Генералиссимус Суворов - Раковский Леонтий Иосифович - Страница 70

– Нет, дорогой Гаврила Романович, тебя я не отпущу. Тебе я рад. Будем вместе обедать. Кого ж это еще бог дает? - спросил он у Столыпина, который снова шел с докладом.

– Камер-фурьер императрицы.

– Пусть входит.

В комнату вошел щегольски одетый камер-фурьер. Он держал в руках какой-то большой сверток.

– Здравия желаю, ваше сиятельство!

– Здорово, голубчик!

– Ее императорское величество изволят спрашивать, как здоровье, как отдыхали, ваше сиятельство?

– Отдохнул, помилуй бог. Спали-ночевали, весело вставали. А здоровье что!

Он громко вдохнул в себя воздух, выдохнул, точно проверял, не болит ли где-нибудь:

– Здоров!

– Их величество очень беспокоятся. Вчерась, говорят, таким манером ехали… Вот изволили прислать вашему сиятельству в подарок шубу…

Камер-фурьер развернул сверток. В нем была прекрасная дорогая соболья шуба, крытая зеленым бархатом, с золотыми петлицами и золотыми на снурках кистями.

– Их величество приказали: без шубы не выезжать, беречься простуды.

– Спасибо! Вот так подарок. Спасибо! - хвалил Суворов, рассматривая шубу. - Да в ней все, и Измаил и Прага спрячутся. Помилуй бог, в ней я буду как Безбородко. Эй, Прошка!

Вошел сумрачный с похмелья главный камердинер Прошка.

– Вот видишь, матушка царица, милостивица, подарила шубу.

Прошка смотрел молча.

– Чего же ты молчишь?

– А что ж я буду сказывать? Чай, не мне, а вам подарена…

Державин улыбнулся. Суворов только кивнул Гавриле Романовичу: вот, мол, каков гусь!

– Возьми ее и храни!

Прошка подошел и взял из рук камер-фурьера дорогую шубу.

– А ты, братец, передай матушке-царице: Суворов премного благодарен! Суворов в ножки ей кланяется, что она помнит старика! Да на, возьми вот.

Суворов протянул камер-фурьеру золотой и провожал его через все комнаты до выхода. Провожал так, как не провожал фаворита Зубова.

VI

Александр Васильевич собрался во дворец - императрица пригласила его на обед. Он надел светлозеленый фельдмаршальский мундир, шитый золотом, все ордена, бриллиантовые знаки ордена Андрея Первозванного, бриллиантовый эполет, взял шляпу с большим алмазным бантом.

– Прошка, шинель!

– Да ведь у вас шуба есть, что, ай забыли? Разве не наденете?

Суворов секунду раздумывал.

"Как же быть-то? В чем ехать? Неужели он, Суворов, поедет в шубе? Словно придворный генерал. Может, еще, Александр Васильевич, муфту для рук прикажете?" - измывался он сам над собою.

Прохор точно понял сомнения барина:

– Ежели не наденете, царица узнает - обидится. Подумает: брезгует моим подарком!

"А и в самом деле неудобно", - мелькнуло в голове.

– Давай шинель и шубу!

Прошка не знал: ослышался он аль нет? Шубу и шинель - это уж слишком!

– Ну, чего стоишь? Шинель, говорю, и шубу! Суворов надел свою старую шинель, а царицыну соболью шубу велел нести за собою в карету. Он положил шубу на колени и так поехал во дворец.

– Вот и волки сыты и овцы целы!

Был только одиннадцатый час, но на площади перед Зимним дворцом громоздились кареты и экипажи. Толпился народ.

Суетились полицейские. Кареты не задерживались у подъезда. Высадив седоков, они быстро отъезжали прочь.

Приехав ко дворцу, Суворов снял шинель, надел шубу и в таком виде вышел из кареты. Он с удовольствием сбросил в громадной полутемной прихожей на руки предупредительного лакея эту непривычную ношу.

Мельком взглянул на себя в зеркало, мимо которого проходил, - кажется, все в порядке. И так, со шляпой в руке, быстро пошел по галерее. Длинная галерея казалась от белых мраморных колонн и белых статуй еще длиннее. В конце ее виднелась широкая лестница. На каждой ступеньке лестницы в золоченой ливрее, в белых шелковых чулках, и напудренной, завитой прической стоял лакей.

