История халифа Хакима - де Нерваль Жерар - Страница 3

– Почему я ничего об этом не знал? – спрашивал себя Хаким. – Возможно ли, чтобы произошло такое чудо? Меня должны были предупредить звезды; ничего тревожного не увидел я и в расчерченной мной пентаграмме.

Он предавался этим размышлениям, когда к нему подошел старик сириец и сказал:

– Государь, почему ты не дашь им хлеба?

Хаким удивленно поднял голову, взглянул на человека своим львиным оком, решив, что тот узнал его, хотя халиф был переодет рабом.

Но старик был слеп.

– Ты безумен, – сказал Хаким, – зачем ты обращаешься с этими словами к человеку, которого не видишь, ведь ты мог слышать лишь мои шаги по пыльной дороге.

– Все люди, – сказал старик, – слепы перед богом.

– Значит, ты обращался к богу?

– К тебе, государь.

Хаким на минуту задумался, мысли его смешались, как тогда, после гашиша.

– Спаси их, – сказал старик, – в тебе одном могущество, жизнь и воля.

– Ты что же, считаешь, что я могу вот так, сразу дать им хлеб? – ответил Хаким, которого мучила какая-то неясная мысль.

– Лучи солнца не могут пробить тучи, они медленно их разгоняют. Облако, которое заслоняет тебя сейчас, – это принятый тобой человеческий облик, ты способен действовать лишь в пределах человеческих возможностей. Каждое существо подчиняется закону вещей, установленных богом. Только бог подчиняется тем законам, которые он сам установил. Мир, созданный им с помощью каббалистического искусства, исчезнет в тот же миг, когда бог нарушит собственную волю.

– Я вижу, – сказал халиф, – что ты просто нищий; ты узнал меня в этой одежде, но твоя лесть слишком глупа. Вот тебе кошелек, ступай.

– Я не знаю, кто ты, государь, ведь я вижу лишь глазами души. Что же до золота, то я сведущ в алхимии и могу сделать его столько, сколько захочу. Я раздам эти деньги твоему народу. Хлеб стоит дорого, но в славном городе Каире за деньги продается все.

«Да он просто колдун», – подумал Хаким.

Тем временем толпа кинулась подбирать деньги, которые ей бросил нищий, и ринулась к ближайшей пекарне. В тот день на один золотой цехин давали только одну окку[3] хлеба.

«Ах вот оно что, – подумал Хаким, – понимаю! Этот старец, пришедший из страны мудрецов, узнал меня и говорил со мной языком аллегорий. Халиф – это образ бога, и, как бог, я должен карать».

Он направился к цитадели и разыскал там начальника стражи Абу Аруса, знавшего о его переодеваниях. Вместе с этим офицером халиф взял с собой палача, как делал уже не раз. Подобно всем восточным правителям, Хаким вершил правосудие на месте. Он привел их к дому булочника, продававшего хлеб на вес золота, и, обратившись к начальнику стражи, сказал:

– Это вор.

– Пригвоздить ему ухо к ставням лавки? – спросил тот.

– Да, – ответил халиф, – но сначала отруби ему голову.

Народ, не ожидавший подобного развлечения, столпился вокруг булочника, который тщетно пытался доказать свою невиновность. Халиф, завернувшись в черную аббу, которую он взял в цитадели, казалось, выполнял обязанности простого кади.

Булочник, склонив голову, уже стоял на коленях, вверяя свою душу ангелам Мункару и Накиру. В этот момент, растолкав толпу, какой-то молодой человек бросился к Хакиму и показал ему серебряный перстень, усыпанный драгоценными камнями. Это был сабеянин Юсуф.

– Подари мне, – вскричал он, – жизнь этого человека.

Хаким вспомнил свое обещание и узнал друга с берега Нила. Он подал знак; палач отошел, и булочник радостно вскочил на ноги. Услышав разочарованные возгласы толпы, Хаким сказал несколько слов на ухо начальнику стражи, а тот громко произнес:

– Казнь откладывается на завтра на этот же час. Теперь каждый булочник должен продавать хлеб из расчета десять окк на цехин.

– На другой же день я догадался, – сказал Юсуф Хакиму, – что вы имеете отношение к правосудию, увидев, как вы ополчились на запретные напитки, но кольцо дает мне права, которыми я время от времени хотел бы пользоваться.

– Брат мой, – ответил халиф, обняв его, – теперь я свободен. Давай предадимся разгулу и вкусим гашиш в океле сабеев.

