Зов пустоты (СИ) - "Lone Molerat" - Страница 34

— Великолепно, Ида, — похвалил он её, когда всё закончилось. — У вас лёгкая рука. А теперь пусть макрофаги делают своё дело.

И потерял сознание.

На второй день дьявол назвал ей своё имя.

Переступая порог мастерской, Ида готова была к тому, что найдёт там труп. За ночь она глаз не смогла сомкнуть от тревоги. Как он там — совсем один, в промороженной лачуге, укрытый диванным чехлом (ничего более подходящего Ида вчера в суматохе так и не нашла)? Останавливало её только одно: Фрэнк, не привыкший к ночным отлучкам жены, неминуемо пошёл бы за ней следом. А раненый чётко дал понять, что не хочет привлекать внимания. Потому что если человек в таком состоянии отказывается от помощи врача — уж наверное, у него есть на то причины.

Он не умер. Сидел на матрасе, вытянув забинтованную ногу, и аккуратно раскладывал свои вещи по отделениям рюкзака: Ида-то вчера всё переворошила. Раненый по-прежнему был бледен как полотно, но на его щеках появился яркий румянец. Хорошо это или плохо, Ида не знала. Но твёрдо знала другое:

— Вам нельзя здесь оставаться, — твёрдо сказала она вместо приветствия.

— Генри, — представился он, мягко улыбнувшись ей. — А то мы вчера так толком и не познакомились. Не до того как-то было.

— Генри, нехорошо, что вы здесь совсем один, — Ида нахмурилась, чтобы сберечь остатки решимости. — Я бы с радостью осталась и помогла вам, но времени у меня в обрез. Мой муж…

— Муж, — повторил он. И Иде показалось — ну конечно же, показалось, — что по его лицу пробежала тень грусти. — Вы ему, наверное, обо мне рассказали?

— Ни одной живой душе, — горячо сказала Ида. — Но слушайте, так ведь нельзя. Давайте я попробую связаться с вашими сослуживцами, чтобы они вас забрали.

— А почему вы решили, что у меня есть сослуживцы? — он внимательно посмотрел на неё.

— У вас при себе лазерный пистолет, — сказала она неуверенно. — А энергетическое оружие — это по части Братства Стали. И то, как вы одеты… похоже на солдатскую форму.

— В каком-то смысле, Ида, все мы солдаты, — проговорил он рассеянно.

— Но вы не из Братства, — догадалась она.

Слабая улыбка тронула обескровленные губы.

— Пусть это будет нашей маленькой тайной.

А на третий день он попытался её убить.

Она пришла ни свет ни заря: Фрэнк спозаранку уехал в Мегатонну по делам артели, а это означало, что у Иды есть целый день, который можно провести в мастерской. С Генри. От этой мысли Иде делалось стыдно и грустно. Ну на что она ему сдалась, мальчику этому?

И всё-таки она надела своё лучшее платье, и причесалась, и захватила с собой спортивную сумку, до отвала набитую едой, медикаментами и старыми вещами Фрэнка — со стороны, пожалуй, могло показаться, что миссис Феррелл замыслила побег. И у Фрэнка наверняка возникнут вопросы, когда он вернётся: почему в доме не убрано, ужин из трёх блюд не стоит на столе, а в домашней аптечке хоть шаром покати? Но это всё будет потом, вечером.

На этот раз Генри сам открыл ей дверь. В первую секунду Ида обрадовалась, что он так быстро идёт на поправку, но почти сразу радость сменилась глухой тоской. Он скоро выздоровеет и уйдёт прочь. Вернётся в ту жизнь, в которой нет места для добрых самаритянок бальзаковского возраста.

— Балуете вы меня, Ида, — он покачал головой, увидев сумку с припасами. — Ну зачем вы так?

— Раз уж вы решили тут обжиться, это мой долг как хозяйки, — она шутливо пожала плечами.

— Долг, — тяжело повторил он, избегая её взгляда. Нелегко это было — здесь, в крохотной каморке с окном во всю стену, в которое бил беспощадный, не по-осеннему яркий солнечный свет, словно желая выжечь из комнаты все тени.

Ида растерянно скользнула взглядом по стеллажам, заставленным старым семейным барахлом. Удивилась, увидев старую костяную коробочку из-под акварельных красок — она-то здесь как оказалась? Коробочка стояла прямо на краю полки. Сейчас упадёт, подумала Ида.

