На изнанке чудес (СИ) - Флоренская Юлия - Страница 64

— Что стряслось?

— Там, наверху, — задыхаясь, повторила Майя. — Теоре плохо!

В свете качающегося масляного фонаря по комнате плясали уродливые тени и плавали сгустки тьмы. Теора лежала на боку без сознания, привалившись к стене. Пелагея настороженно повернула голову. То ли ей почудилось, то ли взаправду — из звездной бесконечности донёсся чей-то приглушенный язвительный смех.

— Ёлки зеленые! — вскрикнула Рина, делая шаг назад.

— Да перестань, — нахмурился Пересвет. — Я видал вещи и пострашнее.

Теору с макушки до пят окутывало черное клубящееся облако. Страх — чужеродный, мутный, как болотная жижа, — селился в сердце у каждого, кто осмеливался на нее взглянуть.

— Идите! — твёрдо велела Пелагея. — Уходите все. И ты, Майя, тоже. Я сама о ней позабочусь.

Уговаривать не пришлось. Все трое выбежали паровозиком, держась друг за дружку и попеременно оглядываясь. Куда уж без вездесущего любопытства! Когда дверь со скрипом закрылась, Пелагея поставила фонарь на пол и села подле Теоры, со вздохом уперев подбородок в колени.

— Ты ведь на самом деле милый и добрый. Почто людей пугаешь?

— Кто виноват, что люди пугаются при всяком удобном случае? Теперь ее сон будет без сновидений, — с явным сожалением сказала тень, отделяясь от Теоры и приобретая очертания «прекрасного принца».

— Ты и виноват, — миролюбиво сообщила Пелагея. — Не надо спорить.

Она набросила на спящую плед и подложила ей под голову подушку. Незримый протянул Пелагее плотную эбонитовую руку, помогая встать.

— Поделись своей силой, — попросил он. — Я обязан ее защищать. Даже при свете дня.

— Грядут напасти, да?

— Мерда становится всё более настойчивой, — туманно ответил тот и, подойдя, обнял без спросу — да так крепко, точно всю силу решил за раз выжать. А сам холодный, точно заиндевелое стекло. Пелагея лишь поёжилась. Подпитка чужой остуженной души — занятие не из приятных.

— Цела твоя Юлиана, — как бы между прочим объявил Незримый. — Не переживай. Никто не сможет уберечь ее лучше, чем Вековечный Клён. Он теперь опытный, на своих ошибках учился.

У Пелагеи дважды лязгнули зубы.

— А я и н-не переж-живаю… — Она как следует потёрла руки у Незримого за спиной, но согреться это не помогло. — Что ж ты такой холодный, а? В прошлый раз, помнится, теплее был.

— Тени впитывают холод извне, — виновато объяснил тот и стиснул ее до хруста в костях. — Ты уж потерпи. Немного осталось.

Пелагея кашлянула. Она с радостью бы призналась, что ненавидит мёрзнуть больше всего на свете. Но ради Теоры можно любую стужу снести. Действительно, что такого? Ну, попьёт пару деньков горячих отваров чабреца с шалфеем. Подумаешь, какие пустяки!

Ей было сложно уследить за временем, а время частенько забывало о ее существовании. Спустя час или два, а может, день или даже месяц пронизывающий холод сменился теплом, чувства притупились, и голова Пелагеи начала клониться набок.

— Засыпаешь, что ли? Эй, не спи! — потормошил ее Незримый.

— А? — вяло произнесла та. — Не могу, веки слипаются.

— Нельзя спать! Лучше скажи, почему Мерда на тебя не напала? Ты стояла так близко.

— Ей была нужна не я, — заплетающимся языком проговорила Пелагея и с неимоверным трудом разлепила глаза. В фонаре догорало масло. А напротив нее, практически вплотную стоял молодой мужчина. Обеспокоенный, с красивым лицом в обрамлении длинных льняных волос. Одеяния Незримого блистали белизной ровно до пояса. Ниже простиралась тьма. Пелагея ощутила мощный отток энергии и вырвалась из объятий, стуча зубами от вновь нахлынувшего холода.

— Стой! — сказала она, согнувшись и выставив перед собой дрожащую руку. — Превратишься сейчас — назад пути не будет! В образе человека ты не сумеешь ее защитить.

Незримый метнулся к ней, желая поддержать.

— Ты в порядке?

