В огне революции
(Мария Спиридонова, Лариса Рейснер) - Майорова Елена Ивановна - Страница 52

Заслуги комиссара Раскольникова были признаны большевистскими вождями: с лета 1918 года — он член Реввоенсовета Восточного фронта, член партийно-следственной комиссии, он уполномочен «отстранять от всякой партийной и советской работы, исключать из партии тех ее членов, деятельность которых не соответствует «задачам партии и требованиям момента». На старинной фотографии, изображающей всю большевистскую верхушку, в первом ряду — Федор Раскольников.

На какое-то время он стал любовником одной из первых российских сексуальных революционерок Александры Коллонтай-Домонтович, но отошел в сторону, как только 45-летняя эмансипе обратила свое внимание на бывшего грузчика, исполина-матроса Павла Дыбенко.

Во время краткого романа с Ларисой Гумилев, иронизируя по поводу ее социальной озабоченности, убеждал девушку не заниматься политикой всерьез, рассматривать ее лишь как некое развлечение. Теперь же альтернативой отчаянью брошенной женщины, лекарством ее униженной гордости тем более могла стать только политика, — и она с головой ринулась в эти жестокие, но от этого еще более увлекательные, мужские игры.

Сначала Лариса отправилась на просветительские курсы во дворце Белосельских-Белозерских преподавать пролетариату изящную литературу, работала секретарем А.В. Луначарского в Комиссии по учету и охране сокровищ Эрмитажа и других музеев.

Добрейший Анатолий Васильевич Луначарский был сентиментален и слаб на слезу. Познакомившись с Лениным, он прямо влюбился в вождя большевиков и безоговорочно признал его первенство. Ленин, обладавший не в пример Луначарскому сильной волей и решительностью, сразу оценил преданность нового друга и его способность легко и непринужденно часами говорить на любую тему, подавляя собеседников эрудицией и буквально топя их в потоке красноречия. С годами их дружба упрочилась. После победы большевиков Луначарский был назначен наркомом просвещения.

Анатолий Васильевич питал слабость к хорошеньким женским мордашкам. Ленин дал ему прозвище «миноносец «Легкомысленный». Молодая супруга, актриса Наталья Розенель, знала за мужем такой грешок и строго следила за его поведением. То, что красавица Лариса прижилась в наркомате, говорит о ее тактичности и умении себя вести.

Добросердечного и незлобливого Луначарского ужасала жестокость революции. Он просил об отставке. «Борьба ожесточается до звериной злобы… Вынести этого я не могу», — писал он Ленину, за что получил выволочку. В итоге наркома убедили остаться на посту: никто, кроме него, не знал, как руководить просвещением. Корней Чуковский рассказывал: «Он лоснится от самодовольства. Услужить кому-нибудь, сделать одолжение — для него ничего приятнее! Он мерещится себе как некое всесильное благостное существо, источающее на всех благодать. Страшно любит свою подпись, так и тянется к бумаге, как бы подписать…».

Апартаменты Луначарских в Денежном переулке превратились в салон, гостеприимно открытый для богемы. Гости пели дифирамбы хозяину — кто-то даже назвал его «Периклом советских Афин» — не забывая воспевать и красоту хозяйки-«Аспазии». Розенель имела неограниченное влияние на супруга. Однажды она заставила его прождать в купе поезда целый час, и рейс задержали.

Историю с задержкой «Красной стрелы» по вине жены Луначарского ядовито прокомментировал анонимный «доброжелатель»:

Луначарский сделал много полезного. Невзирая на идейные разногласия, выбивал пайки для писателей и профессоров. Открывал издательства и институты; спас Ивана Бунина, которого собирались арестовать одесские чекисты.

Под сенью наркома Лариса чувствовала себя довольно свободно и в безопасности.

Она писала острые статьи, откликаясь на злободневные события. Одно из них — о судьбе моряков линкора «Слава», который был поврежден обстрелом и выброшен на мель. Неизвестно, читал ли эту статью Раскольников, который в автобиографии писал: «Я затрудняюсь точно классифицировать характер моей работы. Туда, где острее всего ощущалась какая-либо неувязка, где образовывалась зияющая прореха, туда сейчас же с молниеносной быстротой бросались большевики…». Но с этого времени их судьбы стали неуклонно сближаться.

