Всадники тьмы - де Куатьэ Анхель - Страница 13

Отто испытал ни с чем не сравнимое чувство. Подобное ощущение внутреннего трепета он переживал лишь глядя на Священное Копье. Сознание становится зыбким. Ноги слабеют, подкашиваются и дрожат. Но Отто знал — это вовсе не физическая дрожь, это мерцание его энергетической оболочки. Она, свидетельствуя чудо, отделяется от его тела, чтобы соприкоснуться, соединиться с Копьем.

И в это же мгновение какой-то странный, едва различимый звук привлек внимание Отто. Словно поманил. Отто повернул голову, и его взору предстала удивительная картина. Чуть подальше, за мусорными баками, склонившись над крошечными яслями, сидела женщина. Красочный, переливающийся в свете керосиновой лампы платок покрывал ее голову. Она напевала своему малышу колыбельную песню.

Вифлеемская звезда. Богоматерь с младенцем. Поклонение волхвов.

Отто шагнул в ее сторону. Женщина обернулась.

Единственное, что успел разглядеть Отто — испуганный взгляд ее огромных черных глаз.

— А-а-а! — закричала она.

— Цыганка… — Отто затошнило, резкий, прогорклый запах помоев ударил ему в нос.

Женщина вскочила и бросилась прочь. Колыбель опрокинулась, упавшая керосиновая лампа подожгла тряпье. На мостовую выкатилась вспыхнувшая как факел безжизненная собачья тушка.

У Отто началась рвота. Он не мог остановиться. Позывы на рвоту шли один за другим. Его буквально выворачивало наружу.

Странно, но его сознание в этот момент стало вдруг абсолютно прозрачным и чистым. Глядя на обгорающий собачий труп, Отто почему-то вспомнил своего знаменитого тезку — Отто Вейнингера, что тот писал о собаке:

«Собака поступает так, как будто она чувствует свое собственное ничтожество. Она дает себя бить человеку, к которому она тотчас же снова и прижимается. Виляние хвостом у собаки обозначает, что она всякое другое существо ценит выше, чем самое себя. Эта навязчивость собаки, эти ее прыжки — есть функция раба. Страх перед собакой — есть страх перед преступником. Не случайно лай собаки предвещает скорую и ужасную смерть. Не случайно и черт у Гёте является Фаусту в образе собаки».

— Отто, ты?.. — раздалось со стороны улицы. — А я тебя ждал-ждал. Уже думал, что ты не придешь…

Отто повернул голову. Прямо напротив проулка стоял Альфред. Гумпендорф-штрассе… Отто и сам не заметил, как ноги принесли его обратно к Спирел-Кафе.

— Господи! Дохлая собака?.. Дурной знак, — Альфред подошел к Отто и потянул его за плечо. — Боже мой! Да ты весь в крови… Пойдем. Пойдем отсюда.

— Проходи, — Альфред открыл дверь в квартиру и пропустил Отто вперед.

— А где здесь свет включается? — растерялся Отто.

— Надо поискать, — ответил Альфред. — Я здесь первый день. Только приехал. Мне ее сняли.

Выключатель был найден. Свет зажегся.

Глазам Отто открылся огромный круглый зал, расположенный в эркере старинного венского дома. Высоченные окна, шитые золотом гардины с массивными кистями, гигантская хрустальная люстра, инкрустированная мебель. На полу кашемировые ковры. Старинные картины в резных рамах, высокие венецианские зеркала в характерных цветных рамах, китайский шелк на стенах.

— Сняли? — вырвалось у Отто, и он тут же смутился, почувствовав предельную бестактность своего вопроса. — Прости…

— Ничего, ничего… Действительно, мне ее сняли! — улыбнулся Альфред и ободряюще посмотрел на Отто. — Располагайся. Чувствуй себя как дома. Я сейчас.

Альфред исчез в одном из коридоров. Отто растерянно проводил его глазами.

Отто мучило два вопроса. Во-первых, почему Альфред проявляет к нему такое внимание? А во-вторых, почему с этим человеком Отто чувствует себя словно под защитой? Просто какие-то детские реминисценции?..

— Вот, я подобрал кое-что из одежды — боксеры и халат, — Альфред появился в дверном проеме и жестом позвал Отто: — Теперь в ванную! Давай-давай, смелей!

