Из родной старины
(Исторические рассказы. Совр. Орф.) - Лебедев Владимир Петрович - Страница 5

Страшна была первая минута для неопытных монастырских воинов, особенно, когда еще застонали и закричали раненые, и далеко до горного берега загремели крики черни: «Нечай!.. Нечай!»

Все ближе и ближе надвигалась мужичья толпа.

Атаман Нечай и его казаки, словно на пир, лезут впереди всех.

— Пали, братцы! — зычно крикнул Нелюб.

И из своей тяжелой пищали, заряженной горстью рубленного свинцу, послал он казакам первый гостинец.

Двое или трое из вольных молодцов грохнулись на землю; самого Нечая в плечо задело; да быстро поднялся атаман и снова начал подбадривать свою голытьбу.

— Заходи, ребята, с обеих сторон! Заряжай пушки! Приставляй колья!

Заволновались ватаги… А уже монастырь весь, словно туманом, оделся дымом. Горячими, белыми струями полился со стен кипучий вар; загрохотали пудовые камни; молнии пищальных выстрелов врезались в надвигающуюся толпу…

Напрасно надрывался Нечай от крика; напрасно лезли на стену по связанным кольям остервенелые казаки, монастырские стояли крепко.

Нелюб работал за четверых. От гнева и ярости сильно колотилось в груди молодецкое сердце. Скрежеща зубами, держа в обеих руках тяжелый бердыш, он одним взмахом сбрасывал дико орущих, взбирающихся на стену казаков.

— Славно, добрый молодец, постой за обитель Божию! — услышал он позади себя голос отца Пахомия.

Архимандрит, с крестом в руке, неустанно следил за битвой, переходя туда, где завязывалась самая отчаянная свалка. То окриком, то лаской ободрять он робких, благословлял храбрых; везде показывался он, высокий, сильный, в черной рясе, осыпанный землей и осколками камня.

Седые иноки и монастырские послушники помогали монастырским бойцам: носили кипяток, ворочали камни, заряжали пищали.

Всех злее дрались казаки у передней стены. Много раз взбирались они до самого верху; много раз опрокидывали и сбрасывали их оттуда.

— О, чтоб вас! — заревел Нечай, поднимаясь на ноги и отирая кровь с расшибленного лица.

Его алая рубаха была вся изорвана. Он только что свалился с каменного выступа, ошеломленный мощным ударом расходившегося Нелюба.

— Я таких иноков и не видел! И отколь они этаких здоровых молодцов набрали…

Он отошел, прихрамывая, в сторону, огляделся и сердито проворчал:

— А не взять сегодня монастыря… Ишь, черные клобуки, сколько наших уложили!

Действительно, вокруг монастырских стен валялись кучи мертвых и раненых. Главное скопище мужиков только орало да перестреливалось с монастырскими, а не лезло, как прежде, напролом.

— Эй, Степка! — крикнул Нечай есаулу, — на сегодня полно, пора и отдохнуть; завтра добудем монахов!

Казаки заметались по толпе, передавая приказ атамана.

— Уходят, братцы, правда, уходят! — послышалось со стен. — Что, нарвались, окаянные?

Не заботясь об оставшихся раненых, разом отхлынула мужичья ватага. Стоны умирающих и радостные крики монастырских защитников провожали их.

— Бог вас наградит, храбрые воины! — говорил отец Пахомий, благословляя и обнимая своих. — Пойдем теперь в храм Божий — воздадим Господу Богу Спасителю нашему хвалу великую!

III

В руках вражеских

Был холодный осенний вечер. Дождь, не переставая, лил потоками с темно-серого, мрачного неба. Пенистые волны реки бились о крутой берег, на котором не видно было ни души.

Разбойничьи ватаги попрятались по избам и шалашам. Из обители изредка только доносился жалобный звук колокола, бившего часы.

В Мурашкине в просторных хоромах покойного воеводы собрались все разбойничьи набольшие.

Атаман Нечай, важно развалившись на лавке, покрытой богатым ковром, потягивал из серебряной стопки крепкий воеводский мед. На нем красовался богатый кафтан, облегавший некогда дебелые плечи воеводы Племянникова: От масляной лампы разливался по горнице тусклый свет. Кругом на лавках и табуретах сидели есаул, сотник, казацкие десятники; кто потягивал из чарки вино, кто дремал… Атаман Нечай вел с есаулом тихую беседу.