В январе-феврале 1918 года Лариса оказалась на распутье. Условия жизни катастрофически ухудшались, богатая Россия голодала. Осьмушку фунта хлеба (50 граммов) давали не каждый день. Семья Рейснеров с трудом перебивалась, разделяя судьбы многих других. Лариса оставалась выше бытовых неудобств, оставляя заниматься добычей хлеба насущного более приземленным натурам. «Петербургская наследница» чувствовала, что для нее так или иначе все должно устроиться. В морозную голодную зиму восемнадцатого года она одушевленно писала в «Новой жизни»: «В Петрограде готовится собрание большой важности: конференция всех культурно-просветительских обществ, секций клубов и народных театров… Именно сейчас, во время революции, нужно воспитание чувств, школа страстей, достойных этого времени. Поймут не только Горького и Толстого, поймут и комедии Мольера, и «Бурю и натиск» юного Шиллера… и «Сон в летнюю ночь», «Ромео и Юлию» Шекспира». В поучительных статьях новоявленная революционерка учила видеть «пролетарскую красоту» классического искусства.

Здесь явно сказывалось влияние ее патрона Луначарского. Тот вдохновенно пророчествовал про будущие широкие проспекты, мраморные дворцы, народные театры и всеобщее изобилие. Но благородно не присваивал идею себе. Ведь план монументальной пропаганды возник у В. Ленина в связи с воспоминанием о «Городе Солнца» Томазо Кампанеллы, где на стенах были нарисованы фрески, возбуждающие гражданское чувство и участвующие в образовании и воспитании новых поколений.

Прочитав некоторые особенно яркие опусы Ларисы, откликнулся придерживающийся эсеровской идеологии Питирим Сорокин, уничтожающе высмеяв юную бунтарку: «Милая барышня, писавшая бездарные стихи, мечтавшая о «ледяной красоте». Издавала «Богему» и «Рудина», журналы для подвыпивших студентов-академистов и молодых вдовушек. Ни одного атома революции днем с огнем нельзя было отыскать в этих журналах. И вдруг? Оказывается, и она теперь ходит в большевиках. Да еще как, послушали, да почитали бы на страницах «Новой жизни» ее литературную гимнастику Далькроза по части негодности буржуазного искусства и величия пролетарской красоты. Прямо страх берет. Читая, можно подумать, что чуть ли не сама Шарлота Корде пишет под псевдонимом Ларисы Рейснер».

Но умная девушка сама была угнетена неопределенностью своего положения. Ее красота стала ее входным билетом в разного рода комитеты, и в то же время наказаньем: «Вы не могли не заметить, как призрачны и расплывчаты все мои функции», — писала она в письме к одному из своих друзей. Лариса решила уйти из Зимнего дворца. За ней тянулся слушок, будто бы во время «учета и охраны» сокровищ Эрмитажа она «захватила» алмаз, принадлежавший царской фамилии.

Советское правительство приняло решение потопить корабли. Черноморского флота, которые вот-вот — по Брестскому миру — должны были перейти к Германии как репарационные платежи. Решение вопроса было поручено Шляпникову, но тот высказался против потопления, за революционную войну с оружием в руках. Тогда Сталин, в то время единодушный с Троцким, передал дело Федору Раскольникову. Комиссар Черноморского флота Глебов-Авилов предупредил, что если он явится с таким предложением, матросы выбросят его за борт. Но красноречивому Раскольникову потребовалось всего 25 минут для убеждения. Все девять миноносцев Черноморской эскадры были расстреляны в упор.

Советский драматург Александр Корнейчук сделал Федора Раскольникова прототипом героя своей пьесы «Гибель эскадры». В ней рассказывалась легенда о том, как летом 1918 года на Черноморском флоте большевики боролись с контрреволюционерами, мешавшими им уничтожить флот, который могла захватить Германия. Конечно, это легенда, потому что подлинные события разворачивались совсем не так, как описал Корнейчук.