Сияние - Валенте Кэтрин М. - Страница 82

Каллиопа получает свою чашу для пунша последней.

Анхис опять берёт слово.

— Теперь, когда антракт завершён, могу я попросить всех не терять головы? Знаю, у нас у всех в этом деле существенный личный интерес, но всё-таки давайте постараемся не говорить одновременно.

Мэри Пеллам залпом выпивает третий «Беллини».

— Я заметила в твоей теории дыру, мальчик, — говорит она.

— Ух ты, я тоже! — вопит Марвин Мангуст. Он подскакивает к Мэри, забирается по ней как по дереву, устраивается на макушке её золотоволосой головы, обвернув рыжий мультипликационный хвост вокруг её шеи. — Сначала ты, сначала ты!

— Излагай, Мэри, — говорит Анхис с улыбкой. Он хлопает ладонями и потирает их друг о друга.

Мэри отводит с лица шерсть Марвина и тыкает длинным пальцем в мальчика с Венеры.

— Ты не мальцовый кит.

— Отлично, дорогая! — восклицает мадам Мортимер.

— Я должен им быть? — Анхис многозначительно вскидывает бровь.

— Ну, это ведь очевидно, не так ли? Если эта фигулина на твоей ладони — маленький мальцовый кит, и всё случилось из-за того, что они искали своего малька, разве ты не должен быть чуточку больше похож на нашего мистера Кусто и малость меньше — на следующего ведущего актёра Перси? Без обид, Каллиопа.

— Да ну, что ты, никто не обижается, — отвечает Беззаботный Кит, сердито зыркнув.

— В чём состоит твоё возражение, Марвин? — интересуется Анхис.

— О, у меня его нет. — Мангуст хихикает. — Я просто хотел быть в вашей банде!

— Ты, в сущности, права, Мэри. Я не мальцовый кит. — Анхис начинает расхаживать по Миртовому холлу. На ходу ему лучше думается. — В самом деле, эта досадная деталь первой предупредила меня о том, что у нашей общей загадки имеется второе решение. Мне тридцать или сорок лет, в зависимости от того, считать ли время, которое я провёл в чистилище Адониса, и могу вас заверить, что не страдаю недугами или какими-то физиологическими отклонениями — помимо очевидных, к которым я вскоре подойду, — и лишь ожидаемыми психическими нарушениями, какие случаются с перенесшими травму детьми, которые потеряли своих родителей, не считая тех, которые я сам себе причинил с помощью бутылки, распылителя или кинопроектора. Были времена, когда я желал всех этих вещей. Думаю, мне стало бы немного легче, превратись мои пальцы в газовые пузыри, наполненные молоком, зарасти мой рот вязкой плотью и обзаведись я дыхалом. В моей жизни появился бы смысл. Но правда совершенно иная. Вообще-то, в последние годы… — Тут Анхис снимает свою кожаную перчатку масляного цвета и демонстрирует открытую ладонь как кролика, вытащенного из шляпы. Собравшаяся компания громко ахает. Рука исцелилась. Ладонь пересекает грубый, некрасивый шрам, сморщенный, словно от пулевого ранения. Но это всё. Марианна глядит на собственные ладони, покрытые перистыми отростками, чьи кончики то сворачиваются, то разворачиваются. — Даже это последнее напоминание о том давнем утре, когда я нашёл умирающую конечность мальцового кита, такую несчастную, лежащей на пляже и… — Он умолкает, внезапно охрипнув. — Простите. Даже это напоминание исчезло. Как говорится, в чём прикол? Так я и пришёл ко второму выводу: я не мальцовый кит — но кое-кто в этой комнате им точно является!

— Не смотрите на меня! — вскрикивает мистер Бергамот, от ужаса втягивая щупальца.

— Я просто озвучивала кита на радио! — Вайолет Эль-Хашем вскидывает руки.

— Ой, ну ладно — это я. — Северин Анк криво ухмыляется и кладёт одну руку на бедро.

— Привет, малышка, — говорит Каллиопа и машет ей синим плавником.

— Привет, мама. — Северин машет в ответ ладонью с растопыренными пальцами.

— Что с тобой случилось там, внизу? — с мольбой спрашивает Персиваль Анк. — Я должен узнать.

— Прошу тебя, Ринни. — Эразмо смотрит на неё снизу вверх, обиженный и растерянный, испытывающий боль, как от пули, засевшей в кости.

— Свет погас, — шепчет Северин. — Тьма на вкус была как молоко. Моё сердце превратилось в фотографию сердца.

— Я тебя не понимаю, дорогая, — говорит Эразмо.

Анхис садится за блестящий рояль в углу Миртового холла. Играет туш. Северин пересекает комнату. Стряхивает лётную куртку, приводит волосы в беспорядок. Забирается на крышку чёрного рояля и плавным движением ложится поперёк. Одновременно с этим её мерцающая чёрно-белая кожа обретает цвет, платье становится переливающимся тёмно-зелёным, туфли — ярко-золотыми, а губы — краснее Марса.

— Как идёт ваша ночь, мисс С? — спрашивает Анхис, легко вживаясь в старую знакомую роль в салонном представлении, и пальцы его ласково беседуют с клавишами.

— О, неплохо, мистер А, — воркует Северин. — Я была немножко мертва, но очухалась.

— Рад слышать. У вас есть песня для всех этих одиноких сердец?

— Кое-что имеется. Называется «Блюз стержня квантовой стабильности». Хотите послушать?

— До смерти!

И Северин Анк начинает петь, глубоким голосом с хрипотцой, похожим на бурбон, который наливают в деревянную чашу.

Северин перекатывается на спину, зелёные блёстки пульсируют в лучах света.

— Я никогда такого не говорил, — ворчит Перси.

— Знаю, папа, это же песня, — шепчет Северин и прикладывает палец к красным губам. «Тсс».

Северин грациозно соскальзывает с рояля и идёт через холл. Её зелёное платье снова делается чёрным, кожа — серебристой. Она садится на колени Эразмо; запускает пальцы в его волосы. Тональность меняется, и Каллиопа начинает без слов выводить печальный контрапункт. Мистер Бергамот присоединяется.

Северин щёлкает пальцами. Прижимает костяшки снизу к подбородку Эразмо.

— Потому что я узловая точка, в которой соединяются все возможные реальности и нереальности, — чарующе мурлычет Северин. — Я существую в бесчисленном множестве форм по всей жидкой структуре пространства/времени, и ни собственная личность, ни причинно-следственная связь не имеют для меня никакого значения. — Она целует Эразмо, когда песня заканчивается. Слёзы текут по его щекам, скользят на подбородок, а оттуда — на её мерцающие пальцы-киноленты, где и сгорают. — Я тебя люблю прямо в челюсть.

Северин встаёт и кланяется. Марвин Мангуст бросает к её ногам гардении. Она протягивает руку отцу, тот берёт и прижимает к груди. Он всхлипывает, и плач его уродлив, но в этом нет ничего постыдного. Вообще-то во всём холле не осталось сухих глаз.