Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Король шутов - де Нерваль Жерар - Страница 3


3
Изменить размер шрифта:

Солнце склонялось к западу, когда король и герцог Неверский, в сопровождении членов государственного совета, вошли в залу со сводами, украшенными золочеными арабесками. Свет, проникая через стекла высоких стрельчатых окон, играл на богатых обоях, испещренных золотыми и серебряными французскими лилиями, покрывавшими стены обширной залы совета.

Посредине этой залы стоял широкий и длинный стол, покрытый зеленым саржевым ковром с кистями из красной шерсти. На самой середине этого ковра была вышита белой шерстью огромная розетка, на которой стояла громадная чернильница, заключавшая в себе также песок, сургуч и королевскую печать. Кругом были разбросаны перья и листы бумаги.

Против короля поместился секретарь его Ален Шартье, готовясь писать под диктовку своего повелителя.

Когда все члены совета уселись и сняли шляпы, между тем как один только король оставался с покрытой головой, Карл VI обратился к Иоанну Неверскому, который не садился, что тогда было в обычае, если кто хотел держать речь.

– Видите ли, кузен, как быстро наш Суд любви обратился в государственный совет… Ах! И Суд любви бывает иногда столь же важен! Любовь приносит столько же забот, как и ненависть… Но вы хотите говорить с нами о чем-то важном. Начинайте.

– Вам известно, государь, – начал Невер, – что Сигизмунд Венгерский, ваш верный союзник, находится в опасности: если христианские государи не придут к нему на помощь, то турки завоюют его королевство. Он уже не один раз просил вас о помощи, и я пришел вам напомнить об этом, потому что вокруг вас столько шума и гама от беспрерывных праздников и пиров, что голос погибающего друга может затеряться в этом.

Эта гордая речь смутила короля.

– Иоанн Неверский, имеете ли вы право поднимать столь важный вопрос, если вы еще не принимали участия в наших советах?

Молодой человек хотел ответить, но вдруг увидел входящего Людовика Орлеанского. Последний тоже увидел Невера, остановился на пороге и что-то сказал своему пажу, который тотчас же ушел.

Герцог Иоанн инстинктивно догадался, что в этом обмене слов между принцем и пажом дело шло о нем. Он весь вспыхнул, но сдержался:

– Совершенно справедливо, государь: я еще не принимал участия в ваших советах. Однако, здесь же, в этой зале, я вижу кое-кого, кто не старше меня, а между тем вмешивается в управление государством, что подобает лишь людям старым, опытным и сведущим в науке управления государством.

– Боже истинный! Герцог, вы осмеливаетесь делать намеки на особу нашу?

– Сохрани меня небо! Вы – король и законно исполняете обязанности короля.

Затем, уже не скрывая своей антипатии, он указал рукою на герцога Орлеанского, прибавив:

– Здесь речь идет о кузене моем, герцоге.

Лицо Карла VI, на минуту омрачившееся, сразу прояснилась, как только он увидел брата, к которому и обратился с улыбкой:

– А! Ты уже вернулся, Луи. Ну, садись же. Нам тут много кое чего решить нужно. Но, прежде всего, займемся тем, что ответить герцогу Неверскому.

– Если вы дозволите мне, брат, я возьму это на себя.

Король утвердительно кивнул головою. Герцог Орлеанский почувствовал себя смелее и начал так:

– Разве военное дело, в котором кузен наш приобрел уже такую славу, прискучило ему? Или он полагает, что совершил уже слишком достаточно, чтобы отдыхать в государственном совете?

– Ваше присутствие здесь, прекрасный кузен…

Иоанн Неверский протянул слово прекрасный. Его прервал Людовик Орлеанский: он высокомерно расхохотался и, встав с места, сказал ему:

– Продолжайте! Я принимаю эпитет прекрасного: это принадлежность царской крови. Есть довольно других для украшения оборотной стороны медали.

Невер закусил губы, а все члены совета скривили угол рта: ни более, ни менее они не могли сделать. Действительно, Людовик Орлеанский был прекрасный, стройный, грациозный, изысканно-любезный мужчина. Это был тип благородного и изящного рыцаря, безукоризненно и очень роскошно одетого.

