На узкой тропе
(Повесть) - Кислов Константин Андреевич - Страница 2

— Эй, вы! — не вытерпел Иргаш. — Перестаньте! Здесь не театр, а тугаи, там — Аванская степь. Никто вас не услышит, кроме шакалов.

И человек, точно испугавшись, замолчал и съежился.

— Надо узнать его имя, — забеспокоился Федя. — Он ведь, наверно, как-то называется?.. Если он человек — имя у него должно быть. Эй вы, человек, как вас зовут? — крикнул Федя. — Скажите свое имя или фамилию, — Федя при этом отчаянно размахивал руками, стараясь разъяснить смысл своего вопроса. Но человек молчал, он даже не повернул головы.

— Какой сегодня день? — спросил Иргаш.

— Понедельник, тринадцатое мая, а что? — ответил Роман. — Забыл что ли, вчера «Пахтакор» опять проиграл.

— Та-ак, — в раздумье произнес Иргаш, не слушая Ромкиных рассуждений. — Будем называть Душанба, — сказал он.

— Э, правильно! — воскликнул Федя. — Как Робинзон! Помнишь, он в пятницу нашел человека и назвал его Пятница! А мы — в понедельник, и назовем Ду-шан-ба.

Они двинулись в путь. Роман шагал впереди, за ним — пленник. Федя шел сбоку, готовый отразить попытку Душанбы к бегству. Процессию замыкал Иргаш, степенно уговаривающий незнакомца:

— Не подумайте удирать. И не бойтесь, плохого ничего не сделаем. А удирать зачем?.. У нас будет лучше, чем в тугаях. Никто не тронет…

Душанба, видимо, и не собирался удирать. Он послушно шел за Романом, слегка покачиваясь из стороны в сторону. И кричать перестал. Но на вопросы, с которыми к нему обращались то один, то другой мальчуган, не отвечал. Его била дрожь, на губах выступила кровь, в безумных глазах застыли страдание и слезы.

Когда, наконец, ребята, преодолев тугаи, вышли на старую, заброшенную дорогу, Иргаш остановился, поманил пальцем Федю.

— Ты, Звонок, иди к ребятам: нельзя бросать их одних. Соберите все лукошки и тащите домой. Мы с Ромкой тут все сделаем.

— А почему не вместе? — удивился Федя.

— Мы пойдем другой дорогой. На бахчу зайдем…

ДЕДУШКА ТУРГУНБАЙ

У дедушки Тургунбая совершенно белая борода, такие же усы, придающие его лицу мудрость и степенность, приходящие с возрастом. А глаза молодые, как у юноши, светились добротой. Зато ноги «хитрили», как говорил сам дедушка Тургунбай. Сердился он на свои ноги. Но «хитрили» они не всегда — осенью да зимой. Весной же, как только расцветали тюльпаны, а в полдень над степью едва видимо струилась прозрачная дымка, старый Тургунбай собирал в хурджуны нехитрый скарб, навьючивал ишака и отправлялся на колхозную бахчу, к месту службы. А «служба» его — караульщик. Было, однако, и другое занятие у Тургунбая-ата[2] — он ловил перепелок. Под камышовым навесом, возле его сторожки, целыми днями распевали перепела. А старик сидел на циновке и, прихлебывая душистый кок-чай, наслаждался их пением. Не раз говаривал он своим знакомым: «Э-э, хорошая у меня жизнь, сытая, полезная и веселая. Кокандский Худоярхан так не жил, как живет караульщик Тургунбай Саламов! А за хорошую бедану-певунью каждый тебе говорит спасибо и низко кланяется. Очень хорошо…»

Гости его — ребята, предводительствуемые внуком Иргашем. Они приходят целой гурьбой и живут по два-три дня, а то и больше. Приходят они не только затем, чтобы забрать из-под навеса клетки с перепелками, больше за рассказами о том, как дедушка Тургунбай воевал с басмачами.

И в этот раз, как только залаяла собака, чуя приближение гостей, он уже подумал о новом рассказе. Поднялся, поглядел из-под ладони на дорогу и недоуменно нахмурился. Что такое? Ребята кого-то ведут? Ну, конечно, ведут! И кого?.. Ничего более неожиданного не мог представить старый Тургунбай.

— Аллах милостивый, что делается на белом свете! — воскликнул он.

Но размышлять было некогда: косматый человек, сопровождаемый ребятами, неуверенно шагнул под навес и повалился на циновку. Тургунбай-ата впился в него глазами, и когда их взгляды, точно невзначай, встретились, старик заметно заволновался.

