Двенадцать отважных - Вигдорова Фрида Абрамовна - Страница 12

Жизнь текла ничем не примечательная: школа, уроки, ближе к лету походы в лес, на речку.

Однажды Толя Погребняк прыгнул через ручей и подвернул ногу. Его отвезли в больницу. И Толя Цыганенко вместе с Ниной Погребняк навестили его. Больница была маленькая. В одной палате лежали женщины с только что родившимися ребятишками и оттуда доносился плач, похожий на мяуканье. В другой палате были больные с воспалением легких, с переломами рук и ног. И больные, которые находились на исследовании. Пока Нина разговаривала с братом, Толя стал ходить от кровати к кровати.

— У вас что болит? А вы давно тут? А не скучно вам? — спрашивал он.

В самом углу, у окна лежал человек с глубоко провалившимися глазами, такой бледный и худой, что лицо его казалось неживым. Руки его лежали поверх одеяла, и вот они-то больше всего поразили Толю. Они были тощие, скрюченные, и сразу можно было понять, что они недвижимы.

— Отчего это у вас? Почему? — спросил Толя с испугом.

Больной взглянул на него и ответил тихо:

— Ступай, ступай!

— Вас вылечат? — снова спросил Толя не в силах уйти.

— Ступай, говорят тебе! — повторил больной и прикрыл глаза тяжелыми веками.

Толя вернулся к Нине и Толе Погребнякам.

— Что это у него? Кто он сам-то?

И услышал такую историю.

У этого человека тяжелая болезнь, которую лечить не умеют. Руки не движутся, ноги тоже. А родни у него нет никакой. Недавно умерла мать. И вот он лежит, и никто его не навещает: некому. И всего-то ему двадцать пять лет!

А Толе показалось, что он совсем старый.

Толя ушел из больницы, но забыть этого человека никак не мог. Он набрал молодых орехов, попросил у матери огурцов, помидоров, хлеба и пошел в больницу.

— Ты к кому? — спросила нянечка.

Толя не знал имени больного, и вместо ответа он закинул голову, втянул щеки, прикрыл глаза и нахмурил лоб. Его круглое веселое лицо не стало от этого ни больным, ни страдальческим, но нянечка тотчас поняла, кого Толя хотел изобразить, и рассердилась:

— Если ты озорничать, лучше убирайся!

— Да нет же, я проведать, вот гостинцы.

— А, ну тогда иди!

Толя направился в глубь палаты, к окну, сел подле кровати. Больной открыл глаза и спросил:

— Чего тебе?

— Здравствуйте, — ответил Толя. — Я из Покровского. Меня звать Анатолий Цыганенко. Хотите орехов?

Он боялся, что больной его прогонит. Но тот ответил:

— Значит, будем знакомы: меня звать Панас Зоря. А ты чего пришел-то?

— Да просто так. Охота, вот и пришел.

Тут он увидел, что Панас улыбнулся. Странно, бегло, уголком губ, но улыбнулся. И снова закрыл глаза. И Толя понял, это значит: уходи.

— Я еще приду, — сказал он. — Что вам принести? Может, книжку?

— Книжку бы хорошо, да я ее держать не смогу. Не выйдет! Иди, спасибо.

Толя шел и думал — что бы с ним было, если б он, Толя, лишился, как Панас, рук и ног? Он раскинул руки, пошевелил пальцами, а потом ускорил шаг, словно хотел увериться, что и ноги у него крепкие, и хорошо служат. Придя домой, он побежал с ребятами на речку и долго плавал, мысль про Панаса все время не давала ему покоя.

На другой день Толя смастерил фанерную подставочку, на которую можно было бы ставить книгу. Володя Моруженко ему помогал. Потом они проверили, как все будет: Володя лег, а Толя поставил ему на грудь подставку. Она была легкая, нигде не давила, стояла прочно. Книга на ней умещалась удобно и не падала. Плоская деревянная палочка служила закладкой, а кроме того, с ее помощью можно было переворачивать страницы.

— Какую книгу ему понести? Может, про Павку Корчагина? — спросил Толя Володю.

— Нет! Лучше другую. А то подумает, что ты намекаешь — вот, мол, какие бывают герои. А он, может, не герой! И ему будет обидно.

Выбрали «Капитанскую дочку».

Толя до сих пор помнит, что было, когда он пришел к Панасу с книгой и подставкой.

