Волчья тень - де Линт Чарльз - Страница 34

– Я наделила ее даром счастливой жизни, – сказала она мне потом. – Мне и не снилось, что в этой жизни не будет Энни.

Но в сказках так оно и бывает, правда? Что-то всегда идет не так, а то бы и рассказывать было не о чем. Приходится быть сильным, чтобы заслужить счастливую и долгую жизнь.

У Энни хватило сил, чтобы оставить свою малышку, потому что она думала, что сможет только изуродовать ей жизнь. Но сил, чтобы помочь самой себе, ей не хватило. Такое ужасное наследство оставили ей родители.

Я так и не успела закончить к выставке последнюю картину, но у меня нашлось чем ее заменить. Несколько небрежных штрихов, сделанных Энни, говорили мне больше, чем все мои работы, вместе взятые.

Я собиралась вынести мусор, когда заметила смятые листки, исчерченные каракулями, которые нацарапала Энни в последний вечер. Совсем как детские рисунки.

Я вставила один листок в рамку и повесила на выставке.

– У нас теперь пять койотов и один призрак койота, – только и сказала Софи, увидев, что я сделала.

«В доме врага моего», Энни Майкл. Карандаш. Студия «Йор-стрит». Ньюфорд, 1991 г.

Небрежные наброски карандашом. Домик – обычный квадрат с треугольной крышей, и в нем три фигурки, начерченные по принципу «точка, точка, запятая». Две из них снабжены треугольниками «юбочек», чтобы обозначить их пол. Две более крупные фигурки избивают меньшую кривыми палками или ремнями.

Маленькая фигурка пытается уползти.

В книге отзывов кто-то записал: «Никогда не прощу тех, кто в ответе за все, что с нами сделали. И пробовать не стану».

– И я тоже, – сказала Джилли, прочитав запись. – Помоги мне, Господи, я тоже.

Рэйлин

Лос-Анджелес, зима 1998-го

В этом городе легко быть никем. Восемь с лишним миллионов – вдвое больше, чем в Ньюфорде. Даже думать, черт возьми, не хочется, во сколько раз это больше Тисона. Зато точно знаю: если хочешь затеряться, лучше места не сыскать. Исчезнешь – никто и не вспомнит.

Теперь, оглядываясь назад, понимаю, что, отсидев срок и выйдя из тюрьмы, я боролась с глубокой депрессией. Да кого я обманываю! Ничего я не боролась. Года три, а то и больше, провалялась на диване, куда ложилась, если вставала с постели. Вы бы не поверили, что человек может просмотреть столько «мыла», ток-шоу и викторин, не говоря уж о тех роликах Рози, сколько просмотрела я за эти годы.

Сама не знаю, зачем я крутила те видео с Рози. Мне от них плакать хотелось, только я и плакать-то не могла. Глаза жгло, и в груди становилась так тесно – вот сейчас задохнусь. А слезы не шли. Я ни разу не плакала с тех пор, как сестричка меня бросила, и я тогда поклялась, что больше никогда плакать не буду. В те годы депрессии я пробовала отказаться от старой клятвы, потому что мне чудилось, что, если заплакать, станет легче, да только кто-то внутри меня, видно, принял ту клятву всерьез и не собирался отступаться, что бы я сама ни думала. Так что плакать я не могла и не могла заставить себя поднять задницу с дивана, а когда заставляла, так не знала, куда деваться. В ток-шоу только и болтали про психотерапию и всякие таблетки, но, чтобы купить антидепрессанты, нужна монета, а представить, как я сижу и выкладываю кому-то свои беды за свои же денежки, я просто не могла. Когда Рози уходила на работу, у меня для этого дела были четыре стены квартиры. На нее я свои беды тоже не сваливала.

Когда все пошло наперекосяк? Будь я проклята, если знаю. Пошло, и все тут. Карма, так сказать, если вам нравятся красивые слова из иностранных религий. Дома в Тисоне это называлось расплатой. Вроде как кто-то там, наверху, позаботился, чтоб я получила свое за всех, кого ограбила и обидела. Забавно, что этот «кто-то» не замечал, как меня обижают, когда я была еще маленькой девочкой.