— А я тебе говорю, — настаивал есаул, — что надо до обительской казны добраться, — горстями золота да серебра наберем.

И он хрипло рассмеялся.

Атаман Нечай ненадолго задумался.

— Вот как бы Черноусенко подоспел, — заговорил он, — а то с этим мужичьем беда, никуда не годятся…

— Сказано тебе, что на утро здесь будет. Молодцы говорили, что у него казаков вдвое больше нашего… Слышь, атаман, вот на рассвете и нагрянем на монахов! — крикнул рыжебородый есаул и лихо сверкнул воровскими глазами.

Атаман Нечай ничего не ответил, только опять налил из кувшина сыченого меду.

Дверь со скрипом растворилась, и, сдернув рваную шапку, в горницу вошел вороватый парень Никитка Шарапов. Утирая рукавом намокшее лицо, он низко поклонился казакам.

— За каким делом? — грозно крикнул атаман Нечай.

— Уж с такой весточкой хорошей, что лучше и не надо, — зачастил Никитка. — Прикажи, батюшка-атаман, слово молвить.

И, подойдя поближе к атаману, лукавый мужик за говорил вполголоса:

— Словил я сейчас с ребятами парня одного из монастыря, здешнего купца сынишка — Нелюб Морнеев; батька-то его Викул у нас первый богач; как вы наехали, добрые молодцы, он все добро куда-то схоронил. Я, признаться, пошарил у него в избе, да ни пылинки не нашел, а Нелюбка-то в монастырь утек и здорово наших позавчера колотил… Стал это я за стариком примечать: думаю, наедет парень отца известить… И что ж, атаманы-молодцы, по-моему вышло!

Никитка гнусливо захохотал и ударил обеими руками по мокрым бокам.

— Лежу я сейчас за плетнем около избы стариковой, гляжу, прошмыгнул кто-то, постучался, и шмыг в дверь… Я сейчас за молодцом, оцепили избу да и накрыли голубчиков. Ты, атаман, старика-то огоньком прижги, — он тебе сундуки-то полные покажет… А парня тоже насчет монастырей попытай: ему там все ходы да выходы ведомы…

— Это ты дело молвил, — крикнул атаман и бодро вскочил на ноги. — Тащи их сюда!

Крепко связанных втолкнули в горницу Нелюба Морнеева и его отца.

Старый купец, сгорбленный и худой, крестился и тихо шептал молитву. Парень смело и сердито поглядывал на казаков.

В избу ввалились еще казаки и мужики. Атаман Нечай, подбоченясь, подошел к старику.

— Эх, ты, седая борода, чужой век заедаешь!.. А вот добрые люди сказывают, что больно ты свое добро бережешь. Поделись-ка с нами, молодцами бездомовными… А ежели тебе лень сказывать, мы тебя подбодрим.

— Нет у меня ничего, все отняли, — глухо ответил старик.

И потухшие, выцветшие глаза его сурово взглянули на лихого атамана.

— И ты мне мукой лютой не грози, я и без того одной ногой в могиле стою…

— Ишь ты, какой упрямый старик!.. — засмеялся рыжий есаул. — А вот я тебя за бороду седую потаскаю для острастки…

Длинная, желтоватая борода купца очутилась в мозолистом кулаке казака, и ходуном заходила дряхлая голова его…

Застонал старый Викул… не от боли, а от обиды да от позора.

Напряг Нелюб всю силу молодую, рванул на себе веревки и хотел броситься на помогу к отцу, да облапили его дюжие казацкие руки и пригнули к земле.

— Воры! Разбойники! Бесстыжие мучители! — закричал парень. — Мучьте меня, режьте на мелкие куски, только старика оставьте! Бога вы не боитесь, на седую голову поднимаете руку!..

Атаман остановил есаула и, злобно усмехаясь, вымолвил:

— А вот мы сейчас старика-купчину подогреем: старые кости тепло любят… Дайте-ка сюда подожженную лучину…

Мигом притащили казаки раскаленные головни.

— А ну, подпалите ему седую бороду… А ты, купецкий сын, смотри, как отца угощают, и тебе очередь придет…

Нелюб закрыл глаза и заскрежетал зубами.

Старика положили на лавку.

По всей горнице запахло гарью. Седая борода затлелась, задымилась, потрескивая… Огонь жадно палил морщинистое, бледное лицо старого купца.

— Господи Иеусе Христе! — стонал старик. Пришла смерть моя…

Сын отвечал на вопли отца глухими стонами.