Двоепапство (СИ) - Поляков Владимир "Цепеш" - Страница 14

Тогда, сделав над собой небольшое усилие, Иван III призвал к себе Фёдора Курицына не просто как друга – а именно как с другом он беседовал о многом, в том числе и о делах государственных, но не затрагивая престолонаследие и всё, что могло быть с этим связано – и не попросил, а приказал поведать всё, что было тому известно о Геннадии Новгородском и его связях с доминиканцами. Приказ – прозвучавший, правда, более похожим на просьбу – оказался выполнен очень быстро. Менее часа понадобилось Фёдору, чтобы его человек доставил не просто какие-то бумажки с мыслями самого Курицына, а нечто куда более серьёзное и опасное для архиепископа. Трактат «О недопустимости изъятия земель церковных» был написан рукой некоего доминиканца, брата Вениамина, а вот правки на нём – в которых некоторые мысли лишь усиливались, становились более резкими, направленными на увеличение церковной силы и богатства – были начертаны рукой самого Геннадия. Архиепископ прямо ратовал за то, чтобы церковь вернула себе то, что ему, Ивану III, удалось изъять, тем самым оградив царство от большой слабости в будущем, может даже самом ближайшем.

Одно это было важным и заметно ослабляло позицию «иосифлян», а значит и связанной с ними царицы Софьи. Но одними этими бумагами его друг и советник не ограничился, печально, но твёрдо заявив тогда:

- Раз уж ты, Иван, захотел узнать правду, то выслушай её полностью. Может я и не смог найти всё, но и узнанное заставляет кричать в ужасе от того, что может приключиться с тобой, Москвой, да и всей Русью… Корона царская да не в тех руках, много горя причинит всем, от царёвой крови до последнего пахаря, от бояр знатных до воев рядовых.

- Опасные слова говоришь, Фёдор! Я тебе давно уже…

- Раньше не говорил, потому что знал, что нет полной уверенности. Печалился, но понимал твои намерения, твоё желание выбрать, кто для дел государевых лучше будет, Василий или Дмитрий, Софья Палеолог или Едена Волошанка, - невесело так, но с уверенностью в голосе произнёс Курицын. – Кто лучше будет, того я и сейчас не скажу, чтоб ты в том уверился. Зато кто может державу по кускам растерять – это уже ясно стало. И кто ни перед чем не остановится, кусками этими бросаясь, только бы на троне усидеть.

- Так говори! Но если не сумеешь убедить… Грех на душу не возьму, с детских лет тебя знаю. Токмо от двора и из Москвы навсегда удалишься.

Произнесённые слова Курицына не испугали. А Иван Васильевич знал своего друга и понимал, что на такой разговор его могло заставить пойти только нечто важное. Не просто важное, но то, в чём тот был уверен.

Уверенность была не пустышкой, а покоилась на обоснованных подозрениях. По своему положению Курицын имел право подходить к боярину Товаркову и задавать вопросы, на которые тот отвечал. Не на все, но на многие. Ответил и касаемо найденного на теле убитого монаха-доминиканца. А найдены были яды, самые разные. Среди них был и тот, которым несколько лет назад был отравлен Иван Молодой. Сейчас же от другого, но также применяемого всё больше в землях итальянских, погиб сын боярский Павел Куницын, порой приносящий пользу Разрядному приказу. Сам Товарков его не знал, но он и не должен был ведать обо всех без исключения. Хватало того, что сына боярского опознали и донесли о том, кем он был. А Фёдор добавил к этому иное знание, что ведомо было средь ближников Еллены Волошанки.

Павел Куницын приносил пользу не только Разрядному приказу, но и царевне Софье. Не только он, были и другие, доносившие всё возможное о Товаркове и его людях, которых царица действительно опасалась.

Опасалась, но… дело не только в этом. Доминиканец, брат Лука, со всеми его «охранными грамотами» от архиепископа Геннадия и не только, не единожды был замечен близ царицы. Встречался ли он с ней, о чём могли говорить? Этого Курицын сказать не мог, зная лишь о том, что уже поведал. Но Ивану Васильевичу для глубокой задумчивости было достаточно и этого. Царь осознавал, что такие встречи тайны настолько, что узнать об их содержании равно воплощению в жизнь прекрасного сновидения. То бишь оно может и случается, но настолько редко, что надеяться на подобное не стоит.