— И что, вы никому-никому не сказали обо мне? — голос Генри был совсем тихим. И несчастным.

— А надо было? — Ида через силу улыбнулась. — Вы же просили…

— Просил, — подтвердил он.

Коробка всё-таки сорвалась со стеллажа и с неприятным треском ударилась об пол. Ида машинально наклонилась, чтобы поднять её. А когда она выпрямилась — в руке Генри уже был пистолет. Тот самый, лазерный.

Сколько раз Иде доводилось слышать, что на пороге смерти перед глазами человека проносится вся его жизнь? Что ж, пронеслась. Хоть в этом не наврали. И по всему выходило, что воспоминания о жизни как начались с этой коробочки красок — так ею и закончатся.

Ида Данливи очнулась в клинике Ривет-Сити на следующий день после своего двенадцатилетия — с перевязанной головой и памятью, чистой, как белый лист. Уже потом, много позже, на этом листе стали проступать контуры её прежней жизни: рождение братишки Айзека, смерть папы, переезд из Кентербери… И проигранный Идой спор — дескать, она сумеет без страховки пройти по парапету надстройки Ривет-Сити при шквальном ветре. Что уж было на кону в том споре, узнать ей так и не удалось: падение оставило извилистый шрам на левом виске, взамен забрав все воспоминания о детстве.

Так что — да, всё началось с красок. Ида лежала на койке, а открытая коробка с красками стояла на прикроватной тумбочке, так близко, что можно было дотронуться до блестящих алюминиевых тюбиков. Слова, напечатанные на этикетках — красный краплак, фиолетовый хинакридон, жжёная умбра — ни о чём ей не говорили, но обещали так много. Целый новый мир.

Потом Ида увидела маму. Она не помнила, как здесь оказалась, даже имени своего не помнила. Просто знала: эта седая женщина с мокрым от слёз лицом — мама, слово само пришло на ум. И ещё одно возникло сразу же следом за ним — вина. То, что читалось в мамином неподвижном взгляде, в судорожном сплетении побелевших пальцев.

— Всё из-за меня, — сказала мама. — Из-за моей дурацкой работы. Всё, хватит. Я больше никогда вас не оставлю.

Слово она сдержала. Ушла из лаборатории в Мемориале Джефферсона и устроилась в прачечную Ривет-Сити. Как невесело шутила сама мама, работе с ней повезло — но не наоборот. В прачечной догнивали довоенные стиральные машины в компании сушильного пресса, который разменял уже две с половиной сотни лет, но у мамы получалось справляться со старческими капризами техники (правда, тётя Кэтрин ворчала, что это уже не инженерия, а некромантия). Познания в области химии маме тоже пригодились: выводить пятна и отбеливать ветхие простыни Виктория Данливи умела как никто другой.

Паршивая работа, что и говорить. Зато теперь мама не выходила за пределы Ривет-Сити, и Ида с Айзеком почти неотлучно находились при ней. Хотя Ида считала, что вполне способна позаботиться и о себе, и о пятилетнем брате. Получалось же как-то — до того злополучного дня. Да, из-за проекта «Чистота» им доводилось неделями оставаться без присмотра. Но почти все ребятишки в Ривет-Сити росли как трава придорожная, и их родители отчего-то не казнились, как мама…

— Просто на твою маму слишком много всего свалилось, Лохматик, — объяснила тётя Кэтрин. — И с проектом у нас дела идут не так хорошо, как хотелось бы, и за Айзека она переживает — вот он как часто болеет. А твой полёт с надстройки всего лишь стал последней соломинкой, которая сломала спину верблюда. Так что ты не смей ни в чём себя винить!

Что за «верблюд» такой, Ида понятия не имела. Тётя Кэтрин всегда изъяснялась мудрёно — и всё же её хотелось слушать снова и снова. С мамой говорить было куда сложнее. Мама не собиралась обсуждать с детьми свои решения — у неё и времени-то на это не было. Мама не называла Иду Лохматиком, а говорила: «Причешись». И краски, конечно, были подарком тёти — уж бог знает, где она сумела их раздобыть. Мамины подарки были совершенно другими: тёплая куртка, горячий обед в термопоте, сшитый вручную рюкзак — уродливый, но практичный.

Ида очень хотела быть похожей на тётю Кэтрин. И совсем не хотела стать такой, как мама.