Не прикасайся! (СИ) - Веммер Анна - Страница 57

 Чем ее занять, чтобы не случилось депрессии.

 - Настька, замуж пойдешь? – спрашиваю я неожиданно даже для самого себя.

- Пойду. Но после родов. Не хочу блевать на собственной свадьбе или выходить замуж толстой.

- Как у тебя все сложно. Только ребенка запишем как Крестовского Андрея Александровича.

 - Или Елену.

 - Ты уверена, что стоит так приближать Азарову? Я против дружбы с ученицами.

 - А против свадьбы с ученицей ничего не имеешь.

 - Только с одной конкретной.

Она счастливо улыбается, забавно потягиваясь. Приподнявшаяся рубашка обнажает пока еще плоский живот, и мне очень хочется к нему прикоснуться. И я не отказываю себе в удовольствии, подтягивая теперь уже невесту к себе и покрывая поцелуями тонкую чувствительную кожу.

 - У тебя же насморк!

 - А я ширнулся ксилометазолинчиком. Тайком.

 - И этот человек воспитывает детей!

- Я их не воспитываю, я их тренирую. А когда родится воспитуемый, я уже вылечу этот ебучий насморк, чтоб его через апчхи!

Она что-то там пытается ворчать, но вскоре затихает, когда я стаскиваю пижамные шорты и губами прохожусь по внутренней стороне бедра. Мне не хочется тратить время на прелюдии, в любой момент может заявиться медсестра, чтобы принести лекарства или измерить температуру. Правда, она обычно тактично стучит прежде, чем вломиться, но некоторая незащищенность добавляет остроты.

А еще этой самой остроты добавляет то, что Настасья старается вести себя тихо. И это становится нашей игрой: я делаю все, чтобы вырвать у нее хотя бы стон, а она выгибается от дразнящих движений моего языка. Я неторопливо ласкаю клитор, проникаю внутрь нее, пробуя на вкус, подчиняя себе остатки воли.

Ее очень легко завести: отсутствие зрения обостряет остальные органы чувств. Из наушников, которые все еще на ней, играет музыка, и я стараюсь подстроиться под ее ритм, удовлетворенно ловя дрожь тела Никольской.

Если кто-нибудь спросит, как убить скуку, будучи запертым с любимой девушкой в замкнутом пространстве, то вот мой ответ: доводить ее до оргазма раз за разом, пока не останется сил, пока с искусанных губ не сорвется стон. Оторваться от набухших влажных складок, подняться выше, обвести языком затвердевший сосок, чуть прикусить и подуть, мучая контрастом горячего поцелуя и холодного воздуха.

Целоваться, пока не закончится дыхание и забить на все, что может помешать. Войти в нее одним движением, не дав привыкнуть, и увеличить громкость в наушниках. Чтобы в ее мире не осталось ничего, кроме музыки в голове и меня внутри. С каждым толчком подводя к новому всплеску наслаждения.

 Ну и какой дурак откажется от такого отпуска?

 А от перспективы провести так всю оставшуюся жизнь?

25

3 года спустя  

Настасья

 - Ну что, Анастасия Борисовна, - врач заходит в смотровую, где от моих нервов уже остались жалкие клочки. – Готовы?

 - Нет, - честно признаюсь я.

 - Это плохо. Придется вас помучить, вы у меня не одна.

 - Может, меня связать?

 - Да бросьте, Настенька, давайте не будем впадать в крайности.

 - А если не сработает, швы снимут сразу?

 - О том, что сработало, а что не сработало, можно будет говорить через год. Зависит от ваших ожиданий. Я не обещал, что вы сегодня же сможете заняться стрельбой или рисованием. Через год, вероятно, можно будет чуть поднять остроту зрения коррекцией, но, полагаю, вы с очками теперь лучшие друзья.  У вас есть водитель, Настенька?

 Врач как может меня отвлекает, но это все пустые усилия. От страха дрожат руки, ноги, к горлу подкатывает тошнота, а единственная причина, по которой я еще не отключилась – сила воли, доставшаяся из фигурного прошлого.

 - Да, есть.

 - Поразительно! А я вот езжу на работу на метро. Вы бывали в метро?

 - Да. Иногда… давно.

 Он весело смеется. Надо мной вообще здесь подшучивают: дочка олигарха легла в государственную клинику, на общих основаниях. В платную палату, правда, но все же это совсем не Швейцария и не штаты. Но это единственный шанс на повторную операцию. И единственный врач, который за меня взялся и… не взял ни копейки денег.

