Возвращаясь к себе (СИ) - Нежина Лия - Страница 19

— Знаешь, почему мы с Сашей поругались, и я не поехала на вечеринку? — спросила она меня. И, услышав отрицательный ответ, продолжила. — Потому что я сказала, что они не друзья Пашке, раз подсунули ему Милу, и я не собираюсь притворяться на этой показушной помолвке.

Выслушав мою историю, Нина предложила мне жить столько, сколько будет нужно. Я не отказалась, но обещала, что задержусь не дольше, чем на неделю: в пятницу должна быть зарплата, и я надеялась, что получу деньги и смогу снять квартиру.

У нас с Ниной неожиданно нашлось много тем для разговора. Мы до полуночи сидели на кухне и говорили об Ирокезе, о Лешке и о нас. Мне стало хорошо и спокойно, потому что я уже не одна и рядом человек, который хочет помочь.

Утром мы с Ниной вместе на такси едем в больницу.

— По телефону никто ничего не говорит, на месте больше узнаем, — убеждает она меня.

Я соглашаюсь. Пусть я ничем помочь не могу, но, может быть, смогу хоть что-то узнать, да просто буду поближе к Лешке.

По дороге в больницу решаюсь позвонить Виктору Михайловичу.

Он бесконечно долго не берет трубку. Я уже собираюсь отключиться, когда наконец раздается недовольное «алло». Но сначала он меня не вспомнил. Мне пришлось долго и муторно объяснять, чтоб он понял, с кем говорит. И ничего конкретного я опять не узнала. Романов-старший лишь повторил, что Алексей по-прежнему в реанимации.

Но в больницу мы все-таки приехали не зря: нас с Ниной пустили в палату к Ирокезу. У него было сотрясение, сломаны левая нога и рука. Увидев нас, Саша просиял.

— Девчонки! Как я соскучился!

И по его счастливому взгляду было видно, как и по кому он соскучился.

Посидев немного с ним и с Ниной, я вышла. Не хотелось им мешать и завидовать.

Решила подождать Нину на улице. Погода стояла морозная, но ясная, и я с удовольствием глотала холодный воздух. Проходя вдоль здания больницы, неожиданно наткнулась на сидящего на скамейке Пашку.

— Лиза, — вскочил он, увидев меня, и чуть не выронил из рук букет с какими-то грустными, поникшими розами.

— Здравствуй, Паша, — обняла я его, — как Мила?

И по его потухшему взгляду поняла — ответ будет нерадостным.

— Она ребенка потеряла. Ну там стресс и все такое… — присаживаясь на скамейку и глядя вниз, ответил Пашка. — Врачи не смогли спасти. Мила говорит: не приходи больше.

Он был такой несчастный, этот простой хороший человек, что мне захотелось пожалеть его как маленького ребенка. Вдруг он резко повернулся и с сумасшедшей надеждой и тоской в глазах спросил:

— Как думаешь, она меня простит?

Я не смогла ничего ответить, только погладила его вихрастую голову. Мне так хотелось сказать ему, что прощать его не за что, это Мила должна молить о прощении. И вообще, для него, может быть, лучше, если она примет решение его бросить. Но я не могла ему этого сказать: они потеряли ребенка, а страшнее в жизни ничего не может быть.

Подошла Нина, счастливая, сияющая. Она сначала даже не узнала Пашку. А когда узнала, тоже не нашла для него слов утешенья. Так постояв с ним немного, мы с Ниной пошли на остановку.

Глава 10

Лиза

Неделя прошла в сумасшедшем ритме. Каждый день начинался с того, что мы с Ниной ехали в больницу навестить Ирокеза, потом я мчалась в «Атаку», спорила и ругалась с рабочими, звонила поставщикам. Забросить этот клуб я не могла — слишком много Романов вложил в «Атаку». Кроме того, работа отвлекала, не позволяла увязнуть в беспокойных, тяжелых мыслях.

Раз в день я обязательно созванивалась с Виктором Михайловичем. От него я знала, что Лешка по-прежнему в реанимации, но находится в сознании. Романов-старший всегда был краток, неразговорчив. Каждое его слово я ловила с замиранием сердца, мне хотелось задать еще десятки вопросов, но я терпеливо ждала.

