История о царице утра и о Сулеймане, повелителе духов - де Нерваль Жерар - Страница 8

Трое великих вышли между тем во внешний перистиль храма. Храм стоял на четырехугольном возвышении, откуда открывался вид на поля и холмы. Несметная толпа заполонила все окрестности города, построенного Даудом[4]. Чтобы увидеть вблизи или хотя бы издали царицу Савы, весь народ устремился к дворцу и храму; каменщики покинули карьеры, плотники спешили с дальних лесных складов, рудокопы поднялись наверх из забоев. Крылатая молва пронеслась по окрестным землям, всполошила весь этот трудовой люд и привела толпы народу к месту строительства.

Все смешались здесь – мужчины, женщины, дети, солдаты, торговцы, ремесленники, рабы и достойные горожане; холмы и долины едва вмещали эту огромную толпу; больше чем на милю вокруг изумленный взор царицы видел бесконечную мозаику людских голов, возвышавшихся друг над другом рядами, словно в гигантском амфитеатре, до самых вершин на горизонте. Несколько легких облачков временами набегали на солнце, заливавшее землю, и бросали легкие тени на это живое море.

– Подданных у вас, – сказала царица Балкида, – больше, чем песчинок на морском берегу.

– Весь народ моей страны сбежался, чтобы посмотреть на вас, но меня удивляет, почему весь мир сегодня не осаждает стены Иерусалима. Из-за вас опустели поля, обезлюдел город, и даже неутомимые строители мастера Адонирама…

– Действительно! – перебила его царица Савская, которая все искала способ воздать должное зодчему. – Такие строители как у Адонирама, в другом месте сами были бы достойны зваться мастерами. Это солдаты воинства художников… Мастер Адонирам, мы желаем произвести смотр вашей армии и выразить наше восхищение вашим строителям, равно как и вам в их присутствии.

Мудрый Сулайман, услышав эти слова, в изумлении воздел обе руки над головой.

– Но как, – воскликнул он, – созвать всех строителей храма, которые рассеялись в праздничной сутолоке, разбрелись по холмам, затерялись в толпе? Их слишком много, и, как ни старайся, невозможно в несколько часов собрать вместе столько людей со всех концов земли, говорящих на всех языках от гималайского санскрита до малопонятных гортанных наречий дикой Ливии.

– Пусть вас это не тревожит, государь, – просто сказал Адонирам. – Нет ничего невозможного в просьбе царицы, и мне хватит нескольких минут.

С этими словами Адонирам, встав, как на пьедестал, на лежавшую рядом гранитную глыбу и опершись о колонну внешнего портика, повернулся к бесчисленной толпе и окинул ее взглядом. Он сделал знак, и волны живого моря побледнели, ибо все запрокинули и обратили к нему свои светлые лица.

Толпа умолкла, с любопытством взирая на мастера… Адонирам поднял правую руку и раскрытой ладонью провел в воздухе горизонтальную линию, а затем от середины ее опустил перпендикулярную черту, изобразив два прямых угла, какие получаются, если подвесить нить со свинцовым грузом к линейке, – знак, которым сирийцы обозначают букву Т, букву, пришедшую к финикийцам от народов Индии, называвших ее «тха», и переданную затем грекам, назвавшим ее «тау».

Обозначавший в этих древних языках в силу иероглифической аналогии некоторые инструменты каменщиков, знак Т служит сигналом к общему сбору.

И едва Адонирам начертил его воздухе, как толпа пришла в движение. Людское море зашевелилось, забурлило, с разных сторон покатились волны, словно ураган пронесся над ним. Сначала это была лишь общая сумятица: все бросились бежать, каждый в свою сторону. Но вскоре в толпе начали обрисовываться группы; они росли, разделялись, становились рядами; им освобождали место, часть толпы отхлынула назад, и тысячи человек выстроились, словно войско, в три колонны каждая из которых в свою очередь делилась на три когорты. Плечом к плечу стоя и концы колонн терялись вдали.

И пока Сулайман тщетно пытался понять в чем же состоит колдовская сила мастера Адонирама, земля содрогнулась: сто тысяч человек, выстроившиеся в несколько минут одновременно с трех сторон двинулись вперед. Загудела равнина под их тяжелыми размеренными шагами. В середине шли каменщики, каменотесы и все, кто работал с камнем: впереди мастера, за ними – подмастерья, следом – ученики. Справа в том же иерархическом порядке шагали плотники, столяры, пильщики, тесальщики. Слева – литейщики, чеканщики, кузнецы, рудокопы и все кто имеет дело с металлами.

