Хроники тонущей Бригантины. Остров (СИ) - Старых Зоя - Страница 35

Мартин поежился. Покойницкая, зачем там свет. Разве что де ля Роса, говорят, посиживал там ночами, охраняя покой мертвых. Все-таки физрук сошел с ума.

Пить пришлось в одиночестве, разговаривать с самим собой и вовсе не тянуло. Мартин привычно обмотался одеялом и с новой порцией виски принялся за чтение. Доктор так и не заходил, судя по всему, начисто позабыл про ужин. А его ассистенту пришлось утолять голод тем, что было недоедено за завтраком. Галеты, пара сухариков, изюм — еда путешественника. Виски и изюм не сочетались, хотя запивал же он бренди свое лекарство.

Вспомнив про пилюли, Мартин немного оживился. Нужно было их принять, а то как бы опять не вышло приступа, как раз когда доктор вознамерился заночевать в лазарете.

Ну, сегодня-то ему там будет спать куда удобнее.

Виски остался недопитым, и полупустой стакан стоял у кровати. Мартин уснул быстро и крепко, утомленный длинным, необычным днем.

37

Да что же это такое?

Был вечер. Ян сидел в своей комнате, скованный не то страхом, не то жутким непониманием. Что могло такого произойти?

Впрочем, днем он все сам прекрасно видел. Не нужно много ума, чтобы догадаться. Мертвецы — они разные, но в чем-то и неуловимо одинаковые. Ян не боялся мертвых. Даже тот выпавший из окна мальчишка не вызывал отвращения — скорее это были последствия непонимания. Перепутал, такое бывает.

А тут даже путать было нечего.

Хотя в первую секунду, когда зрение показало нечеткую картинку и временно выключилось, от удивления и нелепой надежды, Ян даже немного обрадовался. А потом, вспомнив, что это, вообще-то, грех — радоваться так покойникам, вошел в комнату и уставился на царившего там мертвеца.

Тот был теперь король и князь, единственный повелитель всего сущего и висел, как полагается, изрядно над полом.

Под потолком в этом общежитии шли толстые деревянные балки, две штуки, скрещивавшиеся на манер Восточного морского флага, ровно посередине. Сыроватые, морилка как-то расплылась, но это была лишь видимость непрочности. Эти балки держали на себе ни много, ни мало половину веса перекрытия, для подстраховки и еще для того, чтобы некоторые, особо предприимчивые студенты, развешивали на них сушиться свою форму.

Было и иное предназначение, в котором прочность балок тоже служила свою службу.

А на полу было пятно, кровь и кой-что похуже. Небрезгливый Ян автоматическим жестом потер нос, но продолжал стоять, снизу вверх таращась на мертвеца. И уйти не мог, потому что бог знает уж какая извращенная логика, именно логика заставляла остаться, посмотреть еще немного. Проникнуться.

Так, будто понадобится это в жизни, будто шрам-молния поперек спины, будто блеск финского ножа в руке двенадцатилетнего оборвыша, будто пустые глаза единственного важного человека.

Тут рассуждения безнадежно сбились, Ян опустил руки и с силой сжал кулаки. Потом стал опасаться, как бы не психануть, не использовать покойного в качестве спортивного снаряда. Интересно, как он будет раскачиваться.

Ян перекрестился.

Подумал, что надо выйти из комнаты. Скоро начнется паника, и будет очень неправильно, если его втянут в скорбные хлопоты. Не хотелось. Насмотрелся уже, и даже сказать нечего. Ничего в голову не лезет, только зрение методично подмечает детальки. Нет воображения, Мартини? Это просто ты его не видел.

— Аминь, — сказал Ян мертвецу. — Покойся, что с тобой поделаешь.

Он обошел мертвого, ставя ноги так, чтобы ни в коем случае не наступить на расползавшееся пятно нечистот, смешанных с черной, вонючей кровью. Да, они когда умирают, такое случается.

Вот, например, почему мертвый без сапог. Некому было их снять, да и не те уже времена. Форменные, тяжеловатые сапоги давно не в дефиците.

