Иллюзии (ЛП) - Уолтерс А. Мередит - Страница 2

Бензин? И горелая древесина?

Я хмурюсь и нюхаю доски ещё раз. На этот раз я чувствую только запах разложения и старости. Поэтому игнорирую предыдущие запахи, списывая их на галлюцинации. Это единственная объяснимая вещь во всём этом безумии.

Опираясь на стены, я прохожусь по периметру. Комната не кажется слишком уж огромной. Но, по большей части, она пуста. Слишком пуста. Как склеп.

Я наклоняюсь вперёд, тело вздрагивает и у меня начинает кружиться голова. Похоже, я заболеваю.

Когда я сглатываю, сухость во рту и жжение в горле только усиливаются. Я облокачиваюсь о стену — руки и ноги дрожат.

Здесь нет ничего, никаких ориентиров, которые позволили бы мне определить моё местоположение. Лишь проблески чего-то знакомого, чего-то, что я уверена, находится только у меня в голове. На самом ли деле я знаю эту трудно описываемую комнату? Как я могу её узнать, если едва различаю в темноте свои ноги?

У меня нет подсказок. Нет идей. Только память, состоящая сплошь из пробелов, избитое тело и расшатанное сознание.

Я закрываю рот рукой, подавляя крик, подползающий к горлу, как рвота.

Но я не могу просто стоять здесь, как дура, и ничего не делать. Нужно сделать хоть что-нибудь. Хоть что-нибудь!

— К-кто-нибудь? — выкрикиваю я скрипучим, низким голосом. Продвигаясь к центру комнаты, я наступаю на свои же шнурки. Больное колено грозит подогнуться снова.

Я едва замечаю слёзы, струящиеся по моему лицу. Мне совсем не хочется думать о том, насколько слабой они меня делают. И как же сильно я ненавижу усиливающуюся влажность на своих щеках.

«Нора! Вернись!»

Я вздрагиваю от внезапных воспоминаний. Глубокий, безумный голос. Жуткий. Требующий.

Несмотря на тягостную жару, меня пробирает дрожь. Нога натыкается на что-то, что ранее я не заметила. Я пинаю это что-то, и оно катится по полу.

— Что за?! — я опускаюсь на колени и принимаюсь шарить руками по полу, шипя от боли в ноге.

Рука нащупывает холодный пластик. Подношу руку к лицу и понимаю, что держу в руках бутылку воды.

Я не пытаюсь остановить слёзы. Со сдавленным рыданием откручиваю крышку, жадно выпиваю столько, сколько позволяет жжение и дискомфорт в горле. Никогда прежде за всю свою жизнь не испытывала ничего удивительнее.

Вода стекает с уголка рта, и воротник футболки становится мокрым. Мне всё равно. В этот мрачный, ужасный момент вода — моё единственное спасение.

Несущественная вещь, которая сейчас для меня представляет собой весь мир.

Заканчиваю пить, отбрасываю бутылку на пол и начинаю безостановочно себя ругать.

Это то, что получается у меня лучше всего.

Зачем я выпила всё? Кто знает, когда мне дадут ещё?

И эта трезвая мысль повергает меня в состояние паники, которой до этого момента мне удавалось не поддаваться.

Я буду голодать.

Испытывать жажду.

Я умру…

— Я умру, — хриплю я, зубы стучат, а тело сжимается от паники и истерики. — Помогите! — воплю я и вздрагиваю от того, как громко звучит мой голос в мёртвой тишине.

Ничего.

Всегда ничего.

Всегда одинока.

Мне не следует удивляться.

Я привыкла быть покинутой. Не нужной.

Брошенной.

Игнорируемой…

Хватаюсь за голову и прижимаю пальцы к вискам. Давление и дискомфорт помогают очистить разум.

Мне просто хочется увидеть хоть что-нибудь. Глаза уже привыкли к темноте, но вижу я по-прежнему нечетко. Все размыто. На протяжении нескольких лет я жила практически, как слепая. В лучшем случае это является причиной для расстройства.

В худшем — для оцепенения, в которое приводит меня нахождение в этой душной комнате без возможности выбраться.

— Эй! Кто-нибудь?! — повторяю я, на этот раз чуть громче. Снова медленно поднимаюсь на ноги и направляюсь к тому, что по очертаниям напоминает дверь.