Человек с ядами близ царской семьи – уже угроза. Принадлежащий к монашескому ордену чужой церкви, да к тому же имеющий подозрительные связи с часть церковных иерархов – ещё более великая опасность. А погибший человек, близкий к Разрядному приказу, перед смертью – сам или при помощи кого-то, тут выяснить не получилось – убивший монаха-отравителя? Почему, кстати, отравленный? Уж не потому ли, что было предложено нечто вовсе уж греховное? Например, отравление кого-либо, мешающего интересам хозяев отравителя. А кто может мешать Ордену братьев-проповедников?

Много вопросов вставало перед Иваном Васильевичем, а ответы на них – не любые, но некоторые – заставляли признать, что Фёдор неспроста решился заговорить с ним о столь нежелательной, запретной даже теме. Ясно было лишь то, что вдова его сына и поддерживающие её Патрикеевы с Ряполовскими точно невинны. Доминиканцы для них враги, если замечены рядом с «иосифлянами». Иного быть попросту не могло!

А раз невинны эти, но остаётся кто? Поддерживающие царицу Софью, а быть может… Попытка отогнать лихую мысль была подавлена разумом не отца семейства, а русского царя. Потому и обращённые к Фёдору слова были теми, которые тот явно хотел, надеялся услышать, но уверенности в том не имелось.

- Дурные ты вести принёс, Федя. Может, токмо тебя да Елену с её сторонниками радующие. И отмахнуться от них не можно, а ну как и сам я, не говоря уж про тебя, отраву в кубке получу. Да оттуда, откуда её быть не должно! Ищи, кто близ жены моей мог с тем доминиканцев знаться. Не с ним, так с другими, а то и с теми, кто ему… может даже им охранные грамотки выдавал. И Ване Товаркову я приказ дам, чтоб тебе помогал в этом, людей, злата и времени не жалеючи.

- Всё сделаю. И душой не кривя, как есть обскажу. На том крест готов целовать.

- Лишнее, - отмахнулся тогда Иван III. – Если уж тебе не смогу верить, так и вовсе никому не получится. Моим именем твори, что пожелаешь, но найди эти ходы змеиные!

Искать дьяк Фёдор Курицын умел. А уж ища при поддержке главы Разрядного приказа, полной помощи сторонников Елены Волошанки и ещё кое-кого, раскопал такое, от чего и сам в некоторое изумление пришёл. От Софьи, как уже было ведомо, тянулись нити не только к видным «иосифлянам», но и к недовольным детям боярским, среди которых Гусев, Щавья-Скрябин и прочие были лишь малой частью. И вот часть этих сторонников, но на сей раз совсем уж скрытых, были связаны с Белоозером. Суть же этого места на Руси знали немногие. Именно там, в этом городе, находилась тайная казна Ивана Васильевича. Была она, надобно сказать, совсем не маленькая. Коль уж совсем не лукавить – куда больше той, что находилась в самой Москве.

Причины? Здесь и скрытность, да и про возможность осады столицы тем или иным врагом – а их у Русского царства хватало – забывать не следовало. В таком случае следовало иметь возможность использовать золото, а не подвергать казну риску захвата торжествующими вражескими войсками. Белоозеро же было признано более всего подходящим местом. Очень подходящим, но в то же время…

Редко какая тайна остаётся таковой долго. Всегда находятся посвящённые в неё, а они, в свою очередь, готовы поделиться этим знанием с другими. Порой и за деньги либо за другие блага земные для себя и не только. Вот потому Софья Палеолог и узнала эту тайну, наряду с прочими. Узнав же… О нет, она не была глупа, а значит даже не думала о том, чтобы пытаться оттуда что-либо украсть тем или иным способом. Золота она получала достаточно, из разных источников. Но тайная казна государева… Она была важна лишь в единственном случае – если окажется, что всё пропало и остаётся лишь бежать. А вот бежать следовало одновременно быстро, без лишнего шума, но вместе с тем с прибытком, дабы и лишившись многого, оставить за собой шанс вновь достичь желаемого.

Не зря, совсем не зря Мария Палеолог была сосватана князю Верейскому! Тут и немалое войско, и влияние, и новая связь Палеологов с сильными русскими князьями, но не только. Близость Вереи к Белоозеру, вот что тоже было важным.