Отто замер. Мысль о том, что ему придется надеть халат, вызвала в нем тревогу. Отто всегда тщательно скрывал свою грудь — носил кофты с высокими воротниками, специальные рубашки с двумя пуговицами на воротнике, бадлоны. У него дефект — впалая грудная кость. Прямо от кадыка ключица и ребра как бы вжимаются внутрь груди, образуя своеобразную ямку. Нет, он останется в своей рубашке.

— Ну, давай же! — кричит Альфред уже из коридора.

Отто вошел в просторную ванную. Альфред последовал за ним.

— Ну, чего ты ждешь? — поторопил его Альфред. — Раздевайся.

Отто покраснел и замялся. Он испугался. Сначала за свою грудь, а потом посмотрел на Альфреда и…

— Ты что, стесняешься? — расхохотался Альфред,

— Эээ… Мм… — мычал Отто, пятился и, как корова, отрицательно мотал головой.

— Господи, дурачок! — Альфред вдруг пришел и полнейший восторг от этого невинного смущения Отто. — У тебя же кожа на затылке рассечена! Как ты собираешься мыться без посторонней помощи?..

Отто почувствовал, как его щеки стали пунцовыми от стыда.

— А ты что подумал? — улыбнулся Альфред. — Нет. Даже не рассчитывай!

Отто побагровел. На этот раз от стыда. Господи, как такая мысль вообще могла прийти ему в голову! Она пришла в голову Отто… Стыдно, стыдно, невероятно стыдно! Он заподозрил Альфреда… И еще — он ведь разделся перед Ильзе, но застеснялся Альфреда. Эти старые слухи…

— Иногда наши страхи говорят о наших желаниях больше, чем мы сами говорим себе о них, — покачал головой Альфред. — Но если ты узнаешь, почему ты боишься того, чего на самом деле хочешь, ты узнаешь себя. На досуге можешь развлечься, Отто. Заняться рефлексией… А сейчас надо остановить кровь.

Альфред помог Отто раздеться и залезть в ванну. Сильные, теплые руки. Альфред достал аптечку и стал промывать Отто раны — осторожно, уверенно, аккуратно. Две бутыли антисептиков, бинты и пластыри.

Чувствовать такую заботу было приятно до слез. Отто, наконец, расслабился. Как ребенок в руках любящего отца. Да, во всем этом было что-то животное, щенячье… Что-то очень простое и настоящее.

— Господи, у тебя еще и ухо оторвано! — воскликнул Альфред. — Кто же это тебя так? Неужели та дама?..

— Нет, — соврал Отто. — Это я сам.

— Понятно, — не поверил ему Альфред. — Сам.

Смыв всю кровь губкой и скрепив края ран пластырем, Альфред принялся вытирать совершенно размякшего Отто большим махровым полотенцем.

— Вот! — с удовлетворением констатировал Альфред. — Совсем как новенький! Одевайся. Я пойду на кухню. Соображу там чего-нибудь.

Альфред вышел из ванной, а Отто расплакался. Он вдруг отчетливо понял, что ни о чем не хочет думать, никуда не хочет идти, ничего не хочет делать. Просто сидеть здесь, в теплой ванной, зная, что где-то там ходит Альфред. Ходит и «соображает» на кухне.

Отто устал. Он просто очень устал. А все, что с ним произошло сегодня, это был сон. Только сон. Ничего больше.

— Ты что, заснул там? — Альфред постучал в дверь.

— Нет, нет! Иду! — спохватился Отто, обтер рукой слезы и вышел.

Я очень рад, что мы встретились, — говорил Альфред, перетаскивая поднос с едой из просторной кухни в смежную, еще более просторную столовую. — Я здесь всего на один день…

— На один день? — удивился Отто и в очередной раз подтянул к шее ворот халата — Уже завтра уедешь?

— Ну, что-то наподобие того, — странно, с какой-то невыразимой грустью улыбнулся Альфред. — Не стал специально ни с кем встречаться. Я ведь уже десять лет не был в Вене. Что я им скажу? Здравствуйте и до свидания?..

— Десять лет?..

— Девять с небольшим, — уточнил Альфред.

Отто залюбовался Альфредом. Как тот смотрит, двигается, говорит, обращается с предметами. В каждом его движении, взгляде читалась спокойная уверенность, сила, достоинство. Во всем этом было какое-то величие. Да, он был похож на бога, зачем-то спустившегося на эту грешную землю.

— А где ты живешь? — Отто почему-то представил себе, что Альфред проводит жизнь в постоянных странствиях, путешествует, видит мир.