотрел на лес. За лесом угасала желтая заря. Над темными соснами мерцали звезды. Над самой высокой сосной висел тоненький серпик месяца. Рога месяца охватывали едва заметный дымчато-серебряный диск. Под месяцем лежало прозрачное облачко, похожее на маленькое озерко. И вдруг мне показалось, что серпик месяца — это круто изогнутый челн, плывущий по воздушному озеру. Я различал в легком облачке гребни волн и видел желтые отсветы, бросаемые золотым челном. Я замер от никогда не испытанного ранее чувства, потом подбежал к бабушке и, задыхаясь, сказал ей:

— Бабушка, посмотри!.. Посмотри, какая красота!..

Вот так впервые в тот далекий день красота природы коснулась моего сердца и навсегда осталась в нем.

Бабушка, сама того не подозревая, открыла мне красоту земли. С тех пор красоту природы я стал видеть и находить во всем. Я полюбил утренние и вечерние зори и ненасытно смотрел на яркие краски, играющие в небе. Полюбил жаркие июльские полдни и темные со множеством звезд августовские ночи. Даже в ненастных и метельных днях я видел красоту. Мне нравилось смотреть на стеклярусные нити дождя, на белые космы метели, слушать их плеск, шелест и вой. Красота мне открывалась в могучих соснах, стройных березках, в цветах, травах, мотыльках, бабочках, птицах. Иногда эта красота так ударяла меня в сердце, что я готов был плакать от переполнявших меня чувств, но в то же время — как бы это понятнее и лучше сказать? — в то же время красота эта была только созерцательной. Правда, она иногда доводила меня до восторга, но ничему не учила. Я любил лес, но не знал жизни леса, жизни его обитателей. Я любил смотреть на облака, на звезды, но не знал, как эти облака образуются и что из себя представляют звезды… Но однажды отец научил меня и в красоте и за красотой видеть жизнь, научил наблюдать эту жизнь, соображать и делать выводы…

Случилось это в ту же зиму, когда я учился в первом классе. Как-то отцу нужно было сходить в одну лесную сторожку. Был воскресный день, и отец решил взять меня с собой. Мы пошли не по наезженной дороге, а сокращая расстояние, прямиком на лыжах.