Детство (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 7

Киваю важно.

— Не совсем тёмный значит? Хе-хе! Пятнадцать минут стоять будем. Знаешь, что такое минута? Нет? — Дядинька важно вытащил самонастоящие часы в блестючем медном корпусе и показал на стрелки, — Это минуты, значит. Вот так — тик-так… и шестьдесят раз. Протикало шестьдесят раз, и минута прошла.

— Спасибо, дядинька!

— Дядинька, — Усмехнулся тот, — Фрол Кузмич.

— Спасибо, дядинька Фрол Кузмич!

— К станции подъезжать будем, — Учил меня дядинька Фрол Кузмич, — так машинист прогудит, чтоб приготовились. Потом, когда отъезжать будет — тоже, чтоб поторопились.

Его прервал гудок, и дядинька хлопнул меня по спине, подталкивая к двери.

В нужнике привокзальном сидел мало — всё боялся, что поезд без меня уедет. Ан нет, успел загодя, и сильно загодя.

— Держи вот, — Фрол Кузмич, пересевший к нам и успевший разговориться с Михал Андреичем, слезшим с верхних полок, сунул мне в руки большой медный чайник, — Воон… вишь? Кубовая[25]. Там кипятком разжиться можно, как раз чайку и попьём!

Накинув сызнова зипун, бегу стремглав по утоптанному снегу, а ну как поезд уедет!? Отстояв немного в очереди, налил кипятку и снова бегом, стараясь не расплескать на себя горячую воду из тяжёлого чайника.

— Шустрый! — Одобрительно сказал Фрол Кузмич, — Не пропадёшь!

— Сидор Поликарпыч говорил, что родные его в учение отправляют, как негодящего к крестьянскому труду, — Сказал Михал Андреевич, и мне сразу стало стыдно, аж ухи заполыхали.

— Родные? Не мать с отцом? — Поинтересовался Фрол Кузмич.

— Тётка… троюродная.

— Да, брат… и неласковая небось? То-то! У такой, хоть ты себе горб от работы наживи, а всё никчёмным и бестолковым будешь! В городе-то оно, знамо, несладко. Пока выучишься ремеслу, всю шкуру со спины снимут, да не раз! Но коль выучишься, так оно получше-то будет, чем в деревне.

Киваю истово. Уж я в люди выбьюсь! Обещался же Саньке пройтись по деревне в сапогах да с гармошкой, так и пройдусь! Что знали все, что важным человеком стал.

Спалося плохо. Много люда в вагоне-то, и все то храпят, то ветра пускают, то бродить начинают. И табачище смолят, коль проснулись. Что за радость-то? Мы с Чижом пробовали курить, как взрослые — гадость как есть. Только во рту будто нужник устроили да горло потом до самого вечору саднило.

— Ярославский, — Потягиваясь спросонья, сказал дядинька Фрол Кузмич, — подъезжаем. Запоминай, малец! Чай, не кажный день по железке катаешься-то!

Агакнув, прильнул к окну, не отрываясь. Потом встали и остальные, поснедали вместе.

На душе будто кошки скребут, тошно. Ан и хочется в люди выйти-то, но спина аж загодя болит, палки да вожжи чуя. Выучусь! Вот только когда это будет? Да и Тот-кто-внутри может ворохнуться невовремя, а тады ой…

Катались по путям туды-сюды долго, я ажно устал с лавки подскакивать. Приехали наконец, и люд в вагоне стал выходить, переговариваясь громко.

Вышли, и меня ажно заколотило, так взволновался. Страшно! Но глядел вокруг, как дядинька Фрол Кузмич велел, а то ведь стыду не оберёшься! Спросят меня, где что на вокзале, а я и не знаю. Позорище! Раззяву такого уважать не будут!

Мущщины недолго прощались, потом Сидор Поликарпыч взял меня за плечо, чтоб не потерялся, и повёл в сторону извозчиков. Я ужо знаю, кто это такие — видывал ещё в Костроме, на станции.

Неужто поедем? Как господа? Хотя да… Москва, говорят, огроменный город. Не станет Сидор Поликарпыч ноги из-за меня бить. Шутка ли, цельный прикащик!

Сидор Поликарпыч долго торговался с извощиком, но у меня ажно в ушах шумело, так даже не знаю — почём. Ехали как господа, я только и пялился по сторонам. Правду говорят — здоровенный город!

«— Деревня» — С непонятной тоской сказал Тот-кто-внутри, снова посылая картинки снившихся городов, и снова замолк. Зато я оклемался немного, хучь на человека похож стал, а не на юрода глупого. Мало слюней не напустил, на город глядючи!