Я закатываю рукава рубашки, пытаясь, таким образом, хоть немного облегчить свои страдания в духоте. Ужасно жарко. Как в печи. Мне начинает казаться, что на меня надвигаются стены. Пот катится между грудей и бисером собирается над верхней губой. Волосы на висках становятся влажными. Я срываю с головы вязаную шапку, швыряю через всю комнату, и та падает где-то в тени.

В своей одежде я чувствую себя идиоткой. Во всяком случае, кто носит зимнюю шапку летом?

Я почёсываю щёку и сдираю запёкшуюся кровь. Кожу щиплет, я чувствую неровные порезы.

Что случилось?

Это кажется более важным вопросом.

Более важным, чем «где?»

Или «кто?»

Или даже «почему?»

Вопрос «что?» крутился в голове, требуя ответа.

Наконец, я добираюсь до двери и ощупываю её в поисках ручки. Дверь кажется твёрдой и гладкой. Плотно прижимаю ладонь, осторожно провожу ею вдоль швов и петель, стараясь ощупать каждый дюйм.

Я, наконец, нахожу её. Ручка искривлена, и мне кажется, что я могу распознать большую металлическую пластину, к которой она прикреплена. Прилагая все свои силы, дергаю за ручку и ощущаю вибрацию в плече.

Она не сдвигается с места. Я дергаю снова, на этот раз обеими руками. Дверь заперта. Похоже, есть только один способ открыть её — нужно находиться по другую сторону, снаружи.

Я в ловушке.

Как собака в клетке. Жаркой, душной клетке.

Я не могу выйти и, очевидно, это и не предполагается.

Я стучу кулаками по дереву.

— Эй? Здесь есть кто-нибудь? Где я? — зову я и ощущаю подступающую истерику.

— Эй! — вновь зову я. — Кто-нибудь меня слышит?

Ничего.

Тишина.

Конечно.

Я упираюсь лбом в дверь и несколько раз бьюсь головой о твёрдую поверхность.

— Никого там нет, Нора, — бормочу я. — Никто не выпустит тебя отсюда.

А потом я начинаю смеяться. Ненормально. Напряжённо и натянуто. Я смеюсь и смеюсь, и смеюсь. Смех сейчас совершенно неуместен, но остановиться невозможно. Смех клокочет в груди, и я даже не пытаюсь прекратить.

Затем на его место приходит страх. Настолько глубокий, что сразу же укореняется во мне и не собирается уходить.

— Ответь мне! — кричу я, охваченная ужасом. — Пожалуйста! — умоляю. — Что я сделала? Почему я здесь? Просто скажи мне!

Я снова и снова бьюсь головой о стену.

— Кто ты? — произношу одними губами.

В тени скрываются чудовища и монстры, которых я не вижу.

— Выпустите меня! — выдыхаю я, хватаясь за горло. Оборачиваю и сжимаю руками свою тонкую шею. Этого оказывается достаточно, чтобы осесть на землю и подползти к центру. Паническая атака наносит серьёзный удар.

— Хочу домой! — сгибаюсь пополам и рыдаю.

Никогда не думала, что настанет время, когда я стану тосковать по дому. Что буду с сожалением вспоминать холодные комнаты.

Но сейчас я не хочу ничего сильнее, чем войти через парадную дверь и услышать резкий, разочарованный голос матери, приказывающий идти в свою комнату, потому что она не хочет меня видеть.

Я с тоской вспоминаю свою спальню, которая за последние несколько лет превратилась для меня в тюрьму.

— Хочу домой, — шепчу я.

Так сильно.

Я думаю о своём доме.

О матери.

О жестком взгляде ее глаз и постоянно опущенных вниз уголках губ.

Я помню своё отражение в разбитом зеркале. Искажённое лицо в осколках.

Тысячи минутных воспоминаний затуманивают мой разум.

Но я никак не могу вспомнить, что произошло до этого.

— Я д-должна выйти от-отсюда, — заикаюсь я. Отчаянные слова срываются с губ безутешной девушки.

Я колочу в дверь так сильно, как только могу — руками и ногами, вкладывая всю энергию, о которой даже не подозревала.

— Выпустите меня! — кричу я раз за разом.

Разумная часть моего сознания понимает, что это бесполезно.

Я знаю, что никто и никогда меня не услышит.

Вполне логично, что мои мольбы не имеют никакого значения.

Я могу стоять тут и кричать, пока не охрипну, кричать до потери голоса, и это не изменит ровным счётом ничего.