Сияние - Валенте Кэтрин М. - Страница 14

Эти идеи задержались в моей голове дольше, чем следовало бы. Когда отец взял меня на Меркурий, где проходили основные съёмки «Отшельника из Трисмегиста», я рассудила, что Марс всё ещё хранит себя для меня. Когда он отправил Мод Локсли на Марс для «Атомных всадников Маадима», я знала, что ещё остался Сатурн, который заключит меня в свои кольца и крепко обнимет. Потом я впервые выбралась на внешние планеты — и никто даже в окно не глядел, чтобы полюбоваться восходом колец. Кто-то снял меня в туристическом обзорном вагончике: я стояла и плакала как дура. Эта фотография всё ещё приклеена к чехлу Джорджа изнутри. Иногда я на неё смотрю и пытаюсь… увидеть. Вспомнить все, чем Солнечная система была в моих мечтах. Автопортрет с Сатурном. Фотограф продал копию этого унизительного снимка «Прожектору», и я ненавидела себя за то, что забыла: вся моя жизнь проходит на виду, при свидетелях, на камеру.

[ОБРАТНЫЙ КАДР к СЕВЕРИН, которая пьёт сидр из шарика. Она поворачивается в профиль, глядя в иллюминатор, прежде чем снова заговорить. Мимо несутся каскадом кусочки льда. Они больше похожи на звёзды, чем сами звёзды. Камера едва улавливает тусклые точечки звёзд, заглушённые куда более сильным светом корабля и миллионом холодных стеклянистых осколков.]

Вот как ты учишься видеть: собираешь свою команду. Ни черта не разглядеть как следует, когда у тебя всего лишь два глаза. Пилот, художник по свету, ведущий оператор, ассистент режиссёра, звукорежиссёр, астроном, местный гид. Стиснув зубы, платишь мистеру Эдисону и пытаешься привести в порядок свои финансы к запуску. Подбираешь хороших ребят, сильных и слегка доверчивых, а ещё отважных, как аргонавты. Проверяешь их рекомендации, и они, яркие и безупречные, складываются в витраж. Собираешь их всех в жестяной банке, ставишь часы на девять месяцев пути с учётом прохождения через благоприятное орбитальное окно и наливаешь себе последний за предстоящий год нормальный бурбон. Отправляешься в долгое плавание во тьме. И первое, что делают твои детишки, когда выключаются камеры и наша большая и глупая голубая мамаша уплывает прочь в иллюминаторах, это подаются ближе и, устремив на тебя нетерпеливые щенячьи глаза, спрашивают: «Ну хватит уже, Северин, теперь-то ты можешь нам сказать — кто на самом деле твоя мать?»

Но это не имеет значения, вот чего никак не поймут жёлтые газеты. А моя съёмочная группа их читает, поглощает, как конфетки.

Давайте я вместо этого расскажу вам кое-что жуткое.

Когда мне было семь, я увидела Мэри Пеллам в «Соблазнении мадам Мортимер» — помните эту серию? Мадам Мортимер, леди-детектив, потерявшая глаз на Уране в «Мрачном решении», наконец-то сталкивается с равным себе в лице удалого Килкенни, выдающегося преступника, известного мне как Игорь Ласки, актёр, в целом — вылитый Лотарио, частый гость нашего бара и спальни для гостей. Ох, как же я любила эти криминальные киношки! А мадам Мортимер была лучше всех с её упругими светлыми кудряшками, жестоким смехом, спрятанными пистолетами и безупречно логичными выводами. Мадам всегда настигала свою жертву. Это было после того, как Клотильда Шарбонно, сбежав с Кларенсом Фэном, звездой красных вестернов, оставила нас полностью опустошёнными. Мы с папой были оба безутешны. И вот я взглянула на отца, показала на экран и заявила: «Хочу, чтобы она стала моей следующей мамой».

И он её добыл для меня.

Понадобился почти год мягкого, но настойчивого ухаживания, чтобы соблазнить мадам Мортимер и предоставить её в моё распоряжение. В конечном итоге Мэри Пеллам переехала к нам на Рождество, а к Пасхе научила меня стрелять, как бандитская королева. В ночь после того, как мой отец надел кольцо ей на палец, я долго не ложилась спать, очень серьёзно размышляя о том, что произошло. Я могла попросить что угодно и получить это. Даже людей. Даже мать. Я обладала ужасной силой. Я легко могла сделаться чудовищем, вроде Килкенни. Пестовать свои чудовищные аппетиты, бесконечно удовлетворяя каждый из них. Я в разумной степени уверилась, что у меня в этом вопросе нет выбора. Я ни разу не видела фильма о человеке со сверхспособностями, который бы закончился хорошо для этого человека. Если уж ты чем-то наделён, надо это использовать. Той ночью я плакала, пока не заснула. Мне открылась моя судьба, и это была судьба злодейки, хотя сама я хотела одного — сделаться мадам Мортимер.