Суворов, быстро шагая через две-три ступеньки, поднялся наверх мимо величественных колонн и этих изогнувшихся в поклоне лакеев. Чуть взглянул наверх, туда, где, поддерживаемый колоннами, простирался необъятной ширины плафон. На плафоне был изображен Олимп.

Суворов, не останавливаясь, одним духом пробежал аванзалу и роскошный двухсветный Белый зал, а затем повернул налево, к общей зале.

Общая зала была последней, куда мог войти каждый, кто имел право являться ко двору. Дальше разрешалось входить лишь немногим. Кроме ближайших к императрице лиц, сюда допускались те, кто числился в списке.

Перед дверью в кирасах и треугольных шляпах, с ружьями у ноги, стояли два рослых кавалергарда: у них был список приглашенных.

Кавалергарды лихо отдали фельдмаршалу честь, пажи раскрыли двери.

Суворов вошел.

К 10 часам утра, окончив работу в кабинете и выслушав доклады статс-секретарей, Екатерина начинала готовиться к обеду. Старый парикмахер Козлов причесывал ее, а затем императрица выходила из внутренней уборной во вторую. Здесь камер-юнгферы прикалывали ей флеровую наколку, здесь императрица вытирала лицо льдом - других притираний она не признавала. Да она и не нуждалась в румянах и белилах: несмотря на преклонный возраст, лицо у нее было свежее и румяное.

И к окончанию туалета императрицы допускались все приглашенные к обеду.

Суворов не опоздал - императрицы еще не было, но в уборной уже ожидали ее.

В креслах сидела пожелтевшая и подурневшая Наташенька - она со дня на день ожидала родов. Возле нее в французском нарядном кафтане и башмаках стоял со скучающим видом муж, Николай Зубов, и представительный в своем белом мундире с Георгием на шее и Владимиром через плечо генерал Исленьев.

Тут же сидели две любимицы императрицы - пожилая камер-фрейлина Протасова и еще очень недурная лицом племянница Потемкина статс-дама Александра Браницкая. Возле них, рассказывая что-то веселое, стоял известный остряк обер-шталмейстер Нарышкин и толстый обер-гофмаршал Барятинский.

Поодаль сидели граф Строганов с тучным, ленивым генерал-аншефом Пассеком, заядлым карточным игроком, у которого на языке были только бостон, фараон, семпеля да соника [38].

Суворов поцеловал и перекрестил дочь, поздоровался с зятем и Исленьевым и подошел приветствовать дам - с дамами Александр Васильевич был всегда отменно вежлив.

– Вы ничуть не меняетесь, граф! Вы все цветете! - с милой улыбочкой встретила Суворова Браницкая, которая видела фельдмаршала в первый раз по его приезде из Польши.

– Одни цветы, графиня, производит весна, другие - осень, - ответил Суворов на комплимент комплиментом, подчеркивая слово "весна", хотя хорошенькой Браницкой было уже сорок.- Хорошо, что я отцветаю на солнце: в тени растения ядовиты!

– В ваших словах, Александр Васильевич, тоже иногда медку маловато, колко заметил Нарышкин.

– Бывает, бывает, - ответил Суворов и быстро перебежал к Пассеку и Строганову.

Поздоровавшись с ними, Суворов вернулся к Наташеньке.

Немного погодя дверь из внутренней уборной открылась и вошла императрица. Она была в парадном парчовом платье с Георгиевской звездой на груди. Ее густые волосы были убраны по старинной моде - в простую невысокую прическу с небольшими буклями сзади ушей. Как все люди маленького роста, Екатерина держалась ровно, не сутулясь, голову несла высоко и оттого казалась выше, чем была.

За ней следовали четыре ее всегдашние камер-юнгферы.

Все встали.

– Здравствуйте, господа!-приветствовала императрица собравшихся.- Как твое здоровье, Наташенька? - участливо спросила она. - Как вы, Александр Васильевич?

Императрица говорила по-русски чисто, Но как-то очень старательно, особенно четко произносила каждое слово.

– Благодарствую! Жив-здоров, матушка! - ответил по-солдатски Суворов.

Императрица села к зеркалу. Пожилые камер-юнгферы окружили ее. По-мужски грузная, густо нарумяненная Алексеева подала на серебряном блюде кусок льда. Императрица потерла льдом лицо. Взяла из рук Алексеевой полотенце, вытерлась.