Сегодня я поехала в больницу одна: Нина спешила на работу и должна была навестить Сашу вечером. Проходя по аллее к больничному корпусу, я набрала номер Романова и услышала привычное «Здравствуйте, Лиза». Но на мой обычный вопрос об Алексее он почему-то замялся и замолчал. Кажется, я пережила самые страшные мгновения в жизни, пока он вновь не заговорил:

— Знаете что… — сказал он очень тихо, будто не хотел, чтоб кто-то слышал его, — сегодня Алексея можно навестить. Как скоро вы подъедете?

Я так резко остановилась посреди дороги, что люди, идущие сзади, меня едва не сбили. Мельком взглянув на часы и прикинув, сколько идти до корпуса, я торопливо ответила, что буду уже через 10 минут. Услышав это, Романов, неожиданно повеселевший, вдруг объявил:

— Вот и отлично! Ну обрадуйте его сами…

И передал трубку Алексею.

Алексей

— Теперь нужно ждать, — читает врач нотации противным писклявым голосом. — Реабилитация бывает сложной, долгой, но организм молодой…

— Доктор, вы мне не заговаривайте зубы, не надо врать! — кажется, я повышаю голос, поэтому дергаюсь от резкой боли в шее и спине, но даже она не может меня отвлечь.

— Сын! — отец смотрит укоризненно.

— Не надо, пап! Вы мне честно скажите: я встану?

— Вам, Алексей, этого сейчас сам господь Бог не скажет. Но у вас все шансы есть! — монотонный голос врача.

— Сколько нужно времени? Год? — еле выдавливаю из себя, продираясь сквозь волны боли, и почти отключаюсь.

Отец матерится. Мне делают укол, и боль отступает, я могу чуть расслабиться.

— Это не факт, — наконец говорит врач, — нужно терпение и серьезная реабилитация. Возможно, понадобится операция. Сейчас этого сказать не могу.

— Сын, успокойся! Тебя обследуют. В конце концов, поедем в Германию. Думаю, через полгодика поставим тебя на ноги.

Отец говорит бодро, но я замечаю, как они переглянулись с врачом, будто заговорщики.

— Только не врите мне, пап! — прошу я. — Не надо врать! Говори, как есть!

Я хочу только правду, пусть даже самую страшную.

У отца начинает вибрировать телефон, и он отходит к окну, чтоб ответить. Ко мне опять склоняется врач.

— В Германии это будет или в нашей клинике — не так уж и важно. Вы должны понимать, что вам понадобится много мужества и терпения. Полгода, к сожалению, — нереальный срок. Не надо тешить себя надеждой, что это пройдет как ОРЗ. Надо надеяться на лучшее, но быть готовым ко всему.

Меня как пришибло.

— То есть вы хотите сказать… — пытаюсь я задать самый главный вопрос.

Вдруг отец бесцеремонно отстраняет врача и сует мне телефон.

— Держи, это тебя.

Что-то мелькнуло в его взгляде, от чего у меня задрожали руки.

— Алло? — едва слышно хриплю в трубку.

— Леша?

Ее звонкий высокий голос взрывает тишину. И так странно нежно звучит мое имя в ее исполнении, что у меня мелькает мысль: «Неужели это она мне!». Я молчу, потому что горло сдавило будто клещами. Лиза! Моя девочка!

— Леша, как ты? — кричит она в трубку и, не дожидаясь ответа, просит. — Можно я приду?

— Приходи, — отвечаю я, ничего не соображая.

Звучит так, будто я разрешаю ей прийти. Нет! Я прошу! Умоляю! Будет чудом увидеть ее лицо в этой больничной палате, пропахшей лекарством и пропитанной болью.

— Очень хорошая девушка. Одобряю, — говорит отец, когда я ошалело смотрю на него, возвращая телефон.

Будто меня интересует его мнение!

Минут через 15, раздается робкий стук в дверь, и медленно, неуверенно Лиза переступает через порог. Она входит осторожно, словно боясь разбудить, и на минуту замирает у входа, глядя на меня.

Я хотел бы бежать к ней, но не мог поднять головы. Боль опять накатила и придавила к кровати. Уже в этот момент пожалел, что дал слабину и позволил пустить ее сюда, позволил увидеть себя слабым и беспомощным.

— Леша, — зовет она, присаживаясь рядом. — Как ты?

Если б она кинулась ко мне, разрыдалась, уткнувшись в мое плечо, стала бы целовать, я бы, наверно, с ума сошел от счастья. Мне так хотелось видеть сейчас ее эмоции, потому что сам я умирал от желания сказать, как рад ее видеть, каким виноватым себя чувствую и жалею о случившемся.