— Да что ты за парень такой! — повторял Зоря.

Подставка с книгой стояла у него на груди. В сухие скрюченные пальцы Толя вложил палочку. Панас перевернул первую страницу, потом наугад какой-то листок в середине книги, в конце. Теперь он улыбался не только губами — всем лицом, Улыбались его глаза. И уже не говорил Панас, как прошлый раз: «Спасибо, ступай». Он сказал:

— Посиди, — и добавил: — Ну, теперь я скоротаю время! А то ждать невмоготу было. Я, знаешь, написал в Москву, профессору. Он лечит мою болезнь. Есть такие, которых он вылечил. Не больно я верю… Ну а вдруг? Если мне остаться, как сейчас, так уж лучше опять в прорубь. Да навсегда!

И он рассказал, как жил мальчишкой на Урале и как однажды зимой искупался в проруби.

— Спасал кого? — быстро спросил Толя.

Нет, никого не спасал. Он ехал на санях по реке, и лед под лошадью подломился. Он оказался в воде, и его едва вытащили. Он с тех пор стал сильно болеть. Сначала скрючило ноги, потом заболели спина, руки. Мать перевезла его к себе на родину, на Украину, в тепло. Но и украинское тепло не помогло. Вот уже пять лет он мается по больницам. Лечат, лечат, а толку пока не видно. Год назад умерла мать. С тех пор он совсем один. Еще при жизни матери было написано письмо в Москву. Где оно бродит, то письмо? Он послал вдогонку еще два. Пока молчат, не отвечают.

— Спасибо, что стал ходить ко мне. Когда еще придешь?

Толя ходил к Панасу два раза в неделю, иногда приводил с собой Володю Моруженко. Однажды Володя на потеху всей палате принес ручного зайца, другой раз — ежа. Обитатели палаты менялись: одни выписывались, на их место приходили новые, а Панас все лежал и лежал. Наступила осень. И вдруг из Артемовска приехал доктор: велено взять больного Зорю в районную больницу, туда за ним пришлют медицинскую сестру из области. Так распорядились из Москвы.

Толя проводил своего друга до Артемовска, ему позволили сесть в санитарную машину, и они во весь дух неслись по широкой пыльной дороге…

И вот неожиданно на урок украинского языка в шестой класс пришел заведующий учебной частью вместе с председателем совета дружины Васей Носаковым и сказал, что хочет прочесть письмо, которое пришло на имя школы из одной московской больницы. Это писал Зоря. Он сообщал директору, завучу, всем учителям и ребятам о том, какой хороший парень Толя Цыганенко. Как он за ним, больным, ухаживал, как заботился и скрашивал его одиночество.

Толя слушал, не зная, куда девать глаза. Все, что было так просто и хорошо, все, что он любил вспоминать, — и как Зоря был рад подставке для книг, и как смеялся, увидев Володиного толстого зайца, и как прощался с ним, Толей, в артемовской больнице и повторял: «Не забывай, пиши», — вдруг все это стало нестерпимо вспоминать. Зачем они все это читают? И кому до этого дело?

Все было, как в лучших Толиных мечтах — когда прочитали письмо, председатель совета дружины Вася Носаков сказал:

— Вот как поступают настоящие пионеры! Всем нам надо брать с Толи пример!

И, услышав это, Толя вскочил и бросился к двери.

— Куда ты? — Вася схватил его за руку.

Толя вырвался и с криком:

— А ну вас всех! — выскочил из класса…

— Ладно, — сказал Вася, — берем Толю Цыганенко! А еще, по-моему, надо Толю Погребняка.

— Так ведь если Толю, значит, и Нину. Их водой не разольешь! — ответил Толя Прокопенко.

— Девчонку? — вспыхнул Борис. — Ну, нет!

— Она смелая! — сказал Прокопенко.

Но Борис упорно стоял на своем:

— Все равно нельзя! Не такое это дело, чтоб с девчонками связываться.

— Так что ж выходит? Раз Нинку нельзя, значит, и Тольку нельзя? — испугался Володя Лагер.

НИНА И ТОЛЯ ПОГРЕБНЯКИ

Они очень дружили — Нина с Толей. И Толя не стеснялся этой дружбы с сестрой, как не стеснялся всякой женской домашней работы. Он помогал Нине во всем — и посуду мыл, и белье полоскал. А на насмешки попросту не обращал внимания.