— Ох-хо, сердешный, как тебя жизнь наказала, — вздохнул он и тут же стал куда-то собираться.

— Я сейчас, я быстро, дети мои, — приговаривал он, седлая ишака. — А здесь ничего не случится. Этот пес, хоть и старый, но вполне надежный, он ни одного шакала близко не подпустит к жилищу. Уверен, что и перепелки все будут целы…

Неожиданно для ребят Тургунбай-ата вынес из-под навеса ружье с побитым ложем и, поправив пестрый кушак, сел на ишака. Мальчишки наблюдали за стариком с удивлением. Иргаш, подойдя к деду, тихо спросил:

— Зачем винтовку берете?

— О-о, я хорошо знаю, что делаю.

— На людей он не кидается… Он совсем смирный, даже нас не трогал. Душанбой мы его назвали.

— Это не важно, как вы его называете, я-то уверен, что он не Душанба.

— А кто он?

— Узнаем. Очень скоро узнаем. Сейчас в кишлак нужно идти.

…Они свернули с накатанной дороги и шли по жесткой, ощетинившейся целине.

— Скоро будем в своем кишлаке, — неторопливо говорил Тургунбай-ата, будто хотел кого-то успокоить. — Я знаю самую близкую дорогу… Самую короткую, она приведет нас куда надо…

А Иргаш шел и косился на деда: что с ним случилось? Почему такой?

Роману тоже ничего не понятно. Дед, всегда радушный и суетливый, сейчас не походил на себя. Он и старается шутить, но шутки не получаются, он чем-то встревожен и винтовку свою держит так, будто на него вот-вот должны напасть.

Душанба, заплетаясь непослушными ногами, брел и глядел в землю, словно прислушиваясь к чему-то. А людей, что шли рядом, он просто не видел. И только когда кто-то тронул его за плечо, он вздрогнул и поднял глаза — возле него стоял белобородый старик. Душанба взвизгнул и заклацал зубами. Потом захохотал и, кривляясь, стал подпрыгивать. Но дедушка Тургунбай почему-то громко рассмеялся.

— Что с вами, дедушка?! — испугался Иргаш. — Ничего нет смешного, а вы смеетесь?

— Не волнуйся, внучек, — успокоил старик. — Все идет так, как должно быть…

Душанба замолчал, и лицо его опять стало непроницаемым. Теперь он не шатался из стороны в сторону, а, опустив голову, шел спорым, широким шагом, как будто торопился узнать, что будет там, куда ведут его старик и мальчишки.

— Дедушка, почему вы смеялись? — спросил Иргаш с обидой.

— Смотрю, как первобытный человек шагает по колхозной земле, и смеюсь. В кино и то не увидишь такого. Тебе разве не смешно? — серьезно ответил Тургунбай-ата.

— Нет… Ромка, тебе смешно? — повернулся он к другу.

— Чего тут смешного? — нехотя отозвался Роман.

Старик нахмурился и, перекинув за спину винтовку, которая все еще была у него в руках, задумчиво почмокал губами.

— Правильно говорите: ничего нет смешного. Плачевно… Хм… и мне не смешно. Противно… — проворчал дедушка и пятками ткнул в бока ослика. — Противно глядеть, — повторил он в грустном раздумье.

А над степью уже нависал вечер. Солнце, полыхая последним пожаром, опустилось на черные холмы и все глубже зарывалось в землю. Дедушка Тургунбай, поеживаясь от свежего ветерка, сорвавшегося с гребня косогора, запахнул халат. Душанба только передернул плечами — у него не было халата.

На окраине кишлака Ашлак их ждали учитель Джура Насыров, доктор Мирзакул и Федя Звонков, взволнованный долгим отсутствием друзей.

— Чего так долго? — недовольно сказал он.

— Задержались немного, — многозначительно подмигнув, ответил Роман.

Доктор Мирзакул, покачивая головой, разглядывал раны на теле Душанбы, учитель смотрел на волосатого человека с растерянностью и удивлением.

Дождавшись окончания осмотра, учитель подошел к Душанбе и заговорил с ним. Тот молчал, точно был глух или не понимал языка. Учитель повторил свой вопрос по-таджикски, затем по-арабски, по-русски. Душанба молчал и глядел куда-то в пустоту бездумными, ничего не видящими глазами. Когда учитель прикоснулся к нему рукой, он подпрыгнул и закричал. Затем упал на землю и забился в припадке.