Их было больше сотни тысяч, и они приближались подобно огромным волнам, захлестывающим морской берег…

Сулайман в растерянности отступил на два-три шага, обернулся и увидел за своей спиной лишь блестящую, но жалкую горстку священников и вельмож.

Спокойный и невозмутимый стоял Адонирам перед двумя правителями. Он поднял руку, и все остановились, тогда он низко поклонился царице и произнес:

– Ваше приказание выполнено.

Еще миг – и она пала бы ниц перед этой огромной и непостижимой силой: столь величественным предстал ей Адонирам в своем могуществе и простоте.

Однако она овладела собой и, подняв руки, приветствовала войско строителей. Затем сняла с шеи великолепное жемчужное ожерелье, на котором висело солнце из драгоценных каменьев в золотом треугольнике и, держа священный символ в протянутых руках, словно желая подарить всем собравшимся, шагнула к склонившемуся перед ней Адонираму. Тот задрожал всем телом, почувствовав, как драгоценный дар обвил его шею и упал на полуобнаженную грудь.

В то же мгновение вся несметная толпа восторженным эхом приветствовала великодушный жест правительницы Савы. Когда сияющее лицо царицы склонилось к художнику и голова его почти коснулась ее трепещущей груди, она тихо сказала ему:

– Берегите себя, мастер, и будьте осторожны!

Ослепленный Адонирам поднял на нее свои большие глаза, и Балкида поразилась: сколько глубокой нежности было в его гордом взгляде.

«Кто же он, – задумчиво спрашивал себя Сулайман, – этот смертный, которому люди покорны так же, как царице покорны птицы небесные?.. По мановению его руки рождаются армии, мой народ принадлежит ему, а я царь лишь над ничтожной кучкой придворных священников. Ему достаточно одного движения бровей, чтобы стать царем Израиля».

Эти тревожные мысли помешали ему заметить взгляд Балкиды, которым она проводила истинного вождя его народа, властителя умов, царственного своим талантом, безмятежного и терпеливого вершителя судеб – избранника Господня.

Во дворец возвращались в молчании. Существование народа открылось в этот день мудрому Сулайману – он, считавший, что знает все на свете, и не подозревал о нем Потерпев поражение даже на своем излюбленном поле битвы – в диспуте о своих учениях, – побежденный царицей Савы, которая могла повелевать птицами, побежденный и ремесленником, который мог повелевать людьми, Екклезиаст, провидя будущее, размышлял о судьбах царей и говорил себе: «Эти священники, мои былые учителя, а ныне советники, должны были научить меня всему, но они представляли мне все в ложном свете и скрывали от меня мое невежество. О слепая вера царей! О суетность мудрости! Суета! Суета!»

Между тем как царица тоже предавалась своим думам, Адонирам шел к себе в мастерскую, дружески положив руку на плечо своего воспитанника Бенони, а тот, опьяненный восторгом, не уставал превозносить красоту и несравненный ум царицы Балкиды.

Но мастер, еще более молчаливый, чем обычно, не размыкал уст. Он был бледен и тяжело дышал, а его широкая ладонь то и дело судорожно прижималась к могучей груди. Вернувшись к себе в святая святых, он заперся там в одиночестве, посмотрел на незаконченную статую, нашел ее скверной – и разбил ее. После этого он рухнул, словно сраженный молнией, на дубовую скамью, закрыл лицо обеими руками и воскликнул сдавленным голосом: «О обольстительная богиня, пагубны чары твои!.. Увы мне! Зачем, зачем суждено было моим глазам узреть жемчужину Аравии!»

Милло

В Милло, в своем дворце, построенном на вершине холма, откуда открывался самый обширный вид на долину Иосафата, решил царь Сулайман задать пир в честь царицы савеян. Природа радушнее города и гостеприимнее: прохлада журчащих вод, пышная зелень садов, благодатная тень смоковниц, тамарисков, лавров, кипарисов, теревинфов и акаций пробуждает в сердцах нежные чувства. Сулайману хотелось похвалиться своим загородным жилищем; к тому же правители всегда предпочитают держать равных себе подальше от своего народа и беседовать с ними наедине, дабы не судачили о них и их соперниках жители столицы.