— Не прикасайся ко мне! — хриплым шепотом попросила Пелагея. — А я справлюсь. Справлюсь…

Пошатываясь и выбивая зубами дробь, она побрела к выходу. Обессиленная, постаревшая на добрый десяток лет.

«Временно, это временно», — успокаивала она себя, хватаясь за дверной косяк. Ее невидящим взглядом провожала агатово-черная, изрядно окрепшая тень.

34. Звездный Пилигрим

Несмотря на то, что тыквенных пирогов было всего раз, два и обчелся, а печенье после земляники стало пользоваться немалым спросом, угощения хватило на всех. Перепало даже воронам и воробьям. Вокруг Вековечного Клёна, на траве, валялись пустые бутылки. Гости спали кто на чём. Одни — прижавшись щекой к выпуклому корню, другие пристроились и мирно похрапывали на мягком боку соседа.

Как только за лесом проклюнулась седая заря, Клён свечение поубавил и стал втягивать корни — потихоньку, чтобы никого не разбудить. Кое-кто, лишившись опоры, бухнулся головой на траву и, бормоча невнятные слова, отполз в сторонку. Кое-кого накрыло одеялом из опавших кленовых листьев. Вообще-то, Киприан хотел накрыть каждого. За пределами «зеленого круга», как-никак, зима лужи полирует, снег блестит. Не дело, если после маскарада гости слягут с ангиной или чем посерьёзней.

Когда Клён, сбросив листву, принял человеческий облик, мороз ворвался в круг и мигом посеребрил траву, словно только этого всю ночь и дожидался. Затем озорник принялся пощипывать щёки и жалить за нос всякого, кто не догадался его прикрыть.

— Ну и холодрыга! — сказал моментально протрезвевший профессор погоды. — О, а вот и вы! — обрадовался он, заметив Киприана.

Тот ограничился скромным кивком. На руках у него дремала «дева-воительница». Единственная из всех, от кого колючка-мороз держался на почтительном расстоянии.

— М-м-м! — Сладко потянулась она, выгнувшись и закинув руки за голову. — Вот уж не знала, что у тебя талант сочинять колыбельные. Как там было? «Месяц в ковш звезду кладёт…»

— Тучки собирает, — смущенно подсказал Киприан.

— Точно. Куда же без тучек! Эти, небось, под завязку набиты снегом, — сказала Юлиана и ткнула пальцем вверх. — Минуточку! А откуда листья перелетные? На площади ты их, помнится, не разбрасывал.

Небо стояло над лесом сплошной серой хмарью, и листья летели, точно посланные солнцем листовки с обещанием как можно скорее отвоевать у туч свой законный пьедестал. Часть «листовок» скоренько схоронилась под кустами, еще часть залегла под ступеньками крыльца в надежде, что их оттуда не выметут. Другим повезло меньше. Они остались лежать перед домом, изображая золотой ковёр. Или золотое шуршащее покрывало. Гости выбирались из-под «покрывала» на четвереньках, морща лбы, потирая носы и жалуясь на боль в пояснице.

— Как мы вообще здесь оказались? — недоумевала вчерашняя маска с перьями. — Проклятые коктейли! Больше ни капли в рот не возьму!

— Приглашение в «Капризный барометр» всё еще в силе, — с косой гримасой сказал профессор погоды, ни к кому конкретно не обращаясь.

Он вытряхнул из шляпы «кленовое богатство» и резво рванул к калитке, поскальзываясь на листьях. То ли на работу спешил, то ли припомнил, как вместе с конопатым шутом горланил «Лихую-заводную» (вот стыдоба!). У калитки он чуть не врезался в Марту. Ее было сложно не заметить. У нее под глазом красовался сиреневый фонарь. А уж кто тот фонарь засветил, поди догадайся.

Марта пристыженно проскочила мимо Юлианы и человека-клёна. Вместо старой надежной робы на ней болтались одни лохмотья, островерхая ведьминская шляпа была порвана, шевелюра знатно прорежена. Ей бы блуждающих огней — живо бы указала Селене на ее место.

«Ничего, еще сочтемся. Так за космы оттаскаю — парик придётся покупать», — мстительно пробормотала она и шмыгнула в дом. Ни Юлиане, ни тем более Киприану необязательно знать, что ее от зари до зари продержали в участке за нарушение общественного порядка. Селена — дура чванливая — даже штрафа не заплатила. Ей простили за какие-то там заслуги отца. А Марте пришлось до утра киснуть в одной камере с дохлым кактусом и тараканами.