Ногти на ногах у него отросшие, мутные, загибаются, как звериные. Противно. И белые, сверкающие на солнце волоски вдоль ступни.

Или кисть руки. Расслабленные, худющие пальцы, под ногтями кровь и грязь, потому что тоже слишком длинные. Стричь надо.

И волосы тоже, потому что лица сразу и не разглядеть, так занавесился. Волосы белые, почти бесцветные.

Ян заставил себя оторвать взгляд от покойника и оглядел комнату. Окно открыто, ветер не в ту сторону, в комнате ничего не шевелится. В противном случае этот бы слегка покачивался, да.

А в коридоре кто-то уже бежал. Пока далеко, Ян прекрасно изучил, какие звуки издает здание в каждом конкретном месте. Пора было уходить, желательно, не через ту лестницу, по которой уже спешили на помощь. А чем тут поможешь?

Ян подошел к окну. Старая сосна, как и в годы первых, пьянивших больше страхом, чем пуншем попоек, опиралась на общежитие, как старуха на клюку. До нее — три комнаты, по карнизу с лепниной и затейливыми, теперь обезображенными листьями. Хорошо еще, комната выходит не во двор, а к морю — иначе бы пришлось корчить акробата прямо перед трудягами и физруком, уж тот-то представление оценит.

А стоит того? Может просто сесть, изобразить горе и подождать, кто прибежит?

Ян понял, что не сможет.

Просто не сможет, еще секунда в этой комнате, и его все-таки начнет тошнить. Прощальный взгляд почему-то падает на стол. На столе книги, прибраны, что странно. Пустой стакан, наверное, в нем была вода. Зеленоватый пузырек из-под лекарств, очень знакомых, хотя, может быть, вовсе и не тех. И сложенная втрое бумага, в назначении которой трудно усомниться.

Ян схватил ее, упрятал за пазуху и выбрался на подоконник, а оттуда — на опоясывающий здание карниз, с которого осыпалась штукатурка. Минутой позже, когда он уже перебрался на липкую от смолы сосну, дверь в комнате открылась и пришла давно не нужная помощь.

38

Про бумагу, прихваченную в Яскиной комнате, Ян вспомнил далеко не сразу. После того, как идея пойти упиться в смерть и идея пойти что-нибудь расколотить уступили намного более привлекательной — лечь спать. Если удастся просто так уснуть.

Де ля Роса называл их посиделки цирком уродцев. Физрук изо всех сил старался казаться страшным, за исключением тех моментов, когда хотел казаться вежливым. Вот появление Виртанена в их вроде устоявшейся компании он воспринял спокойно.

Яска с ними сидел, смотрел побитой псиной и порой вставлял слово-другое. Говорить при нем гадости Ян не боялся. Во-первых, хотелось говорить гадости. Во-вторых, Яска был уже не опасен и ничего, вообще ничего не решал. Просто был и все, глупый, чуть трусливый, до чертей влюбленный в доктора.

Ян ворочался, простынь выправилась из-под матраца и привязалась к ногам.

И приспичило же рассматривать мертвеца. Висельник, казнивший сам себя, пугал только теперь, в качестве очень яркого воспоминания, а днем он казался воплощением несвершившейся, никому на самом деле не нужной мести. Яска был похож на доктора, наверное, специально старался. Даже причесывался так же, если конечно, можно было это безобразие назвать прической.

Глупый был человек, а теперь его вообще нет, и Яну было интересно, какого черта он ни о чем другом думать не может.

Надоело быстро. Это было совсем не в его духе, и, наверное, следовало все-таки пойди напиться или подраться. Теперь-то что, даже физрук спал. Ян отбился от простыней, которые, словно водоросли, опутали ноги. Во всяком случае, он выйдет на улицу и проветрится немного, ночь теплая.

Из кармана форменного пиджака, который он и надевать-то не собирался, вывалилась бумага. На одной ее стороне было схематически зарисовано какое-то растение, а потом двумя крупными мазками перечеркнуто.

В темноте ничего не разглядишь, даже если подойти к окну. Ян теребил в руках предсмертное письмо, а что это еще могло быть, и чувствовал себя отчего-то подглядывающим в женской бане. Открывать?