Хроники тонущей Бригантины. Остров (СИ) - Старых Зоя - Страница 29

— Нет проблем, Мартини, — Ян заставил себя освободить обе руки и развести ими в нелепой имитации дружелюбия. — С сегодняшнего дня просто постарайся не попадаться мне на глаза, идет?

— В чем разница?

— В том, что раньше это было совсем не так, — он уже не заботился, что проклятый доктор слышит каждое его слово, и, вполне вероятно, припас какое-нибудь оружие, с него станется. — А теперь я правда оторву тебе голову, если увижу. Берегись, Мартини.

Мартин что-то говорил, но Ян не слышал. В голове у него совсем помутилось, в глазах плясали цветные звезды, изо рта хлестала кровь. Он вскочил, не разбирая дороги бросился прочь, готовый и в то же время безумно испуганный того, что правда может убить.

В коридоре было совсем темно, и почему-то блестели на подоконнике забытые докторские очки.

— Прощай, Мистер Мартин! — выкрикнул Ян в темноту.

Сорьонен выступил из угла, где стоял все это время, и вытер вспотевший лоб. Подобрал очки и пристроил на носу.

Чем дальше, тем меньше ему нравился этот метод лечения. А если лечение неэффективно, время его прекратить и назначить новое.

31

Одиночество казалось привычным и оттого очень приятным, хотя на самом деле было лишь иллюзией. Но Мартин старался не думать об этом, наслаждаясь самим моментом. Уже стемнело, но впервые за много дней стекло не было мокрым, а луна отражалась в безмятежно спокойном море. Это был немного знак, а может быть, просто затишье перед настоящей весной. На столе горела керосинка, свет играл на золоченых срезах страниц и подкрашивал темную, густую жидкость в бокале теплым оттенком. Оставалась половина, не книги, но разведенного виски. Конечно, никакого льда, но в сочетании с накинутым на плечи одеялом, безо льда было даже лучше.

Мартин перевернул страницу, но сконцентрироваться на древней латыни не получалось. Это потому, что одиночество было не настоящим, а превратилось в некое подобие ожидания. Он немного злился на себя, особенно в первую неделю, но потом нашел это бесполезным и смирился как с меньшим злом. Вторая неделя прошла легче, и отшельничество перестало быть столь утомительным. Жажда деятельности никогда ему не досаждала, а уж теперь, когда сама идея показаться в учебном корпусе или общежитиях равнялась самоубийству, выбора просто не было. Шуточки про Рапунцель и необходимость отращивать косу быстро наскучили, к тому же, третировать ими Сорьонена было столь же продуктивно, как, скажем, пытаться рыть подкоп с четвертого этажа башни. В качестве тюремщика доктор был непреклонен.

Следующий глоток. Подержал во рту, перекатывая жгучую жидкость между зубами, согрел, потом проглотил. Стало еще теплее. Мартин даже подумывал избавиться от одеяла, но в башне были сквозняки, такие, что по ночам порой падала развешанная на стуле одежда. Утром приходилось забавно прыгать, поджимая то одну, то другую ногу, чтобы выудить откуда-нибудь улетевшие штаны.

Но он освоился, все-таки довольно быстро.

В основном спал, особенно первые дни, потому что в лазарете, после того, как состоялся у них с Яном этот разговор, он держался на ногах благодаря шоку. А когда шок прошел, осталась бесконечная усталость, совсем не похожая на чувство облегчения, которое он должен был по идее испытывать.

Это был тогда последний разговор, давно следовало. Конечно, он солгал Яну — не требовалось умирать, чтобы понять очевидное. Он давно понял, просто все надеялся, что и Ян поймет. Напрасно. Нельзя позволять людям так обманываться, конечно же, нельзя. Если бы он сразу, в первый же раз объяснил — он никак к Яну не относится, не хорошо, не плохо, не любит, и даже не ненавидит, скольких бы удалось избежать бед. Наверное, это был парадокс. Ничего, теперь он знает, как защититься и в такой ситуации. Кошмар не повторится. Да и этот уже закончился.

И все-таки, выбираться из убежища было рано. Занятия еще не возобновили, хотя эпидемия пошла на убыль. Те, у кого болезнь протекала слишком тяжело, уже умерли, те, кому повезло больше, шли на поправку, а Сорьонен теперь сбивался с ног, отлавливая студентов, которые, уверенные, что уже поправились, нарушали постельный режим.