Герцог Неверский продолжал:

– Ваше присутствие здесь, прекрасный кузен, ни в каком случае не может подать мне мысль, что военные труды служат обязательной прелюдией к государственной деятельности.

Вмешательство короля прервало этот обмен колкостей.

– Слушайте, господа, разве мы здесь собрались затем, чтобы слушать ваши взаимные насмешки, которыми вы обмениваетесь при каждой встрече? Вернемся к упреку, обращенному к нам нашим кузеном герцогом Неверским, за то, что мы медлим оказать помощь Сигизмунду Венгерскому.

– Этот упрек, государь, – возразил Невер, – если так вам угодно называть его, исходит не от меня, а от Филиппа Бургундского: слова сына только отголосок чувств отца.

– А, если так, – отрезал Орлеанский, точно выстрелил из лука, – то пусть этот самый отголосок с точностью передает ему вот что: мы – добрые христиане и боимся Бога, но время крестовых походов прошло и никогда не вернется. Во Франции в настоящее время мир – в первый раз с тех пор, как регентство наших дядюшек уступило место правлению короля, нашего брата.

Говоря это, Людовик указывал глазами на трех герцогов – Анжуйского, Беррийского и Бурбона, которые даже не шевельнулись.

– И вот, – продолжал герцог Орлеанский, – не успели еще закрыться две раны, через которые отчизна истекала кровью – разумею Англию и Италию, и малейшее движение может раскрыть эти раны, отчего боль будет еще сильнее… Мы сделали все для мира и надеемся сохранить его: это поведет Францию к благоденствию. Лилии, эмблемы нашей монархии, не могут цвести среди урагана.

– Это эмблема обманчивая и никуда не годная, – возразил Иоанн Неверский. – Старинные короли Франции имели в гербе не цветы лилии, но наконечники копий; это значило, что монархия может держаться и крепнуть в силе только войною. Они, конечно, это хорошо понимали, эти короли ваши предки, государь, если завели в Палестине нескончаемую войну, которая поддерживала мужество французских вельмож, улаживала их раздоры и очищала страну от того избытка мятежной черни, которая столько раз беспокоила трон… А посмотрите вокруг, до чего мы дошли! Правда, у нас мир, но благоденствие – где вы его видите? Неприятель не разоряет больше наших провинций; но ваше дворянство оскорбляет и грабит народ, а после дворян – их слуги, их псари, до тех пор пока ничего не остается. Теперь уже не военные издержки истощают государственную казну, но роскошь, празднества! Прибавьте к этому, что такой образ действий все более и более уничтожает любовь народа к монархии и уважение к дворянству. Сколько уже было смут, доказывающих это! Вы видели, как отказывались платить налоги, вы видели, как большие города Париж и Руан не признавали королевской власти, Жаки, Мальотены доказали, что виланы уже не боятся ваших больших, закованных в железо лошадей и украшенного гербами вооружения ваших рыцарей. Вы много раз уже пробовали надевать на них свои доспехи и видели, что они приходились им впору, и что, при опущенном забрале, вилан ничем не отличается от синьора. Чем же исправить все это зло? Я сказал уже: только войной, святая и благородная, она даст дворянству возможность очистить в крови неверных свои почти стертые гербы, возвратить ему утраченное уважение, которым народ обязан дворянству.

Речь эта произвела глубокое впечатление, но Орлеанский скоро установил равновесие.

– Уважение черни? Вот новости! Разве эти дураки смеют осуждать своих господ и властелинов, поставленных над ними Богом? Они ли для нас созданы или мы для них? О, какой это гнусный народ, грязный, безобразный! Он лает и кусает, как собака, всех без разбора. Боже правый! С самой фландрской войны, – я ненавижу эту чернь, а уж в особенности парижскую, как самых лютых зверей. Ведь тогда, во всех больших городах Франции, чернь была против нас и сочувствовала бунтовщикам, которых мы шли бить. А что мы получили по возвращении? Парижская сволочь овладела властью, и если бы обезумевшие от страха буржуа не отперли нам ворот, то пришлось бы осаждать Париж. И при подобном то положении дел тут хотят, чтобы дворянство шло на смерть за четыреста миль отсюда, оставляя свое имущество и власть в руках разных Жаков, Мальотенов, или еще какой-нибудь народной партии. Честью клянусь, я скорее согласен, чтобы Франция попала во власть…