ПЕРВАЯ ДАМА ГОСУДАРСТВА

Войдя в окель, Юсуф отвел в сторону хозяина и попросил прощения за поведение друга.

– У каждого, – сказал он, – в момент опьянения бывают свои навязчивые идеи, мой друг воображает себя богом.

Это объяснение повторили завсегдатаям, и те, казалось, остались вполне удовлетворены.

Друзья сели на свои прежние места. Негритенок принес им чашу с опьяняющей смесью, каждый взял свою порцию, действие наркотика не замедлило сказаться; но, вместо того чтобы забыться во власти фантастических галлюцинаций и вести бессвязные беседы, халиф поднялся, обуреваемый навязчивыми идеями, как если бы его толкала чья-то неумолимая рука. На его крупном, словно изваянном скульптором, лице читалась твердая воля, и властным голосом он изрек:

– Брат, возьми лодку и отвези меня к тому месту, где ты прежде высадил меня, у самых садов Роды.

Юсуф был готов исполнить столь неожиданный приказ, хотя ему и казалось странным уходить из океля именно тогда, когда, распростершись на диване, можно было полностью отдаться блаженному забытью, но глаза халифа горели такой решимостью, что юноша послушно спустился к лодке. Хаким устроился на носу, а Юсуф сел на весла. Во время недолгого пути халиф проявлял признаки крайнего возбуждения. Он спрыгнул на землю, не дожидаясь, когда лодка коснется берега, затем величественным жестом отпустил своего друга. Юсуф вернулся в окель, а халиф отправился во дворец.

Он вошел через потайную дверь и, пройдя по нескольким темным коридорам, очутился в своих апартаментах, чем весьма удивил придворных, привыкших к его возвращениям на рассвете. Его словно озаренное изнутри лицо, твердая, но в то же время неуверенная походка, странные жесты внушали евнухам непонятный ужас; им казалось, что во дворце должно что-то случиться, они жались к стенам, опустив голову и скрестив руки, и с почтительным волнением ждали. Всем были известны скорые расправы Хакима – страшные и не всегда справедливые. Каждый трепетал, зная за собой какой-нибудь грех.

Однако на сей раз никто не поплатился головой. Хакима занимала лишь одна мысль: забыв об этикете, он направился в покои сестры, принцессы Ситт аль-Мульк, что противоречило всем мусульманским правилам. Открыв дверь, он вошел в первую комнату, к ужасу евнухов и наперсниц принцессы, которые поспешно стали закрывать лица.

Ситт аль-Мульк (первая дама государства) полулежала на подушках в алькове одной из дальних комнат; убранство этой комнаты ослепляло своим великолепием. Свод, выполненный в виде небольших куполов, напоминал пчелиные соты или грот со сталактитами из-за вычурно-сложного орнамента, где перемежались ярко-красные, зеленые, голубые и золотистые тона. Стены на высоту человеческого роста были выложены изумительными мозаичными плитками из стекла; сердцевидные арки грациозно опирались на пышные капители в форме тюрбанов, а те, в свою очередь, покоились на мраморных колоннах. Вдоль карнизов дверей и окон шли надписи карматским шрифтом, изящные буквы которого перемежались с цветами, листьями и завитками арабесок. В центре комнаты бил фонтан, струи кристально чистой воды поднимались до самого свода и падали в круглый бассейн с серебряным звоном, рассыпаясь на тысячи брызг.

Встревоженная шумом, вызванным появлением Хакима, Ситт аль-Мульк встала и сделала несколько шагов к двери. Она сразу же предстала во всей своей прелести: сестра халифа была самой красивой принцессой в мире; невозможно было выдержать взгляд ее глаз, как невозможно не отрываясь смотреть на солнце; черные шелковистые брови казались нарисованными, легкая горбинка тонкого носа указывала на принадлежность к царской породе, а золотистая бледность чуть нарумяненных щек оттеняла ослепительно алый рот, блестевший, словно спелый гранат.

Костюм Ситт аль-Мульк отличался невиданной роскошью: полумесяц, украшенный бриллиантами, поддерживал вуаль, усыпанную блестками; зеленый и розовый бархат платья был почти скрыт сплошной вышивкой; только на рукавах, на локтях и на груди оставались островки, откуда исходило золотое и серебряное сияние; тяжелый пояс из золотых ажурных пластин с вделанными туда рубинами обвивал гибкий и тонкий стан, спускаясь к крутым бедрам. В этом наряде Ситт аль-Мульк напоминала владычицу исчезнувшего царства, ведущую свой род от самих богов.