А вечером доктор приходил, всегда с едой, которая, в этом можно было не сомневаться, ничем не заражена. Они ужинали и немного разговаривали. Потом Сорьонен отправлялся в ночной обход и спал в лазарете.

Три недели.

Порой Мартину немного хотелось, чтобы доктор остался, просто побыл чуть-чуть подольше. Но Кари, судя по всему, носил в голове часы, и они тикали неумолимо, в одно и то же время подкидывая доктора с кровати, на которой тот, чего греха таить, порой задремывал прямо с чашкой крепчайшего кофе в руке.

Пора было ему и появиться, решил Мартин, взглянув на свои часы. Они лежали рядом с книгой, потемневшая латунная цепочка обвивалась вокруг мутного от царапин стекла.

А вот виски следовало или допить, или убрать. Конечно, Сорьонен сам принес ему эту, бог знает где добытую бутылку, но каждый раз, застуканный за неизменной вечерней порцией, Мартин чувствовал себя виноватым.

Он даже когда говорил Яну, что не нуждается в нем, хотя это не совсем то слово, не чувствовал себя виноватым. Нет, он чувствовал, что это Ян виноват, а он — разве что в том, что вовремя не сказал остановиться. Теперь-то понимал: Ян бы его послушался.

Впрочем, чего переливать из пустого в порожнее. Стало легче. Вот закончится карантин, закончится учебный год — и не будет больше никакого Яна, а он, Мартин, останется на острове, будет учить студентов классической литературе и порой заходить в лазарет на кофе к доктору Сорьонену.

Именно так.

А пока доктор Сорьонен заглядывает на кофе к нему, в собственные же апартаменты. Впрочем, докторского добра почти не осталось, его и было-то — рубашка да книги, и еще, разумеется, громкий жестяной ковш, которым следовало что есть силы колотить по утрам об застывшее ведро. Чтобы разбить тоненькую корочку льда, намерзшую на воде для умывания.

Мартин поставил стакан. Поздно прятать, да и глупо. Сорьонен протиснулся в свое бывшее жилище, по привычке втягивая в плечи лохматую голову. Мартин сперва не понимал, по его меркам потолки были в самый раз, а вот доктор все-таки рисковал пропахать переносицей верхний дверной косяк.

— Хороший улов, — возвестил он с порога.

Это был такой ритуал. Чтобы хоть как-то разговаривать, они, два неразговорчивых в спокойном состоянии человека, выработали его. Доктору, словно рыбаку, полагалось с самого прихода хвастаться уловом, которым были, разумеется, юные самоубийцы, нарушавшие столь важный после тифа постельный режим.

— Сколько поймал?

— На майтокалакейто хватит. Даже Яска уже забегал.

Мартин не знал, радоваться или нет. О том, какую роль сыграл докторский помощник в этом безобразии, он до сих пор толком не понял, но уж смерти-то ему точно не желал.

— Хорошо, — отозвался он. — Есть, чему порадоваться.

— Наверное, — хмыкнул Сорьонен.

Уселся на кровать, потому что второго стула в комнате не было. Заметил стакан, автоматически нахмурился, потом закрыл глаза и опустил голову на руки. Мартин воспринял это как сигнал, перевесил одеяло на спинку стула и принялся за готовку. Разогреть кофе, разложить то, что Сорьонен по привычке запихал сразу на полку.

А вот про Яна Мартин не спрашивал. Первую неделю пытался, но Сорьонен отмалчивался. Как-то Мартин заподозрил, что его попросту не хотят расстраивать, вот только не водилось за доктором такой избыточной тактичности. А значит, Дворжак был жив, скорее всего, здоров, и, вполне вероятно, где-нибудь его подкарауливал. Вот чушь.

— Так вот, — в собственные руки проговорил Сорьонен. — Если я правильно все понимаю, карантин скоро снимут.

Это было что-то новенькое, Мартин даже забыл поставить колбу с кофе на огонь.

— Это разве не ты решаешь?

— А похоже?

— Не очень, — посочувствовал Мартин, вспомнив, как долго тянули с эвакуацией. И затеяли ее, когда уже было безнадежно поздно, а следовало наоборот, объявить карантин. Потом объявили карантин, тоже не ко времени.