Мэри Пеллам была хорошей мамочкой. Она научила меня «Четырём законам актёрства», которые придумала как-то вечером за «буравчиками» в «Титон-Савое», чтобы преподать мне хоть какое-то подобие уроков в перерыве между съёмками в картинах про Эм-Эм.

[СЕВЕРИН переходит к блестящей имитации чёткого оксфордского акцента Мэри Пеллам.]

«Никто не прислушается ни к единому твоему слову, если ты не породишь какую-нибудь Систему. Все любят Системы. Законы. Правила. Подсказки. С законами у тебя прокатит. Но даже не рассчитывай, что прокатит что-то в духе „Просто покажи класс, ради бога; мне понадобится выпивка, если ты будешь продолжать в том же духе“. Если есть Система, которой можно следовать, всё становится простым — да ты что, состряпать хороший пирог с клубникой сложнее, чем играть в кино! Если бы мы раньше об этом знали! Как здорово, что ты нам всё разложила по полочкам, Мэри. Предложи им Систему — и все расслабятся».

Матушка Мэри вот уже некоторое время на пенсии, так что я не испорчу ей возможность подработать, если раскрою парочку секретов. Итак, Четыре Непреложных, Наилучших, Незаурядных, Нормальных закона актёрства от мисс Пеллам:

«1. Приходи вовремя.

2. Приноси собственный грим.

3. Если собираешься переспать с кем-то из съёмочной группы, позаботься о том, чтобы это был режиссёр.

4. Помни, что выражения и стиль речи, которые ты используешь в фильме, превратятся в синекдоху. Это большое слово для твоего маленького ротика, Ринни. Оно означает нечто маленькое, заменяющее собой нечто крупное. Твоя улыбка заменит всё человеческое счастье. Твои слезы станут эталоном печали для любого зрителя. Жёны будут копировать твой красный нос, твой дрожащий голос, форму твоего разинутого рта, когда станут умолять мужей, чтобы те их не покинули. Повесы станут изгибать брови, как ты, ухмыляться в точности, как ты, сдвигать шляпу под тем же углом, что и ты, и, с тем оружием, что получили от тебя, с лёгкостью соблазнят того, кого наметили своей жертвой. Чем успешнее твой фильм, тем шире распространятся эти синекдохи. Ты несёшь ответственность перед людьми, которые станут повторять твои слова, подмигивать, как ты, имитировать твой смех, не осознавая имитации. Такова тайная власть, которой наделены актёры. Это почти то же самое, что быть божеством. Мы творим людей, когда на шёлковом экране предстаём пятидесятифутовыми гигантами.

Так что лучше покажи класс, бога ради».

Мэри Пеллам была хорошенькой, как театральная афиша, и непреклонной, как молоток, но вдобавок она ещё была философом. Мы с ней частенько стояли рядом в ванной на верхнем этаже и «репетировали лица», глядя в зеркало.

Решительное. Обманутое. Влюблённое. Благоговеющее пред сверхъестественным.

У неё в запасе было 769 лиц, по её словам, и она работала над номером 770. Она вела блокнотик с зелёной бархатной обложкой, в котором были записаны все её Системы. Но лица она записывала лишь тогда, когда вбирала их в себя, когда они отпечатывались в её плоти и лицевых костях. Поскольку я была маленькой, от меня не ждали такого количества, но — сейчас или никогда! При должном усердии я могла собрать штук двадцать за пазухой к началу школьных занятий осенью. «Попробуй номер 123 — „Внимательная журналистка“. Или номер 419 — „Я знаю, кто это сделал, но пока что не скажу“. И номер 42 — „Неужели это для меня?“, полезный для празднования дня рождения с классом и для тех случаев, когда девочки постарше предлагают попрыгать с ними на скакалке. Не думай, что школа — это не съёмочная площадка, детка моя. Это самое беспощадное местечко из всех, какие ты узнаешь до того, как начнёшь работать на своего отца. Ты будешь соревноваться за роли, толком не понимая, какие они, пока прослушивания не закончатся и ты не получишь то, что получишь. Я бы выбрала лицо „Профессиональной дублёрши“. Так ты сможешь незамеченной переходить из одной клики в другую. Играй в шахматы, пока не сможешь победить чемпионку клуба — но не совершай решающего хода. Не ущемляй ее гордость. Иди дальше и научись, как перекоролевить королеву пчёл».