— Извольте, господин хороший, — Извощик остановил кобылу, — приехали. Подождать изволите?

— Жди, — Коротко сказал Сидор Поликарпыч, поглядывая вокруг брезгливо, и уже мне:

— Пошли!

Прикащик шёл уверенно, не блукая в здешних закоулках с высоченными, по два-три этажа, домищами. У низенькой дверки он остановился и постучал.

— Ктой там? — Не сразу отозвался мальчишеский голос.

— Хозяина зови!

— Сидор Поликапрыч? — Дверь отворилась и из неё выглянул прыщеватый мальчишка лет тринадцати, бледный и сутулый, — Радость-то какая! Чичас, чичас!

— Вперёд, — Чуть толкнул меня прикащик и я начал спускаться вниз.

«— Полуподвал» — Проснулся Тот-кто-внутри.

Внутри тёмно и сыро, чисто как в подполе, даже хужей. Только что света чуть побольше. Откуда-то из темноты вышел всклокоченный, воняющий водкой мущщинка. Сразу видно — пьёт горькую, и ещё как пьёт!

— Принимай в науку! — Толкнул меня к нему Сидор Поликапрпыч, — твой!

Пятая глава

— Вставай, окаянный! — Пихнул меня Лёшка в бок ногой в ветхом опорке не по размеру, — Пора ужо нужное ведро выносить! Чай, теперь это твоя работа!

Зябко подтягиваю босые ноги под тряпьё, которым укрывался. Спасть хочется, страсть… Остывшая за ночь большая, но дурно сложенная печь почти остыла, и в полуподвальном помещении зябко и сыро. Щелястые окна и дверь, да вместе с сырым подгнившим полом, быстро вытягивают тепло. Сюда бы хоть печку нормальную, но и той нет.

— Вставай! А то как получишь! Сперва от меня, а потом от мастера Дмитрия Палыча!

Голос злорадный, действует лучше будильника.

"— Како-тако будильника?", — Озадачиваюсь я, и Тот-кто-внутри подсовывает картинку с дребезжащими часами, где надо нажимать на пимпочку. Эко диво!

Быстро намотав обмотки, сую ноги в ботинки, накидываю зипун и шапку, да подхватываю тяжёлое деревянное ведро с крышкой, воняющее нужником. Вчерась показали уже, куда выплёскивать говно-то, но в потёмках ничего почитай и не видно.

Агась! Вот кто-то из соседей потянулся, пристраиваюсь в кильватер!

Такие вот непонятные словечки всплывают в голове всё чаще, Тот-кто-внутри шепчет. Я поначалу думал-то, что бесами одержим, но в церкву спокойно захожу, святое причастие принимаю, от молитв и святой воды в корчи не падаю.

Правда, попов всё едино не люблю. В церкву ходить ндравится, но то другое — людёв посмотреть, да себя показать. Ну и красиво там, опять же. Иконы, украшения всякие. Поют, опять же. Ладан ещё, свечки, одёжки у попов да дьякона красивенные. Золото шиты!

Потом, когда картинок в голове стало побольше-то, понял — нет, не бес-то! Заколдованный я, вот. Тот-кто-внутри даже слово специальное знает — попаданец! Не первый я, значит, раз слово придумали, зряшно-то не станут придумывать!

Память, значит, отшибли, да наколдовали всех вокруг. А так я, может, и вовсе из господ!

Выплеснул нужное ведро в поганую яму, и назад по тёмнышку.

— Теперя за водой, — Встретил меня Лёха, сунув в руки тяжёлые вёдра, — да смотри, не расплескай на ноги-то! Тебе к реке много сегодня бегать, в мокрой-то обувке!

Сказав это, паскудно хихикает. Ишь, стервь! Радостно ему, ну что за человек, а? Понятно, что рази я теперь младший, то Лёхе по хозяйству хлопот меньше, но радоваться ить чему? Тому, что другому хужей, чем тебе? Паскуда как есть!

К речке, Неглинке, цельная очередь. Вроде и не малая речушка-то, а удобных мест, чтоб подойти, немного. Да наплёскано, воды намёрзшей вокруг много. Чай, каждый по разу плеснёт ежели, то цельный каток будет. Народу-то эвона сколько!

— До края! — Встретил меня Лёшка, пальцем тыкая на большую, почти пустую бочку в сенях.

Долго таскать пришлось-то, ажно руки чуть не оторвались, хотя и привычен работе, не бездельник. Тут бы коромысло, хоть и бабский это струмент, ан нет! Не заведено его у хозяев, значица. Ну коль не сами таскают, то и нечего обзаводится, так? Ни коромысла, ни салазок — санки поставить, ни…