Я уж и не могу вспомнить, но было время, когда я была невинна. Дети ведь не рождаются плохими, правда?

Теперь-то, наверно, без разницы. Что родилась плохой, что выросла плохой: кому какое дело, как это вышло? Все равно ничего не осталось. Нет у меня ни твердости, ни умения – ничего, что могло бы кому-нибудь пригодиться, в первую очередь мне самой.

Иногда мне вспоминается та ночь, когда я бросилась с ножом на Дэла. Больше я никогда ничего такого не делала. И нужды не было. А может, я просто не попадала больше в такую беду, где пришлось бы. Случалось, грозила кое-кому ножом, а то и пистолетом, но чтоб применять – этого не было.

Бывает, думая о той ночи, я знаю наверняка: та темнота, что во мне тогда поднялась, – она никуда не делась. Я знаю, что могу сделать такое же, и даже хуже, если припрет. Никто, кроме Рози, не знает, что я способна на насилие, и я эту темную тайну унесу с собой в могилу. Но вот когда на меня накатила депрессия…

Черт побери, я была счастлива, когда удавалось размазать по стенке таракана.

Рози за меня ужасно беспокоилась, и мне от этого только хуже становилось. Но я ничего не могла поделать. Раскисла как тряпка. Притом я не толстела. Наоборот, еще постройнела, только грудь обвисла, как у старухи, – наверно, потому, что мяса на костях уже не было.

Когда мы впервые добрались до Лос-Анджелеса, я думала: много народу – это в нашу пользу. Можно прокрутить свое динамо где вздумается и запросто раствориться в толпе. Но тут было не то что в Тисоне или даже в Ньюфорде. Здесь все друг друга локтями отпихивают, и, если не знаешь никого и ничего, на крупную дичь не выйдешь. Что толку ободрать парня, у которого денег не многим больше, чем у тебя? А дошло до того, что мы и этим занимались.

Когда меня засадили на шесть месяцев, за дело взялась Рози. Добралась-таки до своих постельных сцен и, должно быть, неплохо выступала, потому что нам долго не приходилось прирабатывать на стороне.

Думаю, больше всего ей в этом производстве фильмов для взрослых нравились презентации. Ее сажали за столик, и она просто сидела там, улыбалась да подписывала своим фанатам афишки или обложки кассет, которые они приносили. Не знаю, где побывали их ручонки и чем занимались, но догадаться нетрудно.

И фотки с ней они тоже хотели. Это уж была моя работа: стоять у нее за спиной со старым «Полароидом» и щелкать их вместе. Мы делали это бесплатно – только ради рекламы, но потом у меня зашевелилась мыслишка, что и на этом можно делать деньги. Мне не нравилось, что мы живем только на доходы с ее задницы, – пусть даже самой Рози работа была по душе.

Точнее, ей просто нравилось быть на виду. Черт, когда заканчивались съемки нового ролика, она блаженствовала, как такса, поймавшая крысу. По-моему, это оттого, что тут она бывала ближе всего к исполнению своей великой мечты – стать кинозвездой. Ближе уже не подобраться – мы обе понимали.

Она все ко мне приставала, чтобы и я снялась. Даже не надо ничего делать с мужиками, уверяла она, мы с ней и вдвоем справимся. Но это мне было совсем ни к чему. Я хочу сказать, мы пару раз с ней крутили, но только когда были пьяны или со скуки, когда мужиков под рукой не оказывалось.

Не подумайте ничего такого. Я не ханжа. До отсидки у меня бывали парни – стоило только захотеть. Просто я ни с кем не связывалась всерьез. Никаких сложностей. И я этим занималась для удовольствия, а не ради заработка. Не могу объяснить, в чем тут дело. Все из-за того, наверно, что Дэл всегда сам решал, что делать, и когда, и как, и плевать ему было на то, что я чувствую.

В общем, эта моя депрессия затянулась на пару лет, и в конце концов я поняла, что надо что-то делать, а не то можно с тем же успехом забраться в ванну, перерезать себе, к черту, вены и покончить с этим. Для динамо я уже не годилась, а собой торговать не собиралась ни в кино, ни на панели, так что я взяла и нашла себе работу.