 Мне очень стыдно, правда. За то, что игнорировала российских врачей, за то, что испугалась, когда предложили оперироваться у Герасимова, за то, что в коридоре у моей палаты постоянно дежурит охрана, пугая медсестер и санитарок. Саша ржет над тем, как я ем манную кашу на завтрак, предлагает выкладывать в инстаграм «борщ простых смертных» и возит тонны всяких вкусностей в количестве, которого бы хватило на десять Насть: он знает, что я подкармливаю медсестер и соседок по отделению.

 Я слышу, как доктор подходит, и вцепляюсь в кушетку с такой силой, что кажется, будто холодная сталь сейчас погнется.

 - Настя, Настя… успокойтесь, иначе мне придется поставить вам укол. Вам нельзя напрягаться в ближайший год, нужно, чтобы роговица прижилась и не возникло никаких осложнений. Думайте о чем-нибудь хорошем. Что вы сделаете, когда снимут швы?

 - Выйду замуж, - признаюсь я.

 - О, как здорово. А кандидат для замужества уже имеется?

 - Да.

 - Настенька, а могу я задать вам личный вопрос?

 Забалтывая меня, врач аккуратно отклеивает повязки.

 - Задавайте.

 - К вам тут мальчик приходил маленький, это кто?

 - Это сын. Андрей.

 - Вот как, какой симпатичный. На вас совсем не похож.

 Я улыбаюсь, вспоминая первую встречу с ребенком.

  - На кого он похож, Саш? Как он выглядит? 

  Крестовский долго молчит, явно рассматривая крошечный кулек, выданный врачом. 

  - На гремлина он похож. Маленький, сморщенный какой-то. Но ржачный. Сопит, зевает, так и хочется, как коту, палец засунуть. 

   - Это же ребенок! Нельзя мешать зевать ребенку! 

  - Не будь занудой. Он прикольный. 

  - Прикольный! Это твой сын! 

  - Слышишь, Андрюха? Тебе невероятно повезло. У тебя будет офигенное наследство. 

 - Он весь в отца. Как внешне, так и по характеру.

 Неожиданная легкость на глазах обескураживает. Я так привыкла к повязке за сутки, что невольно вздрагиваю и замираю. Врач тоже отходит на шаг и задумчиво на меня смотрит.

 - Настя? Вы в порядке? У вас лицо такое…

 - Я… я просто не привыкла. Извините.

 - Вы что-нибудь видите?

 Кушетка побеждает: в очередной раз впиваясь в нее ногтями, я их ломаю. Боль немного отрезвляет, хотя чтобы прийти в себя, мне понадобятся годы.

 - Силуэты. Свет. Очень расплывчато…

 - Это замечательно. Просто замечательно! Давайте-ка вас осмотрим и все проверим. Так… водички дать?

 - Давайте, - хрипло говорю я.

 Жадно смотрю, как белая фигура сначала удаляется, потом возвращается, протягивая стакан. Я не могу рассмотреть черты лица, но вижу, что доктору за пятьдесят, его волосы полностью седые, а на лице – очки. Хирург-офтальмолог в очках… забавно.

 Глаза ужасно слезятся и болят от света, но это такие мелочи по сравнению с тем, что я вижу. Белые стены, кушетку, очертания каких-то приборов. В ближайшие полчаса меня будут осматривать, опрашивать и писать рекомендации, а завтра утром обещали отпустить домой.

 - Только Настя, постарайтесь не нагружать глаза. Не плакать, не пытаться смотреть телевизор, а лучше потерпите еще немного и поносите свои очки. Можете смотреть на природу, например, это очень успокаивает. А во всякие гаджеты пока не нужно. Очень важно беречь глазки от инфекций… поэтому ни в коем случае нельзя рыдать, чтобы не было соблазна залезть грязными руками, а еще…

Я снова надеваю очки, только теперь мне приходится закрывать глаза, потому что смотреть в сплошную черную стену некомфортно. Оказывается, между темнотой слепоты и темнотой закрытых глаз огромная разница.

К счастью, доктор все говорит и говорит, совсем не спрашивая ни о чем меня. Я все равно не смогла бы ответить, потому что в горле стоит болезненный ком. Получив на руки кучу бумажек, инструкций и рецептов вместе с обещанием зайти во время обхода завтра, наконец я свободна.