Двенадцать отважных - Вигдорова Фрида Абрамовна - Страница 20

Костик был и любопытен и любознателен. Он все время задавал вопросы и ждал ответа, доверчиво глядя в глаза. Но Толя Прокопенко совсем не умел разговаривать с детьми. А Петрович уходил часто, иногда надолго; все время сидеть с Костиком у Толи не было времени, и он брал мальчика с собой.

Костик бегал всегда животом вперед, очень старательно работая локтями, и вечно не поспевал.

— Подождите меня! — кричал он. — Подождите меня!

Но никогда не плакал.

В тот день Толе опять пришлось взять Костика с собою.

— Ты уж не сердись! — сказал Петрович. — Знаю — измучил я тебя своим мальцом. Только дела у меня… Понимаешь?

Толя не стал раздумывать, какие у Петровича дела, подал Костику руку, и они отправились к Васиному дому. В селе уж привыкли видеть большого Толю Прокопенко, ведущего за руку маленького Костика.

— А почему солнце стало такое большое и красное? — спрашивал Костик.

Толя молчал. Не мог же он объяснить малышу так, как объясняли в школе.

Костик не успокоился. Он, не умолкая, задавал этот вопрос до самого Васиного дома, где его услышала Варя, умная, серьезная Варя, которая, однако, умела разговаривать с детьми весело и просто.

— Оно надулось, — ответила Костику Варя.

— А почему надулось?

— Потому что рассердилось.

— А на кого рассердилось?

— На фашистов! На кого же еще?

Костик успокоился. Он очень хорошо все понял.

Любимые разговоры ребят, когда они собирались вместе и у них выкраивалось свободное время, начинались словами: «Вот когда кончится война…»

Когда кончится война, все непременно поедут в Москву. Они много читали и знали о ней по рассказам, но еще никто не видел ее, и всем хотелось взглянуть на Красную площадь, покататься в метро, вдоволь насладиться лестницей-чудесницей. И самое главное — побывать в Мавзолее.

Когда кончится война, Борис поедет учиться в Одесское военно-морское, а Вася — в Киевское художественное училище. У каждого были свои мечты — и смелые, и поскромнее, и дальнего и ближнего прицела. И мечта каждого была дорога всем.

Когда учительница задала Васе и его одноклассникам сочинение на тему «Мои товарищи», Вася написал: «У меня много товарищей, но близкий друг только один — это Борис Метелев. Я ему верю. Я знаю, он не бросит меня в беде». Слова эти, наверно, были взяты из книги, и вряд ли Вася тогда понимал их смысл так, как сейчас.

У него оказался не один близкий друг, а много. Он твердо знал теперь, что никто из друзей не оставит его, какая бы страшная ни приключилась с ним беда.

И снова и снова Вася говорил себе: «Как же хорошо, как весело мы будем дружить, когда кончится война!..»

А еще один, тоже очень любимый разговор у ребят начинался со слов: «А помните?..»

Они вспоминали школу, учителей, уроки, пионерские сборы — все, что до войны казалось таким обычным. Вспоминали, как однажды приезжал к ним в школу старый большевик, очень известный в области человек. Он рассказывал им о революционере Артеме, в честь которого назван их районный город. И рассказывал так живо, интересно, что ребятам казалось, будто и они когда-то видели Артема, разговаривали с ним. Вспоминали школьный первомайский вечер 1941 года. Распахнутые настежь окна, на полу залетевшие с улицы лепестки отцветающих абрикосов, черешни, переполненный взрослыми и ребятами зал. Вася написал тогда пьесу, в которой много было забавных стихов про ребят, про школу.

Вот и сегодня, собравшись у Васи, ребята начали вспоминать разные школьные происшествия.

— А помните, — тихонько проговорила Нина Погребняк, окинув товарищей ясными серыми глазами, — Цыган большое стекло в окне мячом высадил, а все подумали, что это наш Толька?..

— Я ж сказался! — закричал Толя Цыганенко так, будто его сейчас собрались ругать за то давным-давно разлетевшееся стекло.

— Но не сразу же! Ты, как разбил, к своим футболистам помчался, — спорила Нина. — А Толька все равно тебя не выдал. — Она была не прочь при случае похвастаться братом.

И ребята вспоминали, как директор пробирал Толю Погребняка, а Толя повторял:

— Вот честное слово, это не я!

— А кто же тогда?

— Не скажу.

— И знаете, кто тогда назвал директору Цыгана? — вступил в разговор Вася. — Ксана Маринченко, вот кто! Украдкой ото всех нырнула в директорский кабинет и предала.

— Почему предала? — возразила Оля. — Ксана, наверно, просто не хотела, чтоб пострадал невиноватый. Скажешь, она неправильно поступила?

— А по-твоему, правильно?

— А помните, Ольга Александровна нам читала с продолжением книгу про девочку, которая снималась в кино?

— Сима Крупицына? И Володька Лагер свистнул эту книгу и прочитал до конца, а Ольга Александровна сказала ему, что не будет пускать его на чтения…

— А я все равно слушал! Только я под партой сидел…

— А помните, он раз из-под парты засмеялся?

— Это что ж мы читали тогда? Ребята, давайте будем рассказывать друг другу читаные книги. Васька, ты что последнее перед войной читал? — спросил Толя Прокопенко.

— Тише! — сказала Домна Федоровна.

Толя вздрогнул от неожиданности и умолк. Все растерянно оглянулись на Домну Федоровну.

— Послышалось, что ли? — сказала она и, тут же нахмурившись, повторила: — Тсс…

Ребята замерли, и на этот раз в тишине все различили: кто-то стучится в дверь — осторожно, едва слышно. Немцы являлись в дом шумно, если и стучали, то стучали громко, без стеснения. А тут робкое, едва различимое постукивание.

Вася, побледнев, шагнул к выходу, но Домна Федоровна молча, движением руки остановила его. Она вышла в сени и, чуть-чуть приотворив дверь, выглянула в щель. Сперва показалось, что за дверью никого нет, но тут же она услышала шепот:

— Хозяйка… впусти…

И в сени не вошел, а вполз человек.

— Затворите! — шепнул он, встал и отряхнулся.

Домна Федоровна смутно различила в полутьме высокую широкоплечую фигуру.

— Вы кто?

— Не бойтесь! — сказал человек. — Я к вашему сыну.

Ребята сидели настороженные, притихшие. А Вася, мгновенно узнав его, кинулся к гостю:

— Здравствуйте! Как это вы…

Домна Федоровна придвинула табуретку. Поблагодарив, он сел и не спеша оглядел каждого по очереди.

— Посмотрю, что у тебя тут за народ, — сказал он. — Жаль, электричество твое плохо работает, лиц толком не вижу. — И он подвинул коптилку на середину стола.

— И нам вас тоже не видно, — сказала Лена, — по я вас все равно узнала.

— И я тебя узнал. Ты ко мне Васю привела и потом его домой проводила. Верно я говорю?

— А как вас зовут? — вместо ответа спросила Лена.

— Зовут… Ну, зовите меня Степаном Ивановичем, а теперь скажите, зачем вы тут допоздна засиделись? Как будете возвращаться?

— А вы сами зачем поздно ходите? — спросила Лена.

— Ух, язык твой! — прошипел Володя Лагер. — С кем говоришь?

Но Степан Иванович не рассердился. Он сказал:

— Да, язычок… Но делать нечего, отвечу. Я к вам попал поневоле — надо было уйти от патруля. Часа полтора пролежал в овражке, потом решил завернуть сюда. Я ведь хату эту давно знаю… И кто в ней бывает, мне тоже известно. Но так поздно — это не дело. Изловить вас ничего не стоит. У меня-то выхода нет… Я должен переждать, а потом до рассвета к своим добраться. А вам-то попусту рисковать зачем?

— Постойте, ребята, — вдруг сказала Надя, — а как же Костик?

— Что Костик?

— Как что? Он видел Степана Ивановича, может проболтаться. Маленький ведь.

— А где он, Костик?

— Вот он, вот он, ваш Костик, — сказала Домна Федоровна.

Мальчик спал на Васиной кровати, раскинув короткие ножки и уткнувшись лицом в цветную наволочку.

— Ну до чего ж умный мальчик! — сказал Толя Цыганенко.

Толя Прокопенко ничего не сказал, а только скромно улыбнулся, словно это похвалили его.

— Степан Иванович, а может, и вы приляжете? Уснете на часок? Я вас разбужу.

— Спасибо, — ответил гость, и ребята услышали, что голос его звучит устало: — Не откажусь.