Хроники тонущей Бригантины. Остров (СИ) - Старых Зоя - Страница 24

— Франс, что? — подоспевший доктор перехватил его взгляд и даже забеспокоился.

— Похоже, что тиф, — сквозь зубы проговорил Мартин. — Посмотри, а?

— Посмотрю, — улыбнулся Сорьонен. — Обязательно посмотрю, мне еще вчера показалось, что с ним что-то не так. Только я его догнать не успел.

Доктор вошел в комнату, легко миновав все раскиданные по полу ловушки, принюхался и лишь кивнул своим мыслям. Мартин стоял, прислонившись к ширме, и наблюдал за осмотром. Ян вел себя спокойно, то есть вообще не двигался и не говорил ни слова.

- Мартин, продолжай работу, — попросил Сорьонен таким голосом, что спорить у Мартина даже мысли не возникло. — Я тут справлюсь.

26

Мартин даже не сомневался, подслушивать ему или нет. Старательно протопав по коридору, он снова, стараясь даже не дышать, вернулся к тридцать второй комнате и прижался щекой к стене. Штукатурка оказалась чуточку липкой, в нос ударила сырость, к которой он думал, что привык. Очень захотелось кашлять, а в груди завертелся знакомый ерш.

Сжал зубы, немного помогло. Если приступ все-таки случится, его раскроют.

— Открой рот, Ян.

Тишина. Снова тишина.

— Так, высунь язык, пожалуйста.

Что бы не случилось, пока Мартин выбирался из заключения, на интонациях Сорьонена это никак не отразилось. Ну да, это же был врач, который круглосуточно на своем посту, значит, Яна он перед собой не видит, а только лишь пациента. Пациентов лечат.

А с чего он вообще взял, что Сорьонен должен относиться к Яну плохо. Он же его использовал как медикамент. Мартин нахмурился, прислушиваясь все упорнее. Очень хотелось, чтобы заговорил Ян.

— У тебя были в последнее время слабость, недомогание, боль в костях?

Снова молчание.

— Голова болела?

Мартин стал дышать неглубоко, чтобы не дай бог не спровоцировать приступ, который и так уже назревал. Это всегда хорошо чувствовалось, в груди будто бы перекатывался большой липкий шар, похожий на клубок шерстяной пряжи, вывалянный в дегте. Он закрывал доступ воздуху, и дышать сперва даже получалось, но без всякой пользы. Боль становилась почти невыносимой, на глазах выступали слезы, а в ушах шумело, как в море во время шторма.

— Ян, постарайся больше не нарушать комендантский час, — проговорил доктор. — Ты же знаешь, чем это грозит. Мне бы не хотелось, чтобы ты правда заболел тифом.

Мартин отцепился от стены. Услышал вполне достаточно. Приступ уже невозможно было остановить, и он очень хотел, чтобы истошный кашель раздался не из-за двери тридцать второй комнаты. Кое-как добрался до тридцать седьмой, как оказалось, пустующей, но неубранной, рухнул на стул, прямо на чьи-то забытые брюки.

Владелец комнаты или уехал, или … Мартин решил думать, что уехал. А брюки оставил за ненадобностью.

Он осмотрелся — что есть в пределах досягаемости, способное спасти его, окажись приступ слишком серьезным. Разумеется, ничего не было. Возле умывальника на полке стоял стакан с разводами засохшей в нем воды. И все.

Вдох. Выдох.

Мартин прижал руки к груди, пытаясь согреться и расплавить уже собравшийся там ком. Нет, это был не клубок, а скорее кусок снега, который этой зимой так не разу и не выпал. Даже Рождество справляли под дождем…

Сорьонен раздобыл вина и корицы, а потом долго возился с глинтвейном, который никак не желал готовиться подобающим образом в лабораторных условиях. Яска пытался помогать, но только мешался, в итоге обиженный принялся уморительно обезьянничать, изображая Йоулуппуки и всех его оленей.

Вдох. Выдох.

Мартин быстро опьянел от горячего пряного вина и задремал прямо на кушетке. Сквозь сон до него доносилась финская речь, доктор и Яска разговаривали на родном языке. И смеялись, по крайней мере, Виртанен точно смеялся. А потом что-то упало, разбилось, и вместо хохота послышалось испуганное оханье.

Вдох.

Не получилось.

Спокойно. Главное, успокоиться. Снова вдох.

Он проснулся тогда со странным ощущением. Праздники, в детстве он их даже любил. Когда-то давно, еще во времена штанов с подтяжками крест-накрест, глупых сборищ многочисленных родственников, неизбежно заканчивавшихся тем, что пышущие полнотой и здоровьем тетушки щипали его за щеки, приговаривая, что нужно лучше питаться. Все равно ведь любил.

Вдох.

Выдох.

Все-таки, последнее рождество выдалось неплохим. Оно было еще до наводнения, верно. Потом, почти сразу после Нового Года, дожди сделались непрерывными, и все началось. Ян взбесился уже в начале февраля.

Выдох.

Нет, вдох.

Не вышло. Вообще не вышло. Сорвался на кашель, а остановиться уже не мог. Даже крикнуть на помощь, что следовало, вообще говоря, сделать гораздо раньше, и то не получится. Оставалось надеяться, что жуткие звуки, которые даже кашлем назвать трудно, привлекут внимание Сорьонена, или хоть кого-нибудь.

Мартин закрыл глаза.

Потом открыл, разницы не было. Просто надеяться на помощь так оказалось проще. Не взял с собой лекарство, вот жалость! Стоит лишь на секунду расслабиться, почувствовать себя в безопасности… Нельзя было. А доктор что, он хоть и заботится, но все-таки не нянька, чтобы таскать за Мартином его пилюли.

— Франс!

Кричали из коридора. Перед собой Мартин по-прежнему видел только вздрагивающий от каждой попытки вздохнуть дверной проем, по левую сторону — отодвинутую ширму с умывальником, полку и стакан с разводами, по правую — стену с небольшим, казенного вида зеркалом.

— Франс, где ты?

А то трудно догадаться? Так жутко даже тифозные не орут, наверное. Мартин из последних сил заставлял себя смотреть в дверь. И картинка изменилась. Доктор ворвался, так быстро, что теряющее фокус зрение даже не успело зафиксировать. Белое пятно с безумно сверкающими очками, слишком яркое, слишком громкое. Мартин закрыл глаза. Дышать сил не было.

— Франс, прекрати немедленно! — Сорьонен рычал и тряс его, больно и отчаянно.

Мартин что-то еще чувствовал. Жесткая спинка стула исчезла, вокруг поясницы и груди обвились руки, подхватили и вздернули, не давая осесть на пол.

— Дыши, проклятье! Дыши!

Мартин хотел сказать, что он бы и рад, да никак не получается, но как разговаривать, если воздуха давно не осталось? Он тонул без воды, было страшно и отчего-то закралось понимание — доктор здесь, но он ничего не может сделать без лекарств. Медицина бессильна, увы.

Глаза он больше не открывал. Это уже было слишком трудное движение. Тело повисло на руках Сорьонена, а сознание всерьез собралось ускользнуть. Липкий клубок… талый снег в груди разросся, заполнив собой все. Мартин почему-то его видел, снег состоял из сероватых, некрашеных нитей, в которые были вплетены грязные льдинки.

Его опустили на пол.

Похоже, доктор решил, что бежать за лекарствами уже бесполезно.

Он что, умирает?

Скорее всего, именно так.

Крепкий шотландский виски.

Тыквенные семечки у покрашенного в белый забора, из-под которого все время прорастала сорная трава.

Перевернутый мир — тяжелая люстра с канделябрами посреди потолка, темного, пусть останется полом. Движется туда-сюда и мигает, когда он пытается закрыть глаза. Рыжеватые пряди, закрывающие свет.

Лакрица. Малина. Пунш, которым пахнут чужие губы.

Крупные капли дождя на стекле, отражающие свет керосиновой лампы.

Сырые простыни. Холод и озноб.

Ничего. Темнота и тишина.

Лунные прямоугольники поверх мокрых бумаг на полу.

Боль в руках, когда удар из стула резонировал в кости.

Серебристое и белое, серебристого больше.

Темнота.

Кто-то кричит.

Темнота.

Облегчение, даже радость.

Мартин успокоился и перестал думать.

27

Ян слышал все, но почему-то медлил. Не то, чтобы ему было трудно встать, для этого всего лишь требовалось уцепиться покрепче за изголовье кровати, оттолкнуться, одновременно сбросить ноги, перевалиться на них, устоять. А потом быстро, но так, чтобы самому нигде не рухнуть, добраться до той комнаты, где жутко кашляет Мартин, и доктор вполне себе так отчаянно